- Как никто другой.
- Ну хорошо. Я согласен. Сделай все, что сочтешь нужным. Это дело я целиком поручаю тебе. Ты лучше всех в Британии сумеешь сберечь этого ребенка. - Он тяжело уронил ладони на подлокотники кресла. - Стало быть, решено. Перед тем, как сняться с лагеря, я еще отправлю королеве письмо, которым сообщу ей свою королевскую волю.
Я счел уместным спросить:
- А она согласится? Для женщины это нелегко, даже и для королевы.
- Она знает о моем решении и сделает, как я скажу. Но в одном она поступит по-своему: она захочет, чтобы младенец был окрещен.
Я покосился на алтарь Митры в глубине шатра.
- А ты не хочешь?
Он передернул плечами.
- Какая разница. Все равно на престоле ему не сидеть. А если уж сядет, то будет служить тем богам, каким молится его народ. - Он поглядел мне прямо в глаза и заключил: - Как мой брат.
Это был прямой вызов, но я от него уклонился и только спросил:
- А имя?
- Артур.
Имя было мне незнакомо, но прозвучало как эхо чего-то слышанного давным-давно. Не было ли в роду Игрейны римлян? Ну да, конечно. Артории так, кажется, звались ее римские предки. Однако имя Артур я слышал где-то еще...
- Я позабочусь об этом, - сказал я. - А теперь, с твоего позволения, я тоже напишу письмо королеве. Ей будет легче в родах, если она получит заверение в моей преданности.
Он кивнул, затем встал и протянул руку за шлемом. На устах его появилась улыбка - слабый призрак злорадных усмешек, которыми он донимал меня в детстве.
- Не странно ли это, о Мерлин-бастард, что жизнь моего не в добрый час зачатого сына я доверяю единственному в королевстве человеку, у которого права на престол больше, чем у него? Тебе это не льстит?
- Нисколько. Ты был бы последним глупцом, если бы по сию пору не убедился, что я не стремлюсь к обладанию короной.
- Вот и моего бастарда обучи тому же, ладно? - Он кликнул через плечо слугу, потом опять обернулся ко мне. - Только смотри, черной магии своей его не учи.
- Раз он твой сын, магия не по его части, - сухо ответил я. - Я не буду учить его ничему сверх того, что ему необходимо и должно знать. Положись на мое слово.
И на том мы простились. Мы с Утером не слишком-то были расположены друг к другу, и тут уж ничего не поделаешь. Но нас связывало взаимное уважение, коренящееся в общности крови и в том, что мы оба, каждый по-своему, любили Амброзия и, каждый по-своему, служили ему. Мне бы надо было знать, что мы с ним, как две половинки одной шашки, можем, двигаться только вместе, хотим мы того или нет. Боги склонились над доской и ведут игру, а люди движутся под их пальцами, любят или убивают.
Мне бы надо было знать это раньше. Но я так привык улавливать голос богов в пламени и в звездах, что совсем разучился узнавать его в человеческом разговоре.
Ральф, один в шатре, под стражей, дожидался моего возвращения. Узнав, чем кончился мой разговор с Утером, он долго молчал, потом проговорил:
- Значит, так оно все и будет, как ты предсказал. Ты это знал заранее? Мне-то показалось, когда они везли нас сюда ночью, что ты боишься.
- Я и боялся. Но не того, что ты думаешь.
Я ожидал от него вопроса, но, как ни странно, он меня понял. Щеки его залила краска, он наклонил голову.
- Господин мой, я должен признаться... - Голос его звучал сдавленно. - Я очень ошибался в тебе. Вначале я думал... ведь ты не воин, и я считал тебя...
- Трусом? Знаю.
Он резко поднял голову.
- Ты знал? И мирился?
Это было в его глазах едва ли не предосудительнее, чем трусость.
Я улыбнулся.
- Я привык к этому еще мальчиком, когда рос среди будущих воинов. К тому же я и сам никогда не был уверен в собственной храбрости.
Он захлопал глазами, потом выпалил:
- Но ты ведь не боишься совершенно ничего! Что только не происходило во время нашего путешествия, а на тебя поглядеть, так мы просто совершаем приятную утреннюю прогулку, а не едем по дорогам, где за каждым поворотом разбойники и дикие звери. Или когда нас захватили солдаты короля - он, конечно, твой родной дядя, но это вовсе не значит, что тебе от него ничего не грозило. Всем известно, как страшна немилость короля. Но ты оставался холоден и спокоен, словно только тоги от него и ждал, что он будет послушно выполнять твою волю, как все. Это ты-то не уверен в собственной храбрости? Да ты не боишься ничего земного!
- Об этом я и говорю. Так ли уж много храбрости нужно, чтобы встретить лицом к лицу врагов-людей - "земных", как ты их называешь, если заведомо известно, что останешься жив? Но провидение, Ральф, несет с собой свои страхи. Смерть, может быть, и не за углом, но когда знаешь, как и когда она придет... Не очень-то это приятно.
- И ты что же, знаешь?
- Знаю. По крайней мере то, что мне видится, наверно, и есть моя смерть. Темнота, закрытая гробница...
Он содрогнулся.
- Да, понимаю. По мне, много лучше сражаться при свете дня, даже если, может быть, завтра умрешь. Может быть, завтра, но по крайней мере не сейчас. Ты поедешь в замшевых сапогах, господин, или переобуешься?
- Переобуюсь, пожалуй. - Я сел на скамью и протянул ему ногу. Он опустился на колени и взялся за мой замшевый сапог.
- Ральф, я должен сообщить тебе еще кое-что. Я сказал королю, что ты находишься при мне и отправишься в Бретань охранять младенца.
Он взглянул на меня снизу вверх, пораженный.
- Ты сказал ему это? Что же он ответил?
- Что ты человек верный. Что он согласен и одобряет.
Ральф сел на пятки, держа в обеих руках мой сапог и хлопая глазами.
- У него было время поразмыслить, Ральф, - как должны всегда размышлять короли. И было время успокоить свою совесть - как умеют короли. Теперь для него все это - дело прошлое, а герцог Горлойс - мятежник. Если хочешь вернуться на службу к королю, он примет тебя милостиво и включит в число своих воинов.
Ральф, не отвечая, склонился над моими ногами, затягивая пряжки. Потом вскочил, откинул полог шатра и крикнул, чтобы нам привели лошадей.
- Да поскорее! Мы с моим господином едем на переправу!
- Вот видишь, - сказал ему я. - На этот раз ты сам принял решение, по своей доброй воле. И, однако же, кто знает, не предусмотрено ли оно высшим изволением, как и "случайная" смерть Будека? - Я встал, потянулся и со смехом заключил: - Клянусь всеми живыми богами, я рад, что дело наконец пришло в движение. И всего более я рад сейчас одному обстоятельству.