Все общение с ними сводилось к странному волнующему случаю, произошедшему в имении дядюшки Пауля, когда он остался наедине с девятилетней дочкой хозяина. Они долго смотрели друг на друга, потом Марта глупо хихикнула, взялась за подол платья и задрала его, обнажив худенькие ноги и живот, между которыми светились белые трусики.
– Хочешь потрогать? - заговорщицким шепотом спросила она. Ганс хотел, но в это время на лестнице послышались шаги, Марта снова хихикнула, вскинула руки к голове и принялась поправлять затейливую прическу с пышными бантами. От всего этого осталось только ощущение запретного и стыдного, но рассказывать об этом случае Ганс ун-Леббель камраду Вернеру не стал.
В выходной день, выписав Гансу увольнительную, камрад Вернер повез его в город.
– У нас здесь хороший выбор, - сказал он. - И чешки, и француженки, и русские, и китаянки. Нет только евреек. И заметь - ни одной уродины. И это правильно, победитель имеет право на все!
В публичном доме Ганс робел.
Камрад Вернер смотрел, как он листает альбом, наклонялся, дыша в затылок Ганса, и тыкал коротким пальцем:
– Бери эту, Гансик. Смотри, какие у нее буфера! Нет-нет, лучше вот эту - у нее аппетитная попка!
Ганс краснел, торопливо листая альбом с обнаженными красотками.
– У него еще молоко на губах не обсохло, - сказала хозяйка борделя, - а ты тащишь его в мое заведение. Что он будет делать с бабой?
– Приказ Грюммеля, - сказал Вернер. Мадам замолчала.
Ганс выбрал тоненькую светловолосую женщину с огромными печальными глазами. Чем-то она напоминала женщину из его снов.
– Ну и вкусы у тебя! - фыркнул камрад Вернер.
Ганса ун-Леббеля провели в комнату, где ему предстояло стать мужчиной.
Вблизи женщина оказалась еще более симпатичной. Она была ненамного старше Ганса, на вид не более восемнадцати лет. Она помогла смущающемуся косноязычному посетителю раздеться, уложила его на постель, сбросила халат и все сделала сама, ун-Леббелю даже напрягаться и готовиться не пришлось.
Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нельзя сказать, что произошедшее ему не понравилось, нет, но все было непривычно, и он постоянно поглядывал на дверь, словно опасаясь прихода какого-то начальника, который обязательно посчитает его пребывание здесь предосудительным.
– Как тебя зовут? - нарушил он обоюдное молчание. Женщина усмехнулась краешками губ. Улыбка была печальной.
– Здесь меня зовут Стефанией.
– А до этого? - настаивал Ганс. Она вздохнула.
– А до этого меня звали Барбарой.
– Ты - русская? - приподнял голову Ганс.
– Я - полька, - сказала его первая женщина. - Раньше я жила в Кракове.
– Ты сама приехала сюда работать? - подросток сел, по-детски поджимая ноги под себя.
– Ты глупый, - сказала женщина. - Разве можно добровольно выбрать себе такую работу?
– Что ж так? - спросил Ганс.
– Мал ты еще, - женщина без особого задора щелкнула его по носу. - Только одно и вымахало. У меня семья там. В заложниках. Вот и корячусь, как прикажут.
Она встала, накинула халат и, не застегивая его, подошла к маленькому столику в углу комнаты, налила себе в стакан из пузатой темной бутылки и одним глотком выпила.
– Ты пойдешь или останешься на ночь? - не оборачиваясь, спросила она.
Гансу очень хотелось остаться на ночь, но почему-то было стыдно признаться в этом.
– Спасибо, - сказал он. - Я, пожалуй, пойду, - и потянулся за брюками, хотя знал, что уже ночью он станет жалеть о своем решении.
Учеба в школе люфтваффе перемежалась караулами, дежурствами и редкими увольнениями в город. Впрочем, в город Ганс отправлялся лишь для того, чтобы посидеть в читальном зале библиотеки. Однажды он зашел в русский отдел хранилища. Там было множество книг, отпечатанных с использованием странного, непривычного для глаза алфавита. Ганс полистал одну из них, пожал плечами и поставил на полку. Оказывается, русские владели письменностью и даже печатали книги. Изобретение великого немца Гуттенберга дошло и до них. Похоже, что это был не такой уж дикий народ, как его представляла официальная пропаганда.
Изредка ун-Леббель ходил в кино, а веселых заведений избегал, за что получил от товарищей кличку «Терпеливый Ганс». Но дело было совсем не в этом и даже не в том, что Ганс боялся женщин. Нет, он их не боялся, просто не хотел пачкать воспоминаний о своей первой женщине, Стефании-Барбаре, да и боялся сравнений, которые ему неизбежно пришлось бы сделать.
Курсанты учили материальную часть самолетов, на тренажерах обучались навыкам полета, и уже дважды Гансу приходилось прыгать с парашютом.
– Катапульта может отказать, - объяснял инструктор Рудель. - Не сработают пиропатроны или колпак заклинит. И что тогда? Каждая минута растерянности грозит вам смертью. Машина - это просто груда железа, она ничто без пилота. Пилот - вот самое ценное имущество люфтваффе, поэтому вы не должны бояться бросить неуправляемую машину. Но для этого вам потребуется сохранять хладнокровие.
Сверху земля была великолепна. Снега было много, и приземляться приходилось в сугробы.
Однажды курсанта ун-Штромберга отнесло в лес. Поисковая группа нашла его на пятый час блужданий в лесной чаще. Ун-Штромберг висел на парашютной стропе с фанеркой на груди. На фанерке криво было что-то нацарапано теми же странными буквами.
– Сучье вымя эти партизаны! - зло сплюнул инструктор Диксталь. - Какого парня сгубили!
Партизанами в Восточном протекторате называли участников русского Сопротивления. Их было мало, но они были, и с ними приходилось считаться. Черные СС жестко отвечали на каждую вылазку партизан, но время от времени кто-то погибал, или где-то на проселочной дороге подрывалась машина с солдатами, или просто в той или иной деревне находили старосту, повешенного на нехитрой виселице. О листовках говорить не приходилось, в иные дни ими были обклеены все базарные столбы. Ун-Леббель искренне не понимал, какого черта партизаны подставляют под удар мирное население, если немцы наконец-то принесли на их землю образцовый порядок?
Сам он однажды видел, как полицаи из местных сил самообороны схватили партизана, расклеивавшего листовки. Полицаи обошлись без суда. Они просто поставили пленника у базарной кирпичной стены и деловито, без излишней жестокости расстреляли его из карабинов. И правильно - любое сопротивление должно подавляться, в противном случае население провинций однажды сядет на голову метрополии, и тогда придет конец империи. Власть должна быть сильной и жесткой, если она хочет удержаться наверху и руководить миром.
Занятия в школе люфтваффе продолжались.
Пока курсанты изучали материальную часть «мессершмиттов» и «хейнкелей», осваивали взлет и посадку на тренажерах. Взлететь оказалось непросто, а приземлиться - еще труднее. Первые пять полетов ун-Леббель бесславно разбивался при посадке. Впрочем, у других дела обстояли не лучше. И это успокаивало.
Постепенно Ганс овладевал полетными навыками.
Любимой его книгой стали воспоминания знаменитого Германа Графа «Непобедимый», в которой истребитель рассказывал о своих воздушных победах.
Обстановка в мире оставалась неспокойной.
«Американские евреи не оставляют попыток сбросить на территорию Свободной Европы свою секретную бомбу, - сообщило берлинское радио. - Вчера над Атлантикой доблестными летчиками люфтваффе был сбит очередной американский стервятник. В беседе с представителями германского народа на заводе «Веркенграф» фюрер отметил, что подобные выходки народам Европы начинают надоедать, поэтому недалек тот день, когда вместо дипломатов заговорят пушки. Мы ничего не имеем против американского народа, - сказал вождь. - Но мы никогда не найдем и не станем искать общий язык с оседлавшими этот народ еврейским капиталом и еврейскими крючкотворами от политики. Освобождение американского народа от еврейского засилья - вот задача, которую ставит перед собой германский вермахт в ближайшем будущем. Немцы выгнали евреев из Европы, наши японские союзники изгнали их из Азии. Настало время освободить от них мир окончательно».
Квантунская армия японцев завязла в позиционных боях с русскими в Северном Китае. Верный долгу союзничества, фюрер отправил на помощь японцам около двух сотен летчиков. Но что-то странное происходило на Востоке - или Судьба отвернулась от немецких асов, или русские научились воевать в воздухе, но в Германию стали прибывать цинковые гробы. Об этом Гансу по секрету рассказал приехавший из командировки в рейх Фридрих ун-Лахузен.
– Ничего, - сказал Ганс. - Скоро мы зададим этим русским жару!
Через несколько дней на бетонную полосу аэродрома школы люфтваффе приземлился необычный самолет. Собственно, его и самолетом нельзя было назвать, так - две суповые тарелки, наложенные друг на друга. Дно верхней застеклено, а в нижней расположено убирающееся шасси в виде трех опор. И садился самолет странно - без пробежки. Просто диск завис над полем, выпустил треногу и, мягко покачнувшись, утвердил себя на земле.
– Здорово, - воскликнул Фридрих. - Вот это техника! Ей не нужны аэродромы, она может приземлиться на любом поле!
К аппарату не подпускали, но и со стороны было видно, что корпус выполнен из металла, совсем не похожего на дюраль.