Он засмеялся, весело глянул на нее, опять с превосходством:
— Нет, я мыслю вполне благопристойно, Мария. О ком мне думать, кого желать? Вы же все стандартны, как инкубаторские..
— Зато вы — оригиналы! — чуть не задохнулась она от злости. — Один скрытно упивается литературой, другой злопамятен, как…
— Это кто же другой? — удивился Роберт.
— Главный Организатор! Да, я встречалась с Методистом, мы старые друзья. Он не может простить, что однажды я уложила его одним ударом.
— И он вызывал тебя, чтобы дать сдачи?
— Пусть бы попробовал! Меня не так-то просто одолеть! — и тут же вспомнила о том недоумке… — Кстати, он предлагал нашему сыну добывать молибден на Орлином плато. О-очень большой Сонрай!
Роберт рассеянно смотрел на свои ладони, потом медленно поднял голову: сейчас он был готов на все.
— Спокойно! — Мария отодвинулась. — Я не хуже тебя знаю, что такое Орлиное плато и какой там сумасшедший ветер! Я отказала!
Отвести взгляд было нельзя. Надо было что-то говорить.
— Тебе скоро должны сообщить, для чего нас вызывали… Дело в том, что генетики испытывают… Ну, скажем, такую модель, в которой закодирована гениальность.
Роберт отвел глаза: кажется, собственный сын занимал его больше, нежели производство гениев. Она ждала.
— Это что же, Адам и Ева из пробирки?.. Да, разум способен на все… И ты согласилась?
— Это мой долг! — выпалила Мария. — Не было ни одной отказавшейся! Я должна выполнять все, что поручит ОРП!
— Хватит-хватит! Я не сомневаюсь в твоей преданности ОРП! Я даже не спрашиваю, была ли эта модель ходячей или какой иной!..
— Потому что тебе это безразлично!
Он стоял у двери, обернулся:
— Нет, Мария. Просто я уверен, что ты способна на все…
Когда-то подобная фраза льстила ей.
Роберт замкнулся в себе, обменивались только репликами. Ей еще три месяца надо было ходить на работу, но лишь теперь поняла Мария, как мало одержимости в ее занятиях глубинами океана, насколько безразличны ей технические изыскания, гипотезы, проекты. Тяготилась и с тоской думала о том, что и после всего, что предстоит, надо вновь возвращаться сюда, вновь изображать деловитость и пытливую находчивость.
А новая жизнь все разрасталась в ней. Пришла легкомысленная способность грезить о чем-то неосязаемом, аморфном, но столь сладостно-влекущем. То она мыслями на каком-то острове, где все дико, первобытно, и она повелевает, и к ней ластятся гладкие звери, а ее дети теребят грудь… То увлекает Марию странствие по неизвестным дорогам: грязь выдавливается между пальцами ног, грубое сукно балахона трет колени, кто-то с двух сторон тянет за подол, но она продолжает идти… Видения серых несчастных городов, зловоние, кого-то сжигают на площади, и собаки с длинными мордами смиренно ждут, пока околеет задавленная каретой их соплеменница…
Стоило очнуться, и пробирал страх: откуда, откуда такое помнит Мария? Как она могла помнить то, чего с ней никогда не было, о чем не думала прежде и вовсе не знала? Разве уже жила когда-то?..
“Я схожу с ума, — ужасалась она, но страх не преодолевал безразличия, наоборот, манила бездна, в глубине которой возникали странные видения, лица, запахи, боль и сладострастие. — Пусть! Пусть! Никто не хочет понять меня, эти фанатики уже в Сонрае! И дети рвутся туда же, в этот крематорий наслаждений…”
Словно все ниже и ниже опускалась она в колодец одиночества. Свет наверху тускнел и отдалялся. И тут внезапно так захотелось увидеть детей, потрогать их кожу, что она, не мешкая, решилась. Срок свидания, правда, уже миновал, но она надеялась пробиться: кто может воспрепятствовать матери?! Уже собралась, блаженно удерживая улыбку, нагнулась бережно, чтобы, обуваясь, не потревожить этого, нового, и не сдержала стона. Как же она покажется детям, ведь беременность уже заметна? Как объяснить им? И зачем? А вдруг будут подозревать, иронизировать?.. Это же такие жестокие существа, они ни за что не примут своего собрата. Они отторгнут даже родное.
Одна.
Но по вечерам и ночам, как наваждение, думалось только о нем, а он, оказывается не терпел печали. Чем настоятельнее повелевала ею новая, зародившаяся в ней жизнь, тем слабее угнетало одиночество. Разве она одна, когда он понимает ее, сочувствует и требует спокойствия? Ах, господи… Она клала руку на живот, надавливала чуть-чуть, и тотчас же ответно и раздраженно толкали. Здесь у него ножка, — умилялась она и утирала ладонью глаза: какой стала, что он сделал с ней!
Чувство обреченности сменялось холодным цинизмом. Конечно, своей ненормальностью он влияет и на нее, превратил в киселеобразную плаксивую самку, парализовал волю. Ничего, ждать осталось недолго. Пусть ворочается, пусть бьется…
Но циническое не могло устоять перед торжествующе-трагичным таинством сотворения человека.
Эльза оказалась провидицей — опередила. Правда, родился восьмимесячный ребенок. Малыш имел нормальную реакцию, никаких отклонений у него не замечалось. Но Эльзу Мария нашла совершенно иной. Она изрядно пополнела, с лица еще не сошла припухлость, присущая роженицам. Чем бы она ни занималась, — меняла пеленки или кормила ребенка, — на нее вдруг находило глубокое оцепенение, взгляд терял силу, словно она прислушивалась к какому-то тревожному, властному зову из недр земли, как это бывает у животных перед землетрясением. Лишь любуясь сыном, Эльза становилась прежней, иронично-доброй и чувствительной.
— Нет, ты посмотри, что он натворил! — восхищенно-счастливая, она показывала на стену, где еще не просох пунктирный след. — И меня описал, негодник! Что гы-гы! Тебе смешно, да? Ему смешно, посмотрите-ка! Ну-ка, покажем Марии, какие мы рослые. Во, пятьдесят пять сантиметров!.. Ой, а это что за пупырышки?! Замерз, маленький! Не хнычь, не хнычь… Сейчас мама Эльза тебя укутает, даст молочка и бай-бай… Вот так нам будет теплее…
Малыш неистово принимался сосать, тыкаясь ручонкой в грудь. Он торопился, словно у него могли отнять этого большого мягкого человека, дарующего молоко. Он сытно заурчал, стал ленивее и заснул. Эльза игриво приложила палец к его губам и осторожно положила младенца в кроватку. С горьким наслаждением она полюбовалась им и сказала:
— Я плохо сплю, все думаю о его судьбе… Ты представляешь, что их ждет? Ужас, ужас… Через несколько дней собираются отнять…
— Послушай, а нельзя упросить, чтобы хотя бы первые полгода мы опекали их? Ты узнавала?
— Говорила с директором, он непреклонен. Уже создали специальный интернат для наших, там свое обслуживание, программа и все прочее. Здесь доктор ничего не решает.
— Не плачь, Эльза. Не показывай слабости…
— Мне все равно… — Она резко отвернулась к окну. — За своих старших я никогда не волновалась. Что с ними могло сделаться даже без матери?.. А что будет с ним, с этой крохой?.. Если бы я знала, какое раскаяние ждет — ни за что не согласилась бы тогда! Пойми, они вырастут, все поймут и проклянут нас самыми черными словами… И никакого покоя нам уже не найти, никакой Сонрай мне не нужен! В конце концов я попытаюсь устроиться в тот интернат, чтобы быть всегда рядом…
— Никто этого не разрешит, у тебя своя специальность, свой долг.
— И ты думаешь, после всего этого я смогу по-прежнему работать? Да меня уже ничто не волнует, кроме этой несчастной жизни, в появлении которой виновата я! Ладно, даже с этими угрызениями можно сладить, ведь меня заставили… Но есть что-то такое, что невозможно сказать словами… Я не смогу без него, я не вынесу! Ну для чего мне жить, для чего?! Ждать этого идиотского Сонрая? Да я согласна отдать все накопленное для Сонрая ради одного дня, который проведу с ним!
— Эльза, я пойду, надо лечь, а то он ворочается. — Мария встала. — Ты не плачь, разум может все. Надо думать, что нам делать…
Эльза безнадежно махнула и, задохнувшись всхлипом, бросилась на постель.
“Он должен понять, — твердила Мария. — Кроме него никто… Успокойся, мой маленький, тише… Я должна найти выход, я должна… Я поговорю с Александром… Он может все, у него вся власть!.. Александр, я буду ползать в твоих ногах, только оставь его, он пропадет без меня, Александр!.. Тише, малыш, я думаю… Все зависит от одного человека… Он будет издеваться над моей слабостью, я недостойна общества… Пускай, ничего… Главное, найти спасение… Какая я все же обыкновенная, сколько во мне слабости… Ничего, малыш, он добрый, он поймет… Ты добрый, Александр?.. В тебе есть милосердие?..”
Доктор не разрешал, она швырнула в него чьей-то кардиограммой.
Доктор доказывал, что никто не осмелится соединить ее с самим Главным Организатором, и заслонял локтем телефон.
Она попыталась укусить его.
Он встал у стены: психиатру ли удивляться припадкам и агрессивности? Посмотрим, что у нее получится…
— Мы не имеем права соединять пациентов с такими лицами, нам запрещено.
— Он сам разрешил мне обращаться в любое время, скажите — Мария из десятого мегаполиса!
— Нам запрещено, положите трубку!
— Скоты! Он загонит вас на Орлиное плато! Эй, эй!..