Объезжая на стоянке внедорожник "Опель Фронтир" с лейпцигским номером, Ийоханнес Эйкович уважительно крякнул.
- Дойчланд юбер аллес, - сказал он, вывихивая шейные позвонки, чтобы оглядеть красавицу-машину со всех сторон.
Высоко следовало оценить и хозяина. Он ловко скрыл броский автомобиль возле школы, в которой снимал помещение под студию Тармо. Машину ни я, ни Ефим не заметили.
- Вон его владелец, - сказал я Ийоханнесу Эйковичу, выбираясь из "шестерки", и обошел с тыла лучшего кригскамарада в мире.
- Этот господин из двадцать второй комнаты? - спросил я девушку из-за плеча Дитера.
- Кажется, да.
- Он не предлагал вам купить столовые приборы с клеймом этой гостиницы? А наволочку и полотенце с метками? Нет? Сейчас предложит... Спросит пятьдесят крон. Я сам не прочь взять вещи за такую цену, но все же боюсь продешевить, а? Теперь я понимаю, зачем он ворует. Чтобы соблазнять хорошеньких, как вы... У этого человека ничтожные командировочные. Все, чем он может угостить даму, это "Орбит" без сахара... Вы уйдете со мной. Я ваш благородный спаситель.
Она прыснула, нырнув подбородком за портфельчик, и, обогнув меня, выскользнула в холл гостиницы.
- Шайзе1! - сказал Дитер на всякий случай, поскольку ничего не понял. Его развернуло за мини-юбкой администраторши, а увидел он меня.
- Смирно! - скомандовал я. - Отделение! В бордель! Марш!
Медленно-медленно, как водят на парадах Легион, подвывая его занудный строевой "Будэн", мы в ногу подошли к такси. Ийоханнес Эйкович распахнул заднюю дверцу "шестерки" и, вытянув руки по швам, рявкнул:
- Хохахтунгсволь2!
- Мерси, вье кон, вив ля Франс3! - откликнулся Дитер.
- По пьянке он говорит только на французском, - объяснил я на русском таксисту-полиглоту.
- Так на каком языке будем тогда разговаривать? - спросил Ийоханнес Эйкович по-эстонски, запуская двигатель.
- Переведи ему, - сказал Дитер, когда мы сдвинулись с места. Беотийцы для полного наслаждения жизнью объявили патриотизм государственным преступлением. Так вот, в этой жизни я - беотиец, а не немец!
- Кто такие беотийцы? - спросил Ийоханнес Эйкович. Он опять перешел на русский.
- Вы, что же, понимаете и французский? - спросил я.
- В этой жизни я кручу баранку, а в другой преподаю иностранные языки в школе... Так кто же эти беотийцы?
- Греки какие-то, - сказал я. - Древние, разумеется. Вероятно, настаивали на альтернативной службе - заготавливать сено для боевых слонов, а Александр Македонский отказывал, гнал в строй, где дедовщина, неуставные отношения и все такое прочее. Бог с ними, с беотийцами... Рулите в Синди, улица Вяйке-Карья, и там, возможно, сегодняшней вашей работе конец. Хорошо?
Дитер набрался в гостинице основательно. А, может, добавил к тому, что принял в Таллинне на дорожку или по пути, потому что продрог - балтийская погода переменчива. Снова стало промозгло, зябко. И в машине кригскамарад без промедления заснул. Минут двадцать придавил и я, так что, когда Ийоханнес Эйкович сбросил скорость, въехав в узенькую Вяйке-Карья, пробудился я свежим. И повеселел - нос щекотало уютным запахом дыма, стелившимся над крышей дома и палисадником Йоозеппа Лагны.
Хозяин топил сауну.
Красный и распаренный, голый по пояс, в пижамных штанах, с цепочкой и серебряным крестиком на подушечке седых зарослей на груди, Йоозепп, открыв, сказал:
- Я думал, что вы приедете раньше, будете рады сауне. Однако, заждавшись, воспользовался сам...
- Мне, право, неловко... Суета всякая задержала. Мне неудобно, конечно, что не предупредил. Но я привез друга. Не возражаете, если он переночует в той же комнате?
Йоозепп, встав на цыпочки, высматривал за моим плечом машину, водителя и Дитера, отчаянно зевавшего в освещенном - по причине открытой двери салоне.
- Тот, у которого судорога сводит челюсть, и есть мой друг, - пояснил я.
- Тоже - француз?
- Говорит, что беотиец.
- Беотиец? Кто такие? Вроде сербов?
- Нет, это такие люди без национальности. Любить родину у них запрещено конституцией и кровавым режимом.
- Ох, ваш приятель, что же, из таких законопослушных?
- Скрывает. Сами понимаете, при такой-то жизни чем гордиться? - сказал я Йоозеппу. - Может, он диссидент, а может, и наоборот, сукин сын... Но тихий и воспитанный, хотя выпивоха. Значит, я его приглашаю?
- Давайте, - ответил, вздохнув, Йоозепп. - Вижу, что люди вы непростые. Шутите, видимо, не от хорошей жизни... Да хоть шутите. Располагайтесь, а я пойду возобновлю температуру в сауне... У меня домашнее пиво есть.
Я вернулся к такси.
- Есть беотийское светлое, сауна, - сказал я Дитеру по-французски. На эту ночь лагерь разбиваем здесь.
- Обслуживают блондинки или брюнетки?
- Тогда я уезжаю? - спросил Ийоханнес Эйкович тоже по-французски.
Дитер, с кряхтением распрямляя ноги, выбрался с заднего сиденья.
- Допроси парня с пристрастием, - сказал он. - Подпали ему, если нужно, яйца зажигалкой. Почему проговаривается на стольких языках сразу? Это что, неспровоцированное выпячивание расового превосходства?
- Завтра в десять утра, - сказал я Ийоханнесу Эйковичу.
Он обидчиво кивнул и резко принял с места. Крутые жлобы лишили его монополии на знание иностранных языков. Красные огни "шестерки" и хруст гравия отсекло углом улочки.
- Собираешься поставить клизму? - спросил Дитер, поднимаясь за мной в дом. Двадцать минут сна протрезвили. А без работы стоять он не мог и потому открывал военный совет. Кутузов и Багратион в Филях - перед сдачей Москвы. Такими видел я нас в исторической перспективе на завтра.
- Пронести должно с вонью и треском, чтобы донеслось до Тургенева или, хотя бы до его свиты, - сказал я. - Поможешь?
Дитер Пфлаум облапил меня за плечи. На его совести лежала пулеметная очередь с катера по своим в плавнях под Митхо. Комплекс вины, которым я постоянно злоупотреблял.
- Так вы войдете в дом? - крикнул из недр своих владений Йоозепп.
- Это Дитер Пфлаум, он немец и мой друг, - сказал я Йоозеппу, приодевшемуся в стеганый халат и шерстяные носки с кожаными подошвами.
- Сплошь великие державы!
- Вы правы! Надоело... Приехали в вашу тишь, чтобы потолковее сформулировать наше ходатайство о политическом убежище в Беотии. Присоединяйтесь, сэкономим на бланках, - сказал я.