Обед прошел очень оживленно, и тут же было решено, что мы вместе с Либерией отправимся в кругосветное путешествие по Марсу. Либерия только что в этот год закончила свое школьное образование и хотела завершить его путешествием.
Во время десерта дочь Паксов вышла из-за стола и, подойдя к находившейся в комнате трубе, напоминавшей резонатор фонографа, завела какую-то пружинку.
— Чтобы вы не особенно скучали по своей далекой родине, я сделаю вам маленький сюрприз, — сказала она, и вдруг по всей комнате раздались стройные голоса хоровой русской, студенческой песни:
Впечатление от этой песни на меня было необычайно. Мне казалось, что все это сон, что вот-вот я проснусь, и иллюзия исчезнет. Я пробовал даже себя щипать, но напрасно: пробуждения не было.
Вспоминая прошлое, мне даже теперь кажется, что я рассказываю какую-то сказку, а не действительно мною пережитое.
— Как видите, мы не совсем здесь варвары, и с вашим новейшим изобретением — фонографом знакомы уже более тысячелетия. Мы сумели уловить в него даже песни, распеваемые вами на Земле, за многие десятки миллионов верст отсюда, — заметил Пакс.
— Я прихожу к тому заключению, что для могущества разума, проявляющегося в существах, им одаренных, трудно указать пределы возможного, — сказал я.
После обеда Пакс повел меня по всем комнатам своего подводного жилища, чтобы показать внутреннее его устройство. Этот подводный домик был совершенно непроницаем для воды, а воздух в него нагнетался через трубы, имевшие сообщение с внешней атмосферой. По трубам же, посредством сжатого воздуха, это жилище снабжалось всем необходимым из особых магазинов, с которыми оно имело сообщение; так что живущим в нем не было никакой необходимости самим запасать что-либо. <…>
— Не хотите ли пока, до завтрака, посмотреть наш подводный коралловый сад? — предложила мне поутру на следующий день Либерия.
— С удовольствием, — сказал я.
И мы вышли с ней точно тем же самым ходом, которым вошли сюда накануне с Паксом, и отправились по направлению к тому парку с гигантскими деревьями, который я заметил вчера вблизи домика. Когда мы вступили под своды этого своеобразного сада, перед нами открылся целый фантастический мир, настоящее волшебное царство! Со всех сторон поднимались огромные, величественные, как дубы, гигантские деревья, крепкие и белые, как слоновая кость. На огромном пространстве поверхность подводного плоскогория, расстилавшегося перед нами, была занята этими колоссальными столбами, имевшими в диаметре по нескольку десятков сажен. Прозрачная слизистая оболочка, наподобие коры, покрывала громадные стволы этих окаменевших деревьев с их многочисленными ветвями, оканчивавшимися почками самых разнообразных цветов. Необъятные бока этих гигантских стволов были глубоко изрыты мрачными пещерами, скрывавшими в себе бесчисленное множество крошечных животных, которые среди перламутра и ярко-красного коралла казались драгоценными алмазами ь дорогом уборе. Эти-то крошечные животные — полипы — и были истинными создателями этого роскошного и оригинального подводного парка. Чем далее углублялись мы по извилистым аллеям кораллового сада, тем более величественные и грандиозные картины развертывались перед нами. Столбы и колонны принимали все большие и большие размеры: арки, портики, балюстрады встречались почти на каждом шагу и вместе с искусственными беседками, созданными обитателями Марса, чередовались самым причудливым образом, соперничая в красоте с творениями разумных существ Тут и там гигантские ветви коралловых деревьев, переплетаясь в сетку, образовывали над нашими головами чудные своды. И везде была гармония, ни одной резкости, ни одной неправильности…
В некоторых местах этого сада открывались площадки, на которых были разбиты марсианами цветники с роскошными и оригинальными цветами, обсаженными разнообразными растениями Вообще же, нужно сказать, что подводная флора на Марсе была очень похожа на флору наших морей и океанов. Здесь, среди густых кустарников ламинарий, поднимались цилиндрические, суставно-стручечные растения, покрытые прозрачною слизью, похожею на хрустальный покров. Там хандрозы распускали свою широкую листву, казавшуюся вырезанной из розовой тафты с фантастическими узорами. Тут аманзии расстилали свои чудесные, точно сделанные из кружев, сети; а клавдеи — свои перепончатые разветвления, имевшие вид притуплённых серпов. По густым кустам этих растений цеплялись маслянистые цилиндры лучицы, издали похожие на длинные четки с огромными зернами, а хардарии переплетали своими перламутровыми, хрящеватыми нитками стебли фукусов, на которых тысячи уксучников открывали свои изящные зонтики.
Однако не одна подводная флора, но и фауна была здесь не менее оригинальна и не менее прелестна. Повсюду в этом волшебном саду и его аллеях и галереях виднелись различных форм зоофиты, анемоны, моллюски, равно, как акиды и самые любопытные рыбы. Здесь было царство всех лучистых, имевших, как сказочные заколдованные богатыри, голову и туловище животных, а ноги каменные. Морские анемоны далеко распускали свои длинные усы, испещренные самыми яркими цветами, красуясь в коралловых углублениях, наподобие чудных цветков в больших корзинах. Гвоздичные и ветвистые каменные полипы простирали свои тысячи рук во все стороны, а сетчатковые полипы покрывали своими кружевными сетками массы губок, морских кожур и астрей, и всюду виднелись общины зимородок и горгон самых разнообразных цветов, гордо распускавших свои роскошные веера.
Водя меня по аллеям этого заколдованного парка и давая объяснения, Либерия, между прочим, сказала:
— Все эти неподвижные массы живых цветов, которые вы теперь видите перед собой, по временам вдруг как бы просыпаются от своего чудного сна. Неведомые чары, держащие их в своей власти, разрушаются, и все эти существа оживают и начинают двигаться. Тогда со всех сторон сверкают яркие лучи, и повсюду блещет фосфорический свет. Но в особенности волшебную картину представляет этот заколдованный сад в некоторые тихие летние ночи. Тогда на морской глубине зажигается такое же бесчисленное множество звезд, как и на небе. Голубоватые эквореи и медузы распускают свои зубчатые зонтики и начинают беспечно разгуливать по волнам; морские ежи и звезды усыпают своими иглами коралловые постройки и морское дно, и весь этот подвижный мир волнуется и живет, и словно соперничает со звездами неба, засыпая только с наступлением дня…
Когда мы осмотрели наиболее достопримечательные диковинки этого своеобразного сада, Либерия ввела меня в одну из беседок.
— Я думаю, что до завтрака успею еще дать вам общие сведения о нашем марсианском языке, который вам необходимо изучить, прежде чем мы отправимся в кругосветное путешествие. Мама, завтрак ведь еще не готов? — обратилась она вдруг к одной из колонн беседки, дотронувшись до нее хоботом.
— Через, полчаса будет готов, — послышался откуда-то голос г-жи Пакс.
Я широко раскрыл глаз or удивления, слыша Либерию, разговаривающую с колонною. Но оказалось, что в этой колонне был запрятан телефон, и таким образом дело объяснялось очень просто.
— Полчаса нам будет совершенно достаточно для первого урока. Итак, приступим к делу, — сказала Либерия. <…>
Чтобы не терять времени, тотчас же после завтрака мы с Либерией уединились в один из гротов подводного сада, и она стала читать и объяснять мне смысл корней интернационального марсианского языка. К вечеру следующего дня наша работа была окончена, и Пакс, усыпив меня, сделал мне соответствующие внушения, после чего я стал так же свободно владеть их языком, как любой марсианин.
После этого решено было, что мы завтра же отправимся в наше кругосветное путешествие.
— Мне предстоит еще решить довольно щекотливый вопрос, — сказал я, между прочим, Паксу, когда речь зашла об этом путешествии. — Дело в том, что, отправляясь сюда, на Марс, я не мог, конечно, захватить с собой ни копейки денег, а между тем ведь придется тратиться на необходимые средства для существования. Как тут быть? Я не могу даже у вас занять, так как не вижу никакой возможности когда-либо расквитаться с вами.
— Относительно этого вам совершенно не к чему беспокоиться. Ведь вы будете удовлетворять потребностям не своего организма, а организма моего сына. Стало быть, о ваших издержках должны позаботиться уже мы. Впрочем, вы кстати напомнили про это обстоятельство. Вам надо будет захватить жетон моего сына.
— Что это за жетон? — полюбопытствовал я.
— А это особый значок, который дает право его обладателю получать все необходимое из наших общественных магазинов даром. Мой сын пользуется этим правом по высшему разряду, и вы не будете терпеть недостатка ни в чем…
Итак, утром на следующий день, попрощавшись с Паксами, мы с Либерией отправились в путь. Еще накануне Пакс телефонировал в ближайшее учреждение, чтобы нам доставили к восходу солнца двухместный экипаж на поверхность моря.
Выйдя из жилища Паксов уже известным способом, мы с Либерией начали подниматься к поверхности воды почти в вертикальном направлении, работая своими перепончатыми конечностями и хвостами, и скоро очутились на свежем утреннем воздухе.
Утро было чудное. Янтарная гладь безбрежного моря терялась вдали горизонта, а на востоке на небе горело пламенное, только что взошедшее небесное светило, казавшееся здесь несколько меньшим, чем на Земле.
— А вот и наш экипаж, — сказала Либерия, указывая головой на плававшего неподалеку от нас огромного белоснежного лебедя, — Плывем к нему!
Я был очень удивлен как тем, что на Марсе оказалась такая же порода птиц, как и на Земле, хотя и несравненно больших размеров, — так еще более тем, что нам придется путешествовать, как в сказке, на спине лебедя. Однако, подплыв ближе, я увидал, что эта птица была не живая, а искусственная, сделанная из какого-то металла, вроде алюминия.
— Следуйте за мной! — сказала Либерия, подныривая под лебедя и взбираясь внутрь его по небольшой лесенке, оказавшейся под ним. Внутренность искусственной птицы представляла крошечную каютку с двумя складными мягкими креслами, которые, по желанию, легко могли быть превращены в удобные постели. Эта каютка оказалась снабженной разными съестными припасами, прохладительными напитками и другими, необходимыми для путешествия предметами.
Когда мы сели, Либерия подняла лесенку, нажала какую-то кнопочку, и наш лебедь плавно х\ быстро помчал нас по янтарным волнам моря.
— Это море, по которому мы сейчас плывем, самое большое на Марсовом шаре, — сказала Либерия. — Обсерватория моего отца находится приблизительно почти на самой его средине. Это то самое море, которое ваши астрономы называют Mare erythreum. Сейчас мы едем на юг, по направлению к тому месту материка, где находится канал, называемый вашими астрономами Euphrates, а отсюда все время будем держать путь прямо на запад, обогнем весь Марс и, наконец, посетим Lacus Solis — озеро Солнца.
Очутившись среди этого необъятного простора, при таких исключительных условиях вдвоем с глазу на глаз с юной, но безобразной марсианкой, я невольно подумал о том, как было бы хорошо, если бы вместо моей спутницы со мною была здесь моя возлюбленная, оставленная там, далеко, на Земле!
— А я знаю, о чем вы думаете в эту минуту! — сказала Либерия. — Вы мечтаете о том, что хорошо было бы, если бы вместо меня сидела здесь с вами какая-нибудь земная красавица. Сознайтесь, ведь я угадала?
Я был порядочно удивлен проницательностью обитательницы Марса и откровенно сознался ей, что ее догадка верна.
— Ну, вот видите, я ведь не так уж глупа, как вы, вероятно, обо мне думаете, и, пожалуй, даже и не так и скучна, чтобы со мной неинтересно было путешествовать. Давайте-ка, поболтаем о чем-нибудь. Ну, хоть о любви. Я думаю, в нашем положении, в положении двух молодых существ разного пола, очутившихся наедине, не может быть более подходящей темы для разговора, как о любви.
Я едва не, расхохотался, — до того мне показалась забавной мысль говорить, да, пожалуй, еще в сентиментальном тоне, с Либерией на тему о любви. До сих пор я как-то даже совершенно позабывал, что она другого пола.
— Ведь вам, конечно, интересно знать, как мы, марсиане, смотрим на этот предмет? — добавила она.
“В самом деле, — подумал я, — она права. Это любопытно: как эти существа смотрят на любовь? И даже способны ли они на это нежное чувство?”
— Да, — сказал я, — для меня было бы очень желательно знать, как марсиане относятся к этому, весьма важному у нас, на Земле, вопросу.
— Чтобы мы могли понимать друг друга, — заметила Либерия, — определите мне прежде всего: что такое, по-вашему, любовь?
— Но вы задаете такой вопрос, на который вовсе не так легко ответить, как кажется; любовь, в сущности — мечта, иллюзия; это призрак, сотканных из тончайших нитей нашего чувства и нашего воображения, призрак, настолько нежный и чувствительный, что как бы деликатно мы ни подходили к нему со своим анализом и со своими исследованиями, сущности его мы никогда не узнаем; своими исследованиями мы его только изуродуем, обесформим, и от него, в конце концов, ничего не останется, кроме грубой действительности, кроме той любви, какая существует и у всех других животных.
Либерия расхохоталась.
— О, да вы, я вижу, поэт! Только знаете, что я вам скажу? Ваше определение любви ровно ничего не говорит. В самом деле, — продолжала она, принимая меланхолический тон, — как это странно! Совершенно естественную потребность люди облекли в какую-то мистическую оболочку и упрямо стараются закрывать глаза на истину только потому, что эта истина кажется им отчего-то некрасивой, и им приятнее окружать ее таинственным ореолом…
…К полудню, когда солнце на небе начало довольно чувствительно припекать, Либерия нажала какую-то кнопочку у нашего электрохода, и наш лебедь вдруг, к моему удивлению, нырнул в глубину моря, и мы понеслись под водой.
— Как?! — вскричал я, увидав на дне моря оригинальное, встретившееся нам здание, напоминавшее собой древнюю индийскую пагоду, с ярко-белыми, по-видимому, мраморными, башенками и колонками. — Как? Значит, и дно морей на Марсе также населено марсианами?
— Ну да, разумеется. Неужели вы думали, что наш подводный домик единственный в своем роде?