Поликрат поспешно выключил аппарат и оглянулся. В кабинете, к счастью, никого не было. Замдиректора перетащил пакостную машинку на шкаф и замуровал пачками скоросшивателей.
Первым жгучим желанием было унести компьютер от греха обратно на склад. Но Зевс лично обходил кабинеты руководителей, проверяя, как используется новая техника… При посторонних Поликрату приходилось пользоваться аппаратом, но, оставшись один, он снова ставил компьютер на шкаф.
Самое обидное, поганая машинка нипочем не желала округлять, выдавая цифры с целой пригоршней знаков после запятой. Надвигался хаос. Истерзанный Поликрат решил биться за свое счастье до последнего.
На совещаниях он поражал олимповцев прорезавшимся красноречием. Слезы и стоны разом канули в вечность.
— Наша служба всегда находилась на высоте! — вещал он. — Свои сто и одну десятую мы всегда давали и будем давать. Даже несмотря на погоду! Зачем же нам затраты на никому не нужную компьютеризацию? Надо больше доверять нашим замечательным людям, чаще обращаться за советом к ним, а не к бездушному устройству! Свой компьютер мы готовы безвозмездно передать в бухгалтерию. Там он действительно нужен!
Тучегонитель, приписавший перемены в подчиненном благотворному действию новой техники, уступать был не склонен. Убеждением, следовательно, взять не удалось. Тогда Поликрат решил прибегнуть к методу физических действий.
Вернувшись с очередной летучки, на которой Зевс цитировал распечатку с олимповского ВЦ и высказал сомнения в благополучии дел на строительстве, — итак, вернувшись в кабинет в состоянии угрюмого бешенства, замдиректора стащил компьютер со шкафа, поставил на стол и сурово произнес-
— Чтоб ты сдох!
Компьютер безответно взирал матовым оком на гневного руководителя. Поликрат протянул указательный палец и потыкал в экран.
— Все из-за тебя, зараза! Напаяли нам на голову…
Компьютер молчал. Дернув щекой, Поликрат размахнулся и сбросил аппарат на пол. Экран криво треснул по диагонали, и замдиректора задышал свободнее.
— Ай-ай-ай, — сказал он безжалостным голосом. — Какое несчастье. Мы остались без нашего замечательного компьютера. Как нам теперь жить! Ай-ай.
На радостях счастливый Поликрат “округлил” выполнение месячного плана с 79,7 до 100,2 процента. Однако всего через неделю аппарат принесли из ремонта. Мириться со вторичным появлением электронного врага замдиректора не мог. И он тайно вызвал к себе Сизифа…
Той же ночью в кабинете заместителя по капстроительству около полуночи послышался тихий крысиный шорох. Злоумышленник проник в помещение и унес компьютер Поликрата в неизвестном направлении, не оставив, как водится, никаких следов.
Поликрат блаженствовал. В его голосе появились прежние тоскливые нотки, походка стала шаркающей, а слезы были готовы хлынуть ручьем по первому зову. Короче, Поликрат обрел прежнее счастье.
Удар нанес, пожалуй, самый далекий от заводских хитросплетений работник “Олимпа”. И на сей раз треснувшее поликратовское счастье разлетелось вдребезги навсегда.
В озерцо, разлившееся за горой шлакоотходов, директор клуба имени Аполлона для колорита запустил карпов. Сидя в обеденный перерыв на бережку с удочкой, директор внезапно ощутил сильнейший рывок. Ученик Аполлона не пожелал расстаться с удочкой. После упорной возни на песке очутился гигантский карп, случайно зацепившийся за крючок боковым плавником.
Вечером в клубе художественной самодеятельности состоялся пир по поводу поимки чудо-карпа. Зевсу, самому почетному гостю, с намеком положили рыбью голову. Поликрату (приглашенному, чтобы потом не жаловался) отрезали из середки. Директор клуба находился в ликующем состоянии, в основном пел, и ему просто не хватило.
Замдиректора поднес к губам аппетитный ломоть белого мяса, надкусил и, громко застонав, застыл с некрасиво разинутым ртом. Из надкушенного куска заблестела в пламени светильников бронзовая табличка “Мэйд ин Древняя Греция”.
Красавец карп ценой своей рыбьей жизни раскрыл тайну пропавшего компьютера, польстившись по глупости на несъедобную табличку.
— Нашелся, голубчик! — воскликнул Зевс. — А вы переживали, — обратился он к позеленевшему Поликрату. — Радуйтесь, обошлось!
Поликрат сделал над собой нечеловеческое усилие и просипел:
— Хорошо-то как…
…Через неделю Поликрат сидел в своем кабинете один на один с отремонтированным аппаратом. Замдиректора и компьютер смотрели друг на друга без признаков симпатии. За окном было видно, как на вершину горы, кряхтя, взбирается Сизиф. Его рацпредложение о подъеме камня на гору лебедкой отклонили из-за малого экономического эффекта. Попутно выяснилось, что “гранитный” камень сделан из пемзы.
Теперь несун-рецидивист катал по склонам настоящий камень и проклинал все на свете, ибо ему поручили утрамбовывать гору шлакоотходов по периметру — с оплатой строго по-сдельному.
Поликрат взглянул на потного от натуги Сизифа. На душе было невыразимо скверно. На столе бесстрастно светил матовым оком проклятый аппарат.
Замдиректора оторвался от окна и резко нагнулся над столом, готовясь разломать и уничтожить электронного врага. Он занес кулаки над компьютером и… вздрогнув, застыл на месте.
Поликрату показалось, что в кабинете звучит тихая музыка. Разом предстали перед его мысленным взором кабинеты “Олимпа”, сотрудники, сидящие перед мерцающими экранами дисплеев.
Директор Зевс и сменный мастер Мидас, бог-кузнец Гефест и упорная Пенелопа, строгая Фемида и даже Ахилл, опять переведенный на новое место… Десятки людей сидели перед компьютерами, словно пианисты, положив руки на клавиши. Под их пальцами вместе с колонками цифр, бегущими по дисплеям, рождалась грозная мелодия. Музыка крепла, разрасталась. Это был торжественный гимн неведомому прекрасному будущему и одновременно марш — отходной марш по нему, по нему! — заместителю директора “Олимпа” счастливому Поликрату.
Почти два десятка лет тому назад литератор и кинокритик В.Ревич в статье “Полигон воображения”, опубликованной в сборнике “Фантастика 69–70”, писал: “Как ни слаба была дореволюционная русская фантастика, но и она вполне своевременно откликнулась на марсианскую тему. В 1901 году в Новгороде была издана маленькая книжечка “На другой планете”, принадлежащая перу известного в свое время писателя-этнографа Порфирия Инфантьева”.
Со “слабостью” фантастики в творчестве наших предков вышел, как известно, конфуз. После появления в семидесятые годы двух “молодогвардейских” сборников (“Взгляд сквозь столетия” и “Вечное солнце”) неожиданно выяснилось, что запас фантастических произведений и восемнадцатого, и девятнадцатого, и начала двадцатого столетий достаточно солиден. Что к фантастике охотно прибегали представители самых разных литературных школ и направлений: Карамзин, Радищев, В.Одоевский, Вельтман, Сенковский, Гоголь, Булгарин, Чернышевский, Тургенев, Лесков, Достоевский, Куприн, Богданов, Морозов, Брюсов, Хлебников и многие другие мастера пера. Любители НФ с изумлением открыли: именно в России впервые было предсказано появление подводных лодок, поселений на дне моря, самолетов, парашютов, даже — увы! — отравляющих боевых газов и бомб наподобие термоядерных; к числу драгоценных находок отнесем и машину времени, “изобретенную” у нас за полвека до написания известного произведения Уэллса (за подробностями отсылаю читателя к своему послесловию к сборнику “Русская фантастическая проза XIX — начала XX века”. М., изд-во “Правда”, 1986).
Но, может быть, В.Ревич все-таки прав хотя бы в своем суровом приговоре именно повести “На другой планете”, приговоре, начинающемся таковыми словами: “Особой эстетической ценности книга П.Инфантьева не представляет…”?
В ту застойную эпоху, когда гремели уничтожающие залпы на полигонах воображения В.Ревича, общество было вынуждено безапелляционно выслушивать любые, в том числе и подобные, приговоры. Да и поди разыщи книжицу, коей осталось во всем нашем Отечестве всего-то несколько экземпляров…
С тем большим удовольствием рекомендую читателю этого сборника ознакомиться с трудом Инфантьева. Но прежде следует сказать еще и о том, о чем умолчал кинокритик и литератор.
Порфирий Павлович Инфантьев (1860–1913) действительно был известным писателем, автором нескольких десятков книг, посвященных преимущественно малым народам Сибири (“Зауральские рассказы” “Сибирские рассказы”, двухтомник “Жизнь народов России” и т. д.) Однако но менее был он известен и как профессиональный революционер Как каторжанин, сбежавший из сибирской ссылки (автобиографическая повесть “Побег”) Как человек несгибаемой воли, отсидевший ровно год в камере-одиночке “Крестов”, той самой печально знаменитой петербургской тюрьмы, где, случалось, узники за несколько месяцев сходили с ума или кончали жизнь самоубийством (неплохо, ох неплохо бы вместе с “Побегом” переиздать и другую повесть-воспоминание — “Кресты”)
Но и оказавшись на свободе, Инфантьев оставался до конца дней под надзором полиции — да, вся его сознательная жизнь прошла под пристальным взором доносчиков Стоит ли удивляться, что даже фантастическое сочинение опального автора было изуродовано цензурой Из повести выдрали даже целиком две главы, заменив зияющие провалы отточиями Можно не сомневаться, что выдирали описания политическою, общественного устройства марсианского мира. Устройства, за неупоминания о коем В.Ревич опять-таки попенял Инфантьеву обошел де стороною автор важный вопрос, в результате чего появилась “одна из первых, хотя еще и очень примитивных попыток описать неземное сообщество”
Однако так ли уже примитивно творение Инфантьева? Уверен, что непредубежденный читатель сразу подметит провидческий дар писателя. Разве нет в повести прообразов телевидения солнечных батарей, роботов в домашнем быту, даже, если угодно, голографии? А электрические плуги. А электролеты. А погружение живых организмов в низкотемпературную среду для замедления, а то и выключения на определенный срок биологических процессов (напомним, ныне на Западе уже несколько тысяч пациентов дали себя заморозить в жидком гелии дабы “проснуться” через сто, предположим, лет). А раз мышления Инфантьева о красоте, о школьном воспитании — разве не чувствуется здесь связь с некоторыми страницами “Туманности Андромеды” Ефремова? А дивные картины марсианской природы, прежде всего океана, позволяющие назвать повесть, допустим, экологической утопией. А главная идея повести — обмен разумов — которая через много-много лет будет использована в произведениях Фредерика Пола, Роберта Шекли, Владимира Тендрякова (кстати, в нашем выпуске “Румбов фантастики” она легла в основу “Сейвера” Игоря Пидоренко)
Впрочем, не будем всею перечислять. Ясно одно: повесть “На другой планете” начинает вторую жизнь как бы побывав в насильственном анабиозе. И судить о ее эстетической ценности сможет теперь не только скептик, поднаторевший в ниспровержении ценности нашей отечественной фантастики, но каждый читатель.
Эта книга находилась уже в печати, когда в “Новом времени” появилось сообщение, перепечатанное потом очень многими другими газетами, следующего содержания:
“Если верить сообщению г. Вольфрида Фонвьеля в газете “Matin”, событием дня в астрономическом мире являются сигналы с Марса. Они были наблюдаемы 8-го декабря мист. Дугласом, заведующим обсерваторией Флагстафа в штате Оризона. Об этом сообщено центральному астрономическому бюро в Киле директором Гарвардского университета, а бюро со своей стороны протелеграфировало это известие всем обсерваториям мира; парижская обсерватория сообщила известие во всеобщее сведение; несколько дней спустя оно было опубликовано в лондонской “Nature” и в “Astionomische Nachriehten”.
Астрономы в последние годы все более и более проникались убеждением, что Марс населен, и что население его, по-видимому, обладает цивилизацией высшего порядка. Вся планета изрезана системой каналов, далеко оставляющих за собой гигантские гидравлические сооружения древних монголов, китайских императоров и египетских царей Поверхность Марса покрыта темными пятнами, в которых наблюдатели видят внутренние моря. Одно из таких морей, расположенное поблизости первого меридиана, равное по площади поверхности Франции, названо морем Икарии.
Наблюдая это море, мистер Дуглас был поражен следующим странным фактом: он внезапно заметил серию блестящих огней, расположенных по прямой линии, тянувшейся на несколько сот километров. Эти гигантские огни горели в течение часа и десяти минут и затем исчезли столь же внезапно, как внезапно и появились. Это расположение огней на прямой линии как бы указывает на волевое, разумное действие, а одновременность возникновения и исчезновения их подтверждает это предположение За планетой зорко наблюдают астрономы, и всякое повторение этих сигналов не ускользает от их внимания Они имеют два месяца для наблюдения, так как 22-го февраля Марс вступает в положение, препятствующее наблюдениям”.
В дополнение к этому сообщению “Новое время” на днях добавило следующие строки:
“Ввиду возникших в печати и обществе сомнений относительно достоверности сенсационной астрономической телеграммы о сигналах с Марса, мы навели по этому предмету справки в астрономической обсерватории Петербургского университета, директор которой проф. С.П.Глазенап сообщил нам содержание этой циркулярной депеши, заключающей в себе следующее известие из Кембриджа (в Массачусетсе) от 8-го декабря (25-го ноября):
“Дуглас из Лоуэлльской обсерватории телеграфирует: “Прошлою ночью световой знак в северном углу моря Икариум держался в течение семидесяти минут. Пикеринг”. Эту телеграмму Пикеринга, директора центральной американской обсерватории в Кембридже, бюро астрономических депеш в Киле передало 26-го ноября (9 декабря) циркулярно всем европейским обсерваториям, в том числе Пулковской, которая известила русские университетские обсерватории. Такая же циркулярная депеша, подобно всем депешам кильского бюро, была напечатана полностью в одном из последних нумеров специального международного астрономического журнала “Astronomische Nachriehten”.
Сообщение это является для меня как нельзя более кстати. Прежде чем решиться публиковать свое приключение, бывшее со мною когда-то в горах Монблана, я долго, ввиду его необычайности, колебался — стоит ли это делать? Поверит ли кто-нибудь в возможность того, что я буду описывать? И не поднимут ли меня на смех?
Но теперь, когда во всем образованном мире так настойчиво заговорили о разумных существах на Марсе, подающих нам на Землю сигналы, я с более легким сердцем выпускаю в свет свою книгу
Гор. Новгород. 17-го декабря 1900 г. Автор
В июле 1887 года, будучи студентом, я предпринял вместе с одним моим приятелем путешествие пешком по Швейцарии.