- На первый взгляд, их можно понять, - устало продолжил Максим Павлович. - Сам погляди. В Кремле сидит очень везучая банда мошенников. С одной стороны, им действительно хочется управлять государством, вытаскивать его из болота. Но руки у них все равно просто тянутся к деньгам и они не могут уже иначе. Жадность и трусость сильнее их. Какие еще варианты? Армия - вотчина спившихся генералов, милиция - ничто, служанка преступности. КПН... Нет уже больше никакого КПН. Его лучшие люди, те, кто остался верен стране, либо у нас, либо выкинуты на грошовую пенсию.
- То есть государственный переворот? - уточнил я.
- Громко сказано, - улыбнулся Флейтист. - Просто утром страна проснется, а президент не вернулся с очередной попойки. Ну и ладно. Пусть пьет себе дальше. Для революции у "Струны" имеется бархат лучшего качества. Все произойдет быстро, не особо кроваво и даже с соблюдением внешних приличий. План разработан уже давно, и грамотно разработан. Они, конечно, полагали, я не в курсе...
Глаза-лампочки, мерный лязг в поднебесье. Никто не услышит нас, мы одни в этом маленьком мирке, в этой тишине, равноудаленной от всех Тональностей.
Я - Консантин Демидов, наконец-то ставший самим собой. Константин Демидов, человек "Струны". Наконец я преодолел свою раздвоенность.
- Почему вы рассказываете об этом? - спросил я.
- Потому что я старый дурак, - неожиданно резко сказал Флейтист. - Я создавал Орден Милосердия, рыцарский орден, с мечом в руке - не буду этого скрывать, но таково наше время... Путь меча... Всегда и во все времена... Тогда, в Южном, я очень долго и много думал, вспоминал своих Аню и Костеньку... Сперва мне хотелось все крушить и рвать, потом я все же взял себя в руки... Я успокоился... насколько это возможно, когда теряешь и детей, и внуков... Я пытался понять причины, найти внутреннюю связь... Я думал, как уберечь от зла хоть кого-то, и мне показалось, что я нашел, наконец, ответ. Все остальное время ушло на поиск ошибки.
Он замолчал. Глаза-лампочки вспыхивали и гасли с завидной регулярностью.
- Дон Кихоты бывают разные. Кто-то сражается с мельницей и ломает собственные ребра, а кто-то с цирюльником и отнимает его осла. "Струна" служит честно и незаметно. Наша работа во тьме и может быть такой еще долгие годы, - он странно кашлянул. - Я стар, но могу прожить еще лет двадцать. Если, конечно, захочу. Они хотят слепить из "Струны" всезнающую партию, но я смогу придержать их намерения. Долго, но не вечно... А значит, нельзя тянуть. Чем дальше, тем хуже всё это кончится.
Я слушал. Мне ничего больше не оставалось. Слушать, смотреть на глаза-лампочки и ждать... когда же кабина достигнет цели, остановится и замрет, готовясь распахнуть дверцы.
- Я, можно сказать, высидел яйцо - и вылупился дракончик. Маленький, ручной. Милая зверюшка. Полезная в хозяйстве... С мышами там справиться, с крысами... Но скоро он вырастет, и тогда... Да что я буду объяснять тебе, Костя? Ты и сам все отлично понимаешь. Ты, наверное, мог простить "Струну" такую, какова она есть... Но представь, какой она станет... может стать...
Он повернулся и впервые взглянул мне в глаза.
Наши взгляды встретились, и я даже поднялся, чтобы быть вровень с Флейтистом. С тем Флейтистом, кто не позволил набрать в "Струну" армию "борцов за светлое завтра", кто запретил ей участвовать в политических играх и выходить за пределы своих полномочий.
Он знал, когда меня избивали на следствии, когда я бежал по лунному полю, когда мне ломали ребро в электричке... Он ненавидел политику, но таким учеником мог бы гордиться Маккиавели.
Ради чего?
- Ты должен остановить их, - медленно и отчетливо произнес Флейтист. Не знаю как, но должен. Иначе... Прежняя "Струна" всё равно умрет, а та, что придет ей на смену... Ты вспомни "Вегу", вспомни очаровательную Стогову... Ситрека... Производство штурмовиков поставлено на конвейер... Глупая девочка Лена думает, что сумеет их обуздать... Глупая и гордая девочка... как она стыдится своей наивности... маскирует цинизмом и показной мудростью. Съедят ее партайгенносе.
Глаз-лампочка проскользнул мимо нас.
- Почему я? - вопрос звучал глупо. Как в сказках, где добрая фея ответит: "Потому что ты чист душой...", а окажись у нее в руках не палочка, а струна, прибавила бы: "Ибо только светлые дети способны проникнуться истинной гармонией нашей Тональности".
Как же меня тошнит от этих музыкальных сказок!
- Они думают, что познали Струну и даже могут в какой-то мере Ею управлять, - помолчав, ответил Флейтист. - Кое в чем это верно... но лишь отчасти. Кажется, они еще не знают главного. Струна рвется.
Я поперхнулся холодным воздухом и закашлявшись поглядел на Флейтиста, в надежде, что тот разъяснит.
То, что связало Тональности, не может лопнуть как перетянутая гитарная струна... И что же будет с миром? С бесчисленными мирами?
- Она рвется, Костя, - повторил Флейтист, глядя мне прямо в глаза. - Я слишком долго общался с Ней. И чувствую это.
- Максим Павлович, - надо было взять паузу. - Вы сказали: общался?
Он вновь кивнул.
- Никто не знает, что Она такое. Тебе говорили, что это основа мироздания, стержень, пронизывающий Вселенные... то, что питает их, не позволяя обратиться в хаос. Что ее вибрации порождают свет, радость, жизнь... Так вот, Костя, всё это - не более чем фантазии наших умников. Им хотелось доктрины... хотелось заполнить чем-то вакуум. А на самом деле... Да я понятия не имею, что такое Она. Знаю лишь, что раньше Ее не было. Она выросла... быть может, выросла из моего сердца... когда я очень сильно Ее захотел. Все мы мечтаем, но редко чьи мечты сбываются. Эта - сбылась. Почему, в силу каких случайностей или законов природы? Или благодаря чьей-то воле? Я искренне пытался понять. Без толку. Думаешь, Она отвечает на такие вопросы? И все-таки мне кажется - Она живая. Не в состоянии объяснить, просто так чувствую.
- Мне тоже иногда это казалось, - облизав пересохшие губы, зачем-то прошептал я. - Но чаще всего я считал ее бездушным механизмом. Голем... Музыкальная шкатулка.
- Видимо, Она боится, что мы догадаемся, - добавил Максим Павлович. Думает, мы верим в Ее несокрушимость. Собственно, почти никто и не знает...
- Знаете вы. И... и я.
Он кивнул.
- Но как?
- Понятия не имею, - Флейтист развел руками. - Порвать Ее сможет не каждый, равно как не каждый, сможет пройти Ее испытания, не каждый сможет занять мое место. Знаешь, я еще год назад пытался Ее порвать. Не вышло. Просто ударило... как током. Юрка потом двое суток меня на себе тащил... Я не стал ему говорить, хотя, наверное, о чем-то он все же догадывался. Потом уж я понял - не гожусь. Может, как раз потому, что породил Ее. Это все равно что вырвать себе сердце. Должен кто-то другой... когда меня уже не будет. Все-таки есть между нами связь... сейчас Она - моя мечта... бывшая... А потом станет ничьей мечтой. Но без хозяина Она не сможет. И подчинится тому, кто заменит меня. Но ты ведь не подчинишься ей...
Мимо промчался еще один глаз. На этот раз синий.
Господи, где мы теперь? Если только уместно говорить "здесь". Если и пространство, и время истончились, растаяли, какой смысл интересоваться расстояниями и сроками?
Я вдруг понял, что мы можем ехать здесь вечно. Стоит только Струне захотеть.
- Ты должен с Ней справиться, - упрямо повторил Флейтист. - Иначе те, кто сейчас наверху, очень скоро справятся с тобой. И с тобой, и с нашим бедным государством... Но государство ладно... я, знаешь, устал о нем думать. Зато люди... Да хотя бы этот мальчик Дима, которого ты вырвал у Стоговой... которому ты теперь вроде отца...
Димка! Со всеми этими откровениями я едва не забыл о нем. А он ведь сейчас там, в мире... в Тональности... Сидит возле телефона, ждет моего звонка. Он ни о чем не знает, но как-то все же чует... кожей, нервами... Насупившись, гоняет компьютерных страшилищ, но все равно это ему не помогает. То и дело поглядывает на телефон, на часы... А значит, я должен вернуться. И как можно скорее...
Мне вдруг представились лица людей, ожидающих нас наверху. Лена, этот неизвестный сухощавый и господин главвоспитатель Генадий. Наверно они будут в шоке, забегают, запричитают.
- Максим Павлович, - спросил я, - а кто этот худой товарищ с проседью? Ну, который приехал вместе с Леной?
- Этот товарищ, - со вкусом произнес Флейтист, - Степан Сальников. Начальник боевого отдела. На всякий случай имей в виду - с Леной они вместе. Единомышленники. И вообще...
Я понял это "вообще". Все сразу стало ясным, мозаика сложилась, пасьянс сошелся. Значит, все так просто? Так легко и цинично?
... Они устроят собрание и утроят охрану, провозгласят и возвестят. А потом, когда все уйдут, Лена тихо подсядет ко мне, обнимет, жарко дунет в ухо... И ласково, по-дружески, скажет, что надо жить дальше, что она будет мне всецело помогать... и в трудном моем служении, и "вообще"... И в ее глазах я прочту всё что потребуется - покорность, нежность, готовность кормить с ложечки... Да. Все будет именно так, ведь они не начнут своей экспансии сразу.
- Мы подъезжаем, - сказал вдруг Флейтист.
- Откуда вы знаете? - спросил я.
- Слишком хорошо знаю это место. Этот лифт. С детства...
Я взглянул на него с нескрываемым удивлением.
- Его поставили в нашем доме, когда я был еще маленьким. Первый лифт во всем Южном. Мальчишки с соседних улиц прибегали кататься, чтобы просто взглянуть на чудо техники. Наш лифт поставили, да так и не меняли... В него я садился, уезжая в Столицу, в консерваторию, в него я садился, когда вернулся назад, и в него я сел тогда, ночью, когда сказал себе, что просто хочу пойти вниз, погулять, а на самом деле мечтал уехать куда угодно, только подальше от нашего мира... И уехал...
Так вот, значит, как он впервые увидел Струну... Все знали, что это случилось в Южном, знали даже, какого числа, но вот как оно произошло... Похоже, они признавали за вождем право на тайну.
И, похоже, вождь больше не считает себя вождем.