Кто-то посылает мне весть.
Где-то есть еще человек, подобный мне. Был, наверное, еще один коматозный пациент, получивший третью инъекцию гормона «К». Он стер себя из базы данных ФСИЛ раньше, чем я полез ее смотреть, и подставил фальшивую запись в файл своего врача, так что никто не заметил. Он тоже украл еще одну ампулу гормона, дав ФСИЛ лишнюю причину закрыть свои файлы, и, неведомый властям, достиг моего уровня.
Он, наверное, опознал меня по системе инвестиций под моими вымышленными именами. Чтобы это сделать, он должен был уже иметь закритический уровень. Он мог вызвать внезапные и точные изменения, чтобы создать у меня эти убытки и привлечь внимание.
Я смотрю несколько служб данных, проверяя курс акций. Записи в моем списке верны, то есть мой партнер не стал просто менять значения в моей учетной записи. Он изменил положение с продажами акций пяти не связанных между собой корпораций, чтобы послать слово. И это было сделано демонстративно — я оценил искусство.
Очевидно, его начали лечить раньше, чем меня, а тогда он ушел дальше моего, но насколько? Я запускаю экстраполяционный расчет его вероятного прогресса, и эту информацию восприму, когда расчет будет готов.
Решающий вопрос: он враг или друг? Это просто добродушная демонстрация его силы или указание на намерение меня уничтожить? Потерянные суммы для меня умеренные: это показывает его заботу обо мне или о корпорациях, которыми ему пришлось манипулировать? Учитывая все безобидные способы, которыми он мог бы привлечь мое внимание, я вынужден предположить некоторую враждебность.
В этом случае я подвергаюсь риску — любому, от нового щипка и до смертельного нападения. В качестве предосторожности я немедленно уезжаю. Разумеется, если бы этот человек был явно враждебен, я уже был бы мертв. То, что он послал весть, значит, что он хочет поиграть. Мне надо поставить себя в равные с ним условия: скрыть свое местонахождение, определить, кто он, а потом попытаться связаться с ним.
Город я выбираю наудачу: Мемфис. Я отключаю экран, одеваюсь, собираю сумку и беру весь аварийный запас наличности.
В гостинице в Мемфисе я начинаю работать с терминалом дейтанет. Прежде всего я маршрутизирую свои действия через несколько фальшивых терминалов: для рутинного полицейского прослеживания мои запросы будут исходить с разных терминалов по всему штату Юта. Военная разведка могла бы проследить их до терминала в Хьюстоне, проследить же до Мемфиса было бы задачей даже для меня. Сигнальная программа в Хьюстоне даст мне знать, если кто-то проследит мой путь туда.
Сколько следов к своей личности стер мой близнец? Не имея всех файлов ФСИЛ, я начну с файлов курьерских служб разных городов, ища доставку из ФСИЛ в больницы за время исследований гормона «К». Потом проверю все случаи мозговых травм за это время, и будет, с чего начать.
Если даже какая-то подобная информация осталась, ценность ее невелика. Куда существеннее будет исследовать картину инвестиций — найти следы усиленного разума. Но на это уйдет время.
Его зовут Рейнольдс. Он из Феникса, и раннее его развитие шло параллельно с моим. Третью инъекцию он получил шесть месяцев и четыре дня тому назад, что дает ему фору в пятнадцать дней. Он не стирал никаких очевидных записей — ждет, чтобы я его нашел. По моей оценке, он пребывает в закритическом состоянии уже двенадцать дней, вдвое дольше меня.
Теперь я знаю его систему инвестиций, но разыскать Рейнольдса — задача для Геркулеса. Я просматриваю журналы использования терминалов дейтанет в поисках учетных записей, куда он проникал. У меня на терминале высвечиваются двенадцать строк. Я пользуюсь клавиатурами для одной руки и ларингофоном и потому могу работать сразу над тремя запросами. В основном мое тело неподвижно; во избежание усталости я регулирую кровоток до должного уровня, включаю регулярное сокращение и расслабление мышц и удаление молочной кислоты. Воспринимая все видимые данные, изучая мелодию по нотам, я ищу центр дрожания паутины.
Проходят часы. Мы оба сканируем гигабайты данных, кружа друг возле друга.
Он в Филадельфии. И ждет моего приезда.
На заляпанном грязью такси я еду к Рейнольдсу. Судя по тому, к каким базам данных он обращался, Рейнольдс интересовался использованием генной модификации микроорганизмов для переработки токсических отходов, инерциальными ловушками для термоядерной реакции и подсознательным рассеиванием информации в обществе и различных структурах. Он собирается спасти мир, защитить его от него самого. И потому его мнение обо мне неблагоприятно.
Я не проявил интереса к внешнему миру, не проводил никаких исследований для помощи нормалам. Никто из нас не сможет переубедить другого. Для меня мир не имеет значения по сравнению с моими целями, а он не может допустить, чтобы усиленный разум работал чисто ради собственного интереса. Мои планы по созданию связей «разум — компьютер» отзовутся в мире гигантским эхом, вызвав реакцию правительств или народов, которая помешает его планам. Как гласит пословица, если я не решение, значит, я проблема.
Если бы мы были членами общества людей с усиленным разумом, природа человеческого взаимодействия имела бы иной порядок. Но в существующем обществе мы неизбежно станем тяжелыми танками, которые последствиями действий нор-малов могут пренебречь. Будь мы даже в двенадцати тысячах миль друг от друга, мы не могли бы друг друга не замечать. Необходимо решение.
Мы оба обошлись без нескольких раундов игры. Есть тысяча способов, которыми мы могли бы попытаться убить друг друга, — от нанесения нейротоксина на дверную ручку до организации точечного удара с военного спутника. Мы оба могли бы обшаривать физическое пространство и дейтанет в поисках мириадов возможностей и ставить ловушки на пути поиска друг друга. Но ни один из нас ничего такого не сделал, не чувствовал необходимости к этому прибегать. Простая бесконечная регрессия пересмотра и обдумывания отвергла подобные способы. Решающими станут те приготовления, которые мы не можем предсказать.
Такси останавливается, я расплачиваюсь и иду в дом. Электрический замок отпирается передо мной сам. Я снимаю пальто и поднимаюсь на четыре пролета.
Дверь в квартиру Рейнольдса уже открыта. Я вхожу в гостиную и слышу гиперускоренную полифонию из цифрового синтезатора. Очевидно, прибор сделан Рейнольдсом: звуки модулированы неслышимо для обычных ушей, и даже я не могу найти в них систему. Выть может, эксперимент с музыкой высокой информационной плотности.
В комнате большое вращающееся кресло, спинкой ко мне. Рейнольдса не видно, а телесные эманации он снизил до коматозного уровня. Я неявно открываю свое присутствие и то, что я его узнал.
<Рейнольдс.>
Ответ:
<Греко.>
Медленно и плавно поворачивается кресло. Он улыбается и глушит стоящий .рядом синтезатор. Удовлетворение.
<Рад познакомиться.>
Мы для общения используем фрагменты языка тела нормалов — сокращенная версия естественного языка. Каждая фраза занимает десятые доли секунды. Я выражаю сожаление:
<Очень жаль, что мы должны встречаться как враги.>
Грустное согласие, потом гипотеза:
«Совершенно верно. Представь, как могли бы мы переменить мир, действуя в согласии. Два усиленных разума— такая упущенная возможность. >
Это правда. Совместные действия дали бы куда больше, чем мы можем достичь каждый в отдельности. Любое взаимодействие было бы невероятно плодотворным — какая радость была бы просто вести дискуссию с кем-то, чья быстрота не уступает моей, кто может предложить идею, для меня новую, кто может услышать те же мелодии, что и я. И он желает того-же. Нам обоим больно думать, что один из нас не выйдет из этой комнаты живым.
Предложение:
<Что, если нам поделиться друг с другом тем, что мы узнали за эти полгода?>
Он знает, что я отвечу.
Мы будем говорить вслух, поскольку язык тела лишен технического словаря. Рейнольдс быстро и спокойно произносит пять слов. Они куда более нагружены смыслом, чем любая строфа стихов: в каждом слове есть логическая зацепка, за которую я могу схватиться, предварительно постигнув полный смысл слова предыдущего. В целом эти слова составляют революционное прозрение в социологии. Рейнольдс языком тела сообщает, что это было среди первого, что он постиг. Я пришел к тому же осознанию, но сформулировал его по-другому. Я немедленно возражаю семью словами, где в четырех собраны различия между моим прозрением и его, а три следующих описывают неочевидные результаты этих различий. Он отвечает.
Мы продолжаем. Мы как два барда, и каждый побуждает другого добавить следующий куплет, а вместе они составляют эпическую поэму знания. За несколько мгновений мы набираем скорость, перехватывая слова друг друга, но слыша каждый оттенок, и воспринимаем, сопоставляем, отвечаем непрерывно, одновременно, едино.
Идут минуты. Я многое узнал от него, он от меня. Это восторг — так окунуться в идеи, следствия из которых мне придется обдумывать много дней. Но мы собираем и стратегическую информацию: я оцениваю объем его невысказанных знаний, сравниваю со своим и моделирую его процесс оценки меня. Никуда не девается сознание, чем должно все это кончиться: наш обмен лишь еще сильнее проясняет идеологические различия.
Рейнольдс не видел той красоты, что видел я, он стоял перед прекрасными озарениями, будучи к ним безразличен. Единственный гештальт, который его вдохновляет, — это тот, который игнорирую я: планетарное сообщество, биосфера. Я влюблен.в красоту, он — в человечество. Каждый из нас чувствует, что другой отвергает великие возможности.
У него есть неупомянутый план создать глобальную сеть влияния, создать процветание в мире. Ради этого он будет использовать людей, из которых одним даст просто повышенный интеллект, другим — метасамосознание, и немногие из последних будут представлять для него угрозу.
<3ачем идти на такой риск ради нормалов?>
<Твое безразличие по отношению к ним было бы оправдано, если бы ты был просветленным и твой мир не пересекался бы с их миром. Но раз ты и я все еще можем воспринимать их дела, мы не можем быть к ним равнодушными. >
Я в состоянии точно измерить дистанцию между нашими моральными позициями, увидеть напряжение между несовместимыми линиями. Им движет не просто сочувствие или альтруизм, но что-то, включающее оба эти чувства. Я же сосредоточен лишь на понимании возвышенного.
<А красота, видимая из просветления? Разве она тебя не привлекает? >
<Ты знаешь, какая структура нужна для поддержания просветленного сознания. У меня нет причин ждать все время, которое понадобится для создания соответствующей промышленности. >
Он считает интеллект средством, а я — целью в себе. Более высокий интеллект будет ему мало полезен. На его нынешнем уровне он может найти наилучшее решение в области человеческого опыта и далеко вне его. Все, что ему нужно, — достаточное время, чтобы это решение воплотить.
В дальнейшей дискуссии нет смысла. По взаимному молчаливому согласию мы начинаем.
Бессмысленно говорить об элементе внезапности, когда мы начинаем атаку: наше сознание не может стать более бдительным от предупреждения. Это не великодушная вежливость, когда мы соглашаемся о начале битвы: это признание неизбежного.
В моделях друг друга, которые построили мы по опыту взаимодействия, есть пробелы, лакуны: внутреннее психологическое развитие каждого и сделанные нами открытия. От этих мест не излучался отзвук, не тянулись нити к мировой паутине — до этого мгновения.