Увидел и я, как за окном вестибюля в ярком свете галогенов по ступеням бокового подъезда мелкими шажками ссыпался бородатый коротышка без пальто и с разбегу впрыгнул в джип "Чероки" рядом с водителем. Ворота раздвинулись, и, едва машина проскочила на улицу, их тут же закрыли с пульта.
- Вы? - спросил Андрей, упираясь взглядом в мой подбородок.
- Моя фамилия Шемякин, - сказал я. - Мне назначил встречу советник по связям с общественностью господин Шлайн.
Андрей оказался плешивым. Склонившись за стойкой, он шелестел страницами регистрационного журнала. На каждой из них вверху имелся жирный красный штамп "АОЗТ "Экзохимпэкс", лист номер..." Я отлично помнил, что значилось на надраенной латунной плашке снаружи здания. Жирно блестевшая под холодным дождем надпись черным по золотому оповещала: "Балтпродинвест Генеральное представительство".
Есть такая французская пословица: требуй правды только от врагов.
В этом месте обретался Ефим. Не стоило задумываться о разночтениях. Я пришел навестить вроде как своих.
- Советника в настоящее время в представительстве нет, - сказал Андрей.
- Тогда кого-нибудь другого из отдела по связям с общественностью.
Андрей снял телефонную трубку.
- К вам, - сказал он в нее. И мне: - Сейчас придут.
Пришла, качаясь на старомодных шпильках, женщина с крошечным лицом лилипутки, напоминающая перочинный ножик. Казалось, она вот-вот сложится пополам и тогда-то примет истинные пропорции.
- Вы к кому?
Наверное, Шлайн, обычно опускавший приветствия, следовал моде, принятой у служащих его конторы.
- К Ефиму Шлайну. Меня зовут Бэзил Шемякин.
- Кто такой Шлайн?
- Советник по связям с общественностью. Из Москвы. Он здесь на несколько дней.
- Я не знаю Шлайна.
- Вы кто?
- Я пресс-секретарь отдела. Марта Воинова. Повторяю, мне ничего не известно о Шлайне. Возможно, он ещё не приехал. Вы эстонец?
- Я Бэзил Шемякин. Мне нужен Ефим Шлайн.
Андрей привстал со стула за стойкой. Вытянув шею, он смотрел в окно, за которым в ворота, раздвинутые им с пульта, въезжал черный "Ауди".
- Дубровин приехал, - сообщил он Марте Воиновой.
- Слава богу, - сказала она.
- Раньше у Славы была фамилия ка-пэ-эс-эс, - ухмыльнулся Андрей.
- Ну, хорошо, - сказал я. - Поступим проще. Передайте Ефиму Шлайну, которого вы не знаете и которого нет, что я возвращаюсь в Москву. Передайте еще, что Шемякин считает пребывание в Таллинне для себя ненужным. Скажите, что он с удовольствием увидится с ним в Москве, когда у него, то есть Шемякина, конечно, выберется минутка... Шлайн также может приехать ко мне в гости. Скажите, что я приглашаю. Можно с компанией. Спасибо.
Я надел шляпу и направился к двери.
И в этот момент сообразил, что в Москву, скажем так - домой, дорога отрезана. Въехал я по французскому паспорту с транзитной визой, проставленной эстонским КПП на рижском шоссе. Российский паспорт, с которым я летал в Лейпциг, оставался без отметки о выезде и, соответственно, это значило, что для германских и российских властей я не покидал Германии. Как в армянском анекдоте, когда Карапет начал красить полы от двери и закрасил себя в угол. Следовательно, в данную минуту, если я и начинал дорогу домой, то вела она в сторону Германии.
Но меня остановили.
- Прошу подождать, - сказала Марта Воинова. - Вернитесь, пожалуйста. Не горячитесь. Давайте разбираться вместе.
- Давайте, - покорно сказал я.
- Тут все говорят по-русски? - веселым баритоном спросил человек в плаще и не вязавшимся с ним меховым "пирожком" на голове. Предположительно это был Дубровин.
- Вот, - сказала ему Марта Воинова. - Господин Шемякин желает видеть Ефима Шлайна. Господин Шемякин говорит по-русски.
Лицо лилипутки пошло сухими морщинами от глаз к вискам и от крыльев носа к подбородку. Это она улыбалась. Следовало полагать, что госпожа Воинова пошутила. Видимо, насчет моего русского языка.
Воинова злоупотребляла пудрой и румянами. Или не знала, что накладывать сначала, а что - потом. Мелкие катушки - как бы из розоватого теста - на щеках готовились осыпаться. Она обожала Дубровина. Как и Андрей, который, поднявшись, принял за бронированной конторкой позу, напоминающую выполнение команды "смирно".
- Вы можете предъявить какие-нибудь документы? - спросил Дубровин. И пока я доставал бумажник, он, забыв обо мне, похохатывая, рассказал: - Один русак в лавке покупает то да се, плетет невнятное по-эстонски, продавщица ему говорит, мол, ладно, я по-русски понимаю, а он в ответ: дорогая, спасибо, мы пятьдесят лет терпели ваш русский, потерпите теперь наш эстонский...
Морщин на висках у Марты прибавилось. Андрей почтительно захихикал с полминуты спустя, когда Дубровин уже искал - разумеется, тщетно - эстонскую визу в моем российском паспорте.
- Мы действительно не знаем никакого Шлайна, - сказал он, захлопывая и возвращая паспорт. Отсутствие визы его удовлетворяло. Это означало, что меня, говоря философским языком, нет ни в природе, ни в обществе. Это его тоже вполне удовлетворяло. Общение со мной было все равно что не общение. Ни к чему не обязывало, во всяком случае. - У вас найдется несколько свободных минут?
Я кивнул.
- Тогда уделите их, пожалуйста, мне, - сказал он.
Следуя за ним, я оказался на задворках основного здания. Чуть в отдалении темнел флигелек, подход к которому не освещался. Мы поднялись на второй этаж по мраморной лестнице с перилами, отделанными позолотой, и вошли в просторный кабинет. Тяжелый письменный стол, длинный стол для совещаний, стулья, диван и кресла, отделанные кожей, ковры, панели вдоль стен, прикрывающие батареи отопления, массивные стеклянные шкафы без книг все было явно из России. С точки зрения стиля топорный размах мастеров из края родных осин впечатлял. Окна оказались плотно зашторены.
Повинуясь жесту Дубровина, я утонул в кожаном диване, выставив колени выше собственных ушей.
- Примете? - спросил он, доставая бутылку коньяка и две рюмки из шкафа. Я кивнул. Он щедро плеснул в каждую. Поднял свою, тоже кивнул и длинным глотком, явно предвкушая, как коньяк вот-вот снимет усталость завершающегося дня, неторопливо выцедил до дна.
Напиток казался первосортным.
- Вы знаете Шлайна? - спросил он.
Я пожал плечами.
- Еще коньяку?
- Можно.
Мне показалось, что он испытывает какое-то странное любопытство ко мне. Ясно было, что Дубровин - из "конторы" и, возможно, высоко стоящий чин в иерархии её Таллиннского стационара. Приглашение в кабинет означало также, что Дубровин имел некое представление о наших отношениях с Ефимом. Но следующий вопрос застал меня врасплох.
- Вы знавали Гущиных?