Что-то мокрое, горячее трогало мои щеки и громко, сосредоточенно сопело. Я осторожно приоткрыла один глаз и увидела совсем близко белоснежные, острые клыки, розово-красный, проворный язык и черный нос.
— М-м-м, уйди чудовище, — с усилием простонала я, и попыталась увернуться от мокрых, собачьих лобызаний.
Звонкий, заливистый лай был мне ответом.
— Она очнулась! Очнулась! Эмма, ну открой же скорей глаза! — наперебой, взахлеб закричали детские голоса, принадлежащие Шурику и Лизе.
Я открыла оба глаза и первое, что увидела — это пронзительное синее небо, затем развевающийся подол знакомого, ситцевого платья в черный горошек и смуглые детские ноги в белых носочках и красных туфельках. Летние, серые туфли со сбитыми носками нетерпеливо переминались немного дальше. Четыре мохнатые лапы светло-желтого цвета, на месте не стояли. Они радостно подпрыгивали, мельтешили и вызывали у меня головокружение.
Стон протяжный и хриплый вырвался у меня из горла, и я закашлялась, пытаясь приподняться.
— Лежите, лежите! — надо мной склонилось морщинистое и доброе лицо профессора Стефана Стефановича. — Слава богам, пришла в себя наша голубушка! Эмма Платоновна, вы простите меня старика, но не могу не задать один вопрос — вы почему в горящей бане оставались, когда легко можно было выйти? Дверь-то открытая была…
Я зажмурилась вспоминая свою борьбу с" открытой" дверью. Почему-то припомнилась ржавая лопата с новеньким и крепким черенком, мирно лежащая в зарослях зеленой, кровожадной крапивы.
Я повернула голову к мальчику.
— Шурик, ты не мог бы сбегать за баню и посмотреть, там лопата в зарослях крапивы все еще лежит?
Ноги Шурика неуверенно и осторожно затоптались, он молчал и отводил глаза в сторону. Лицо профессора сочувственно сморщилось. Выцвевшие, голубуе глаза за стеклами круглых очков, смотрели на меня жалостливо.
— Ох, голубушка, Эмма Платоновна! Вынужден вас огорчить, нет уже бани… и зарослей крапивы за ней тоже нет… Здание до самого основания выгорело, а крапиву затоптали пока его потушить пытались. Но огонь стоял такой плотной стеной, что даже подойти к пожару не было возможности, он чудом на дом и другие постройки не переметнулся. Просто вразрез, вопреки всем законам физики, этот пожар произошел, — шелестел надтреснутый голос Стефана Стефановича.
Меня вдруг резко затошнило. Закружилось синее небо над головой. Перед глазами возникла визжащая и отбивающаяся от призрака женская фигура на фоне оранжево-красного, мощного пламени.
— Екатерина Васильевна? — я затаила дыхание ожидая ответа на свой вопрос. Хотя в глубине души уже знала, что мне скажет профессор.
Стефан Стефанович снял очки с серыми, металлическими дужками, слишком долго и тщательно вытирал круглые стеклышки мятым платком, в коричнево-белую, крупную клетку.
— Сгорела ваша управляющая, Эмма Платоновна, сгорела так основательно, словно не из костей и плоти была, а чучелом соломенным, — мужчина понизил голос до шепота и опасливо покосился в сторону вытянувших шеи, явно прислушивающихся к нашему разговору детей. — Вы недалеко от крыльца лежали, наверное в последний момент выход в дыму нашли и в открытую дверь смогли выйти.
Я погладила мягкую, зеленую траву, посмотрела в высокое и вечное небо, которому не было никакого дела до возни смешных существ, называющих себя людьми. Только сейчас ощутила запах гари и мокрой земли. На душе стало тоскливо и пусто, но это длилось недолго. Радость — яркая, как само голубое небо над головой захлестнула меня. Пусть это было эгоистично, но я радовалась тому, что осталась жива. Радовалась еле заметному ветерку, который дул мне в лицо, радовалась прыжкам Лимона, улыбкам моих дететей. Радовалась тому, что могу ощущать свои руки, ноги, и они совсем не болят! Я вырвалась из огненного плена практически не понеся никаких потерь!
— Стефан Стефанович, я бы хотела в дом пройти, вы мне поможите? — спросила я ощупывая на себе неповрежденную и совершенно целую простынь.
— Конечно, конечно голубушка, Эмма Платоновна, — засуетился профессор. — Может лучше Степана позвать? Хотя…, не в себе сейчас он. Любимую супругу потерял. Я ему успокоительной настойки дал лошадиную дозу и доверил заботе горничной Юленьке.
— Юленьке…, не хочу сегодня имя это слышать. Степана тоже трогать не надо, мы и сами потихоньку доберемся. Да, Шурик? — мой голос уже не напоминал стон слабейшего в мире создания, он был четким и решительным.
Наша странная процессия тихим шагом побрела к дому. Впереди бежал радостный Лимон, за ним вприприжку скакала Лиза. Я же брела медленно, поддерживаемая с одной стороны Шуриком, а с другой пожилым профессором.
Из дома нам навстречу уже бежала старшая горничная Галина, в ее руках синим флагом развевался мой халат.
— Эмма Платоновна, беда какая приключилась! Ох, бе-е-еда! — голосила женщина, вытирая ладонью заплаканное лицо.
— Галина! — резко оборвал ее всхлипывния Стефан Стефанович. — Вы бы лучше постель нашей хозяйке приготовили и чай с лимоном, да сахару положите побольше!
— Сейчас, все будет сделано и чаек уже готов, и постелька, — приговаривала Галина, пытаясь надеть на меня халат.
У нее это получалось не очень хорошо, в конечном счете я вынуждена была забрать халат и одевать его самой поверх простыни, которая так и норовила распахнуться при ходьбе.
Мысли работали четко. Хотелось увидеть Агафью Платоновну и немного подумать над произошедшим событием.
— Мне сейчас нужно в кабинет пройти, постельку оставим на потом. Галина, вместо чая, коньячок из буфета возьмите, там на нижней полке в коричневой бутылке с самой старой этикеткой, а лимон пожалуй оставьте, — распоряжалась я на ходу, и шла уже совсем уверенно, отказавшись от помощи Шурика и Стефана Стефановича.
Вторая рюмка коньяка окончательно вернула мне способность мыслить здраво и последовательно.
— Вот понимаешь ли, Агафья Платоновна, возникший в бане пожар объяснить я могу. Сама его нечаянно устроила, — я нервно хохотнула вспоминая полет голубой чашки. — Даже приведение Юленьки могу объяснить. Если дыма наглотаешься и не такое померещится… Но кто подпер дверь с той стороны? Екатерина Васильевна со мной была, а ведь я ее главной злодейкой назначила…
Моя рука потянулась к пузатенькой, пыльной бутылке. Веселое и звонкое" буль-буль", словно весенняя капель полилась в приземистую, зеленоватого стекла, рюмку.
Агафья Платоновна нахмурила брови и укоризненно, осуждающе закачала головой. Темно-карие глаза смотрели неодобрительно, даже зеленая шаль на ее плечах упрекающе зашевелила своими шелковыми кистями. Белые, холеные руки виртуозно тасовали колоду карт, но делать расклад тетушка не спешила.
— Не надо, на меня так смотреть, уважаемая моя родственница! Уверяю вас, что эта рюмка будет последней. Просто помянем бедную Екатерину Васильевну, что-бы пусто ей было! — ароматная жидкость маслянисто обожгла мое горло, приятно согрела желудок и немного затуманила мозг.
— Ну, вот видишь Агафья Платоновна, третья рюмка была мне просто необходима! Хочется сейчас забыться, а не разгадывать шарады с дверью, — я зевнула и довольно улыбнулась, разглядывая большой, кожаный диван напротив.
Но опробовать его на мягкость и уютность мне было сегодня не суждено. В дверь осторожно постучали.
— Войдите! — я старалась говорить уверенно и громко, но язык снова решил меня предать, он заплетался и мямлил, словно пьяный путник на ночной дороге.
Дверь распахнулась поспешно и стремительно. Встревоженная старшая горничная Галина, стояла на пороге и теребила белый передник с голубыми, кружевными рюшами. Ее руки немного дрожали, а на смуглом лице лихорадочно и испуганно горели черные глаза.
— Эмма Платоновна, у нас гости! Начальник полиции, Валерьян Антонович Добужинский прибыли. Желают немедленно вас видеть. Гневаются и обвиняют вас и всех слуг в сговоре и в убийстве Екатерины Васильевны! — голос женщины срывался от возмущения.
Я устало вздохнула и встретилась с укоризненным взглядом Агафьи Платоновны. Подняла руки, словно собралась сдаваться в плен.
— Ладно, ладно! Признаю, что алкоголь — зло! Третья рюмка коньяка и правда была лишней! — я икнула и с достоинством прикрыла рот ладошкой.
Галина стояла на пороге и смотрела на меня круглыми от изумления глазами, — Эмма Платоновна, я никогда такого не говорила. Не пристало воспитанной горничной, хозяйке указывать!
— Не пристало, — согласилась я с ней. — Но вот задержать, как можно дольше в гостинной господина Добужинского, вполне можно. А так же приготовить мне платье, свежее белье и холодную воду в ванной комнате, тоже потрудитесь! — мой язык уже не заплетался, способность мгновенно трезветь, как оказалось перешла из прежней жизни вместе с характером и воспоминаниями.
Через минут сорок, я спустилась в гостиную свежая, серьезная и красивая, если конечно мне не соврало большое, круглое зеркало в ванной комнате.
— Валериан Антонович, не скажу, что очень рада вас видеть, но вполне понимаю цель вашего визита. Произошло из ряда вон выходящее событие. Сгорела дотла баня, а вместе с ней и моя управляющая, Екатерина Васильевна.
Начальник полиции поднялся мне навстречу из-за наскоро накрытого, круглого стола. В одной руке он держал рюмку водки, а в другой — наколотый на вилку, розовый кусочек тонко нарезанной колбасы. Он нерешительно, с досадой поглядывал на рюмку с прозрачной жидкостью в своей руке и по всей видимости не знал, как ему поступить в этой ситуации. В конечном итоге победила чисто мужская привычка — если собрался пить, так пей до дна. Одним махом рюмка была осушена, а розовый кусочек колбаски был отправлен вслед за прозрачной, как слеза младенца, жидкостью.
— Эмма Платоновна, прошу принять мои соболезнования, но вы же понимаете, что в таких делах необходимо произвести расследование, — голос мужчины вкрадчиво ворковал.
На мое счастье прозрачная жидкость в рюмке, сделала свое дело. Теперь начальник полиции немного умерил свой пыл, и не спешил обвинять меня в убийстве.
Я усмехнулась, прошла ближе к столу и присела на стул. Добужинский расположился напротив. Серые глаза пытливо буравили меня, будто начальник полиции собрался проникнуть в мои мысли. Выдержать его взгляд оказалось не просто, но я вышла с честью в этом поединке. Глаза не опустила, шеки не порозовели.
— Я все понимаю, Валериан Антонович. Всякая смерть наступившая от несчастного случая, требует расследования, — я тяжело и шумно вздохнула. — Кстати, это ведь не единственная смерть в этой злосчастной бане? Интересно узнать прямо из первых источников, что там выяснилось в результате расследования самого первого случая? — теперь настал мой черед пристально разглядывать собеседника.
Мужчина видимо не ожидал подобного вопроса от наивной глупышки Эммы. Он заерзал на стуле, нервно застучал кончиками пальцев по белой скатерти и быстро оглянулся по сторонам, как бы желая убедиться в отсутствии нежелательных слушателей.
— Видите ли, Эмма Платоновна, по поводу того несчастного случая, не было возбужденно уголовного дела, — Валериан Антонович, понизил свой голос почти до шепота.
Я даже задохнулась от подобного беззакония.
— Не было расследования!? Шесть смертей и никаких действий по установлению возможного преступника!? И это говорите вы, начальник полиции и представитель закона в этих краях? — я потрясенно шипела рассерженной гусыней.
Мужчина уже успел взять себя в руки и наверное пожалеть о таком честном ответе на мой вопрос.
— Что же вас так удивляет, Эмма Платоновна? Люди угорели в бане. Так случается довольно часто. От несчастного случая никто не застрахован. К тому же Петр Беркутов, просил не слишком копаться в этом деле, как вы понимаете, что смерть его отца была не самой героической. Баня, голые девки, раздетые собутыльники… Одним словом разврат в чистом виде. Петр Кондратович, как раз готовился стать мэром нашего города, лишняя шумиха вокруг его отца, была совсем лишней.
Валериан Антонович вдруг закашлялся прикрыв покрасневшее лицо накрахмаленной салфеткой. Очевидно понял, что опять проболтался. Неужели ему чем-то водку разбавили? Я тихонько хихикнула от такого предположения.
— Как интересно все устроенно в вашем ведомстве, Валериан Антонович. Значит смерть шестерых людей — несчастный случай. А вот сгоревшая баня и гибель моей управляющей, дело рук меня лично и моих слуг… Вот так легко вы устанавливаете виноватых? Пришли, подумали, постановили? Или же… Постойте! Здесь опять не обошлось без Петра Кондратовича Беркутова? Всем известно, что мы соперники в бизнесе. Убрать меня с дороги он поручил вам? Не по этой ли причине тормозится процесс открытия зарядной станции? Ведь Беркутову это крайне невыгодно! А тут случай такой удобный подвернулся… Без суда и следствия меня убрать можно? Что вы там с ним придумали? Меня в тюрьму, а" Сладкие Хрящики", Петру Беркутову? — мой голос срывался от волнения и звенел натянутой струной. Всегда была противницей проявления бурных эмоций, но тут наверное сыграло свою роль недавнее потрясение от пожара.
— Что вы такое говорите, Эмма Платоновна? Я никогда бы, не позволил бы напрасно обвинить вас. И Петр Кондратович здесь совершенно не виноват. Не знаю, почему вы так решили, откуда взяли такие нелепые предположения! — оправдывался начальник полиции, но глаза отводил в сторону.
.