105387.fb2 Понимай - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5

Понимай - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5

  Мой язык обретает форму. Он предназначен для гештальта — гештальт он представляет весьма удобно для мысли, но бесполезно для речи или письма. Его не переписать в виде линейно расположенных слов, разве что в виде огромной идео­граммы, которую надо воспринимать как целое. Такая идеограмма может яснее картинки передать то, что не скажет тысяча слов. Изощренность каж­дой идеограммы была бы соизмерима с объемом содержащейся информации. Я развлекаюсь мыс­лью о колоссальной идеограмме, передающей всю вселенную.

  Печатная страница для такого языка слишком неуклюжа и статична — единственным пригодным средством была бы голограмма, воспроизводящая графический образ, меняющийся во времени. Гово­рить на этом языке в принципе невозможно, учи­тывая ограниченную полосу частот человеческой гортани.

  У меня в голове кипят ругательства древних и современных языков, они дразнят меня своей гру­бостью, напоминая, что мой идеальный язык со­держал бы термины достаточно ядовитые, чтобы выразить мою теперешнюю досаду.

  Мне не удается завершить этот искусственный язык — проект слишком масштабен для моих тепе­решних средств. Недели сосредоточенных усилий ничего полезного не дали. Я пытался писать само­стоятельно, используя уже разработанные рудимен­ты языка и создавая все более полные версии. Но каждая версия лишь яснее показывала свою не­адекватность, заставляя меня расширять конечные цели, превращая их в Святой Грааль в конце расхо­дящегося бесконечного регресса. Ничем не лучше, чем пытаться создать язык ex nihilo

  А как же с четвертой ампулой? Никак не могу выкинуть ее из головы: любая неудача, на которую я натыкаюсь на своем нынешнем плато, напомина­ет мне о возможности более высоких вершин.

  Конечно, есть серьезный риск. Инъекция мо­жет дать осложнения в виде повреждения мозга или безумия. Искушение от Дьявола, быть может, но все же искушение. И я не вижу причин сопротив­ляться.

  Риск был бы меньше, если бы я сделал себе инъекцию в условиях больницы или если бы кто-то был в моей квартире. Однако я решаю, что инъек­ция либо будет успешной, либо вызовет необрати­мые повреждения, и потому обхожусь без этих пре­досторожностей.

  Я заказываю аппаратуру у компании-поставщика медицинского оборудования и сам собираю прибор для интраспинальных инъекций. До полного эффекта могут пройти дни, а потому я запираю себя в спальне своей квартиры. Не исключено, что реакция у меня окажется бурной, и я убираю все бьющееся, а к кро­вати привязываю свободные петли. Соседи, если ус­лышат, решат, что это воет наркоман.

  Я делаю себе инъекцию и жду.

  Мозг горит огнем, позвоночник прожигает спи­ну, я почти в апоплексии. Ослеп, оглох, ничего не ощущаю.

  И галлюцинирую. С такой противоестествен­ной ясностью и резкостью, что это не могут не быть иллюзии, мерещатся мне несказанные кошмары, они нависают надо мной — сцены не физического насилия, но душевного увечья.

  Ментальная агония — и оргазм. Ужас — и исте­рический смех.

  На краткий миг возвращается восприятие. Я лежу на полу, вцепившись себе в волосы, и вырван­ные их пучки лежат рядом со мной. Одежда про­мокла от пота. Я прикусил язык, в горле горит — от крика, наверное. От судорог все тело в синяках, вероятно, есть и сотрясение, если судить по шиш­кам на затылке, но я ничего не чувствую. Часы прошли или мгновения?

  И снова зрение затуманивается, и возвращается ревущий шум.

  Критическая масса.

  Откровение.

  Я понимаю механизм собственного мышления. Я точно знаю, каким образом я знаю, и понимание стало рекурсивным. Я понимаю бесконечную рег­рессию самопознания — не бесконечным движени­ем шаг за шагом, но постижением предела. Природа рекурсивного познания мне ясна. Слово «самосоз­нание» обретает новое значение.

  Fiat logos. Я постигаю собственный разум в терминах языка такого выразительного, какого я никогда не мог себе вообразить. Как Бог, создаю­щий порядок из хаоса словом, я создаю себя заново этим языком. Он мета-самоописывающийся и самоизменяющийся: он не только может описать мысль, он может описывать и изменять собствен­ные операции, причем на всех уровнях. Что бы дал Гёдель, чтобы увидеть такой язык, где изменение предложения влечет за собой адаптивные измене­ния всей грамматики?

  С этим языком я теперь понимаю, как работает мой разум. Я не притворяюсь, будто вижу, как сра­батывают мои нейроны — оставлю такие заявки Джону Лилли и его экспериментам шестидесятых годов с ЛСД. Нет, я воспринимаю гештальты, я вижу, как создаются и взаимодействуют менталь­ные структуры. Я вижу, как думаю, и вижу уравне­ния, описывающие это мышление, и вижу себя, воспринимающего эти уравнения, и вижу, как урав­нения описывают, что их кто-то воспринимает.

  Я знаю, как из этих уравнений возникают мои мысли.

  Вот эти.

  Поначалу я ошеломлен свалившейся на меня информацией, парализован осознанием самого себя. Через несколько часов я научаюсь контролировать этот самоописывающийся поток. Я его не отфильтро­вал, не отодвинул в фоновый режим. Он соединился с моим мыслительным процессом и используется в про­цессе моей обычной деятельности. Еще не сразу я научусь извлекать из него пользу без усилий и дей­ственно, как балерина, полностью владеющая своим телом.

  Все то, что я знал о своем разуме теоретичес­ки, я сейчас вижу явно и детально. Подводные течения секса, агрессии и самосохранения, изме­ненные условиями воспитания в детстве, сталки­ваются друг с другом и иногда маскируются под рациональные мысли. Я узнаю все причины своих настроений, знаю мотивы, лежащие в основе всех моих решений.

  И что можно сделать с этим знанием? Многое из того, что обычно называют «личностью», в моей власти, а высшие уровни моей психики определя­ют, кто я сейчас. Я могу погрузить свой ум в самые разные ментальные и эмоциональные состояния и при этом осознавать эти состояния и иметь воз­можность восстановить исходные условия. Я понял механизмы, которые действовали, когда я выпол­нял сразу две работы, я могу разделить сознание, одновременно почти полностью сосредоточиваясь на двух и более проблемах и полностью их видя в целом, мета-осознавать их все. Что я еще могу?

  Я заново узнаю свое тело, будто вдруг культю инвалида заменили рукой часовщика. Управлять подчиняющимися воле мышцами — это просто, координация у меня нечеловеческая. Навыки, ко­торые обычно вырабатываются после тысяч повто­рений, я могу запомнить за два-три. Я нашел видео, где сняты руки играющего пианиста, и вскоре мог повторить его движения, даже не имея перед собой клавиатуры. Избирательное сокращение и расслаб­ление мышц увеличивают мою силу и гибкость. Время мышечной реакции — тридцать пять милли­секунд как для сознательных, так и для рефлектор­ных действий. Изучить акробатику и боевые искус­ства мне было бы просто.

  Я телесно осознаю функции почек, всасыва­ние питательных веществ, работу желез. Я даже знаю, какую роль играют в моем мозгу нейромедиаторы. Осознание требует более активной моз­говой деятельности, чем в любой стрессовой си­туации с резким выделением гормонов надпочеч­ников. Часть моего разума поддерживает условия, которые убили бы обычный ум и тело за несколь­ко минут. Корректируя программы своего разума, я испытываю приливы и отливы всех веществ, что включают мои эмоциональные реакции, подхлес­тывают внимание или слегка меняют отношение к разным предметам.

  А потом я обращаю взгляд наружу.

  Ослепительная, радостная, ужасающая симмет­рия окружает меня. Столько заключено теперь в окруживших меня узорах, что вот-вот сама вселен­ная разрешится в виде картины. Я приближаюсь к окончательному гештальту: контексту, в котором любое знание встает на место и сияет; это мандала, музыка сфер, космос.

  Я ищу просветления не духовного, но рацио­нального. Мне еще надо пройти дорогу к нему, но сейчас она не будет постоянно ускользать из-под пальцев. Имея теперь язык моего разума, я могу точно рассчитать расстояние между мной и этим просветлением — я увидел свою конечную цель.

  Теперь надо спланировать следующие действия. Во-первых, нужно добавить простые усиления к самосохранению, начав с боевых искусств. Я по­смотрю несколько состязаний, чтобы изучить воз­можные атаки, хотя сам буду применять только за­щитные действия: я могу двигаться достаточно бы­стро, чтобы избежать самых молниеносных ударов. Это позволит мне защитить себя и разоружить лю­бого уличного хулигана, если на меня нападут. Тем временем мне придется есть обильно, чтобы удов­летворить требования моего мозга по литанию, даже с учетом возросшей эффективности метаболизма. Еще надо будет побрить голову, чтобы улучшить охлаждение мозга при усиленном кровотоке.

  А потом основная цель: расшифровать образы. Для дальнейшего усиления мозга возможны только искусственные усовершенствования. Мне нужна была бы прямая связь «мозг — компьютер», чтобы загружать информацию прямо в разум, но для этого я должен будут создать новые отрасли промышлен­ности. Любые способы цифровых вычислений бу­дут здесь неадекватны; то, что я задумал, потребует наноструктуры на базе нейронных сетей.

  Обрисовав эти основные идеи, я включаю мозг в многопроцессорный режим: одна секция разума разрабатывает математику, моделирующую поведе­ние этой сети, другая создает процесс репликации информации по нейронным путям на молекуляр­ном уровне в самовосстанавливающейся биокера­мической среде, третья обдумывает тактику созда­ния нужной мне промышленности. Терять время я не могу: я ввожу в Мир революционную теорию и технику, и все эти отрасли должны начать работу сразу.

  Я выхожу во внешний мир, чтобы снова изучать общество. Язык знаков, передающий эмоции, кото­рый я когда-то знал, сменился матрицей взаимосвя­занных уравнений. Силовые линии вьются и изгиба­ются между людьми, предметами, учреждениями, иде­ями. Люди трагически напоминают марионеток: каж­дая движется отдельно, но все они связаны сетью, которую предпочитают не видеть.   Они могли бы вос­противиться, но очень мало кто на это идет.

  Сейчас я сижу в баре. За три стула от меня сидит мужчина, знакомый с заведениями такого типа; он оборачивается и замечает пару в темном углу. Мужчина улыбается, жестом подзывает бар­мена и наклоняется к нему по секрету поговорить об этой паре. Мне не надо слышать, что он говорит.

  Он лжет бармену легко и непринужденно. Это спонтанный лжец, и лжет он не чтобы как-то вне­сти интерес в свою жизнь, но чтобы порадоваться своей способности дурачить людей. Он знает, что бармену все равно, и тот лишь изображает интерес, хотя все же верит.

  Моя восприимчивость к языку жестов людей выросла настолько, что я это все замечаю, не глядя и не слушая: я чую феромоны, которые испускает его кожа. До некоторой степени мои мышцы спо­собны чувствовать напряжение его мышц — быть может, через их электрическое поле. Эти каналы не могут передавать точную информацию, но получае­мые мною впечатления дают обильную основу для экстраполяции, они добавляют плетение к паутине.

  Обычные люди могут воспринимать эту инфор­мацию подсознательно. Я постараюсь получше на них настроиться; потом, быть может, попробую контролировать выдачу собственной.

  Я выработал у себя способности, напоминаю­щие способы манипулирования чужим разумом, которые предлагают объявления бульварных газет. Способность контролировать эманации тела по­зволяет мне вызывать у людей в точности желае­мую реакцию. С помощью феромонов и напряже­ния мышц я могу вызвать у человека гнев, страх, сочувствие или сексуальное возбуждение. Вполне достаточно, чтобы завоевывать друзей и оказывать влияние.

  Я могу вызвать в других даже самоподдержива­ющуюся реакцию. Связывая определенные реакции с чувством удовлетворения, я могу создавать петлю положительной обратной связи, контур усиления: тело человека будет усиливать собственную реак­цию. Я воспользуюсь .этим, чтобы повлиять на пре­зидентов корпораций и создать необходимые мне отрасли промышленности.

  Я больше не могу видеть снов — в нормальном смысле. У меня нет ничего, что можно было бы назвать подсознанием, и я контролирую все техни­ческие функции, выполняемые мозгом, так что ра­боты, выполняемые фазой быстрого сна, стали не­нужными. Бывают моменты, когда мое владение собственным разумом ослабевает, но их вряд ли можно Назвать снами. Скорее метагаллюцинациями, и это чистая пытка. В эти периоды я отключа­юсь: я вижу, как разум порождает странные виде­ния, но я парализован и не в состоянии реагиро­вать. Я с трудом могу идентифицировать то, что вижу: образы причудливых бесконечных ссылок на себя и изменений, которые даже мне кажутся бес­смысленными.

  Мой разум истощает ресурсы мозга. Биологи­ческая структура таких размеров и сложности едва может поддерживать осознающую себя психику. Но самосознание есть также саморегуляция — до неко­торой степени. Я даю разуму полный доступ ко всему, что доступно, и удерживаю его от выхода за эти пределы. Однако это трудно: я заперт в бамбу­ковой клетке, где ни сесть, ни встать. Если я попы­таюсь расслабиться или полностью разогнуться — сразу же агония и безумие.

  * * *

  Я галлюцинирую. Я вижу, как мой разум вооб­ражает возможные конфигурации, которые он мог бы принять, а потом коллапсирует. Я свидетель собственных иллюзий, видений того, чем может стать мой разум, когда я восприму окончательный гештальт.

  Достигну ли я окончательного самосознания? Смогу ли открыть компоненты, которые, составля­ют мои собственные ментальные гештальты? Найду ли врожденное знание морали? Я мог бы понять, способен ли разум возникнуть из материи спонтан­но, понять, как связано сознание с остальной все­ленной. Я мог бы увидеть, как сливаются субъект и объект: центр всего опыта мира.

  Или, быть может, я обнаружил бы, что гештальт разума не может быть создан и требуется вмеша­тельство. Может быть, я увидел бы душу, тот ингре­диент сознания, что выше физической сущности. Доказательство существования Бога? Я бы мог уви­деть смысл, истинный характер существования.

  Я мог бы достичь просветления. Должно быть, эйфорическое переживание...

  Разум коллапсирует обратно в состояние здра­вого рассудка. Надо держать себя на более корот­ком поводке. Когда я контролирую метапрограммный уровень, разум отлично самовосстанавливает­ся: я могу вернуть себя из состояний, похожих на бред или амнезию. Но если я слишком далеко захо­жу на этом уровне, разум может стать неустойчивой структурой, и тогда я впаду в состояние далеко за пределами обычного безумия. Я запрограммирую разум на запрет выхода за пределы диапазона ре-программирования.

  Эти галлюцинации укрепляют мою решимость создать искусственный мозг. Только имея такую структуру, я смогу действительно воспринять все гештальты, а не мечтать о них. Чтобы достичь про­светления, я должен дойти до следующей критичес­кой массы — в терминах нейронных аналогов.

  Я открываю глаза: два часа двадцать восемь ми­нут десять секунд с момента, когда я закрыл глаза для отдыха, хотя и не для сна. Я встаю с кровати.

  Запрашиваю на терминал курсы акций, гляжу на экран — и застываю.

  Экран кричит. Он мне говорит, что есть в мире еще один человек с усовершенствованным разумом.