(Бронза, боразон… сходство даже чисто фонетическое… но разница!)
Аватаров и вообще смертных, накрытых тенью бога, сдерживает непонимание сути той мощи, которую они используют. Если суть риллу для меня хотя бы отчасти понятна, в малой степени, но всё-таки постижима, то вот суть божественности…
Я своими глазами видел осколки высших дарований во власти смертных и сам владею кое-чем из этого арсенала. Я не понимаю, что именно служит источником энергии Тихим Крыльям, но в конце концов источник энергии – это всего лишь источник энергии, не более; ведь и глубины понимания Предвечной Ночи мне недоступны, что совершенно не мешает черпать из неё Силу. А вот власть божества, разъятую на части, я не видел, и перед цельностью дара, которым наделён Шимо, мой анализ бессилен. Логик во мне отступает, не найдя ни единой щели в крепостной стене до небес, имя которой – божественная трансцендентность…
Ну что ж. Подумаю о себе.
Всё складывается поразительно удачно. Поразительно и уже поэтому подозрительно. Мой пофигизм в конце схватки с Ларрегом получает нечто вроде высшего оправдания. Подумаешь, мечом три раза ткнули! Да я уже почти здоров! Чтобы всерьёз испортить мне здоровье, нужно кое-что куда хуже честной стали. Зато смотри, сколько бонусов: Хмирлету помог, своего настоящего уровня владения магией не выдал, а ещё, оказавшись возле самого сердца империи, избавился от непосредственного присмотра аватары. Шпионь – не хочу!
Ну так что: принимать за рабочую гипотезу способность слышать эхо будущего? Чуять тени выгодных вероятностей и выбирать самый лучший маршрут сквозь преграды? Пожалуй, да.
Само собой, это чутьё так же мало похоже на способности Видящих, как осязание на зрение. Видящим, если не врали маэстро Лимре и Летучий Ящер, доступен гораздо более широкий спектр вероятностей, чем мне, и на куда больших дистанциях. Вон, тот же Ящер сумел за два домена и срок не меньше года засечь исчезающее малую вероятность нашей с Айсом встречи.
Мастер!
А я вижу собственное и только собственное будущее, вдобавок наиболее вероятное… нет, даже не вижу – именно что чую. Притом смутно.
Ха! Лиха беда – начало. Главное теперь не забывать о новой способности, а в идеале – найти способ, с помощью которого можно её развить. Какие упражнения могут помочь мне в благородном деле предвидения будущего? Видимо, те же, которые нужны для улучшения восприятия двумерного времени. Ведь чутьё на тени будущего рождено именно этим прорывом…
Когда я снова открыл глаза, лунообразный лик поющей Дурашки по-прежнему нависал надо мной. Лунообразный – это не из-за повышенной округлости, конечно, а из-за всех этих оспин, шрамов и дефектов. Звучит и достаточно точно, и не так обидно, как банальное "уродливый".
"Нехорошо называть обидными словами женщину, похожую на мать".
Подумал – и сам себе удивился. Я даже снова закрыл глаза, чтобы поглубже проработать сию дивную ассоциацию. Откуда она вообще взялась?
Мои биологические родители… на Востоке бытует поговорка: "Родители дали мне жизнь; Учитель сделал меня человеком". Впрочем, нет, не то… одно могу сказать определённо: когда я попал в Пестроту, я довольно быстро перестал вспоминать своих родственников. Я их и дома-то вспоминал не особенно часто и практически без каких-либо эмоций. Дело не в моей запредельной холодности или ещё чём-то этаком, хотя для флегматиков вроде меня сильные чувства в принципе не характерны. Дело, скорее, в обстоятельствах.
Максим Анатольевич Искрин и Любовь Аркадьевна Искрина были идеальной парой. Или так казалось со стороны. Беда в том, что они оба были ещё и бесквартирными интеллигентами в стране СССР, на момент моего рождения прочно увязшей в эпохе застоя. Две ставки отца, полторы ставки матери, ночные дежурства и подработки… а со мной возились дедушка и бабушки. У моих же родителей попросту не оставалось ни времени, ни сил на проявления любви к сыну, не выражаемые в денежном эквиваленте. Новые игрушки я получал чаще, чем слышал сказки на ночь… да что сказки – чаще, чем ощущал ладонь матери, ерошащую мне волосы!
Именно тогда начал выковываться клинок моего одиночества.
Потом у меня появилась младшая сестричка, а у всех нас – отдельная хрущоба. То-то счастье привалило. Сперва я глупо, по-детски ревновал сестру (а вы покажите-ка мне того, кто в шесть лет умеет ревновать по-взрослому!), но книги – читать я уже умел – быстро заменили мне недостаток общения. Сытый, одетый-обутый, вежливый и замкнутый очкарик… вот каким я был в школе. Умненький чёрный ящик, играющий в откровенность только с собственным дневником, да и то через раз. По большому счёту, к моменту, когда я завёл дневник, мне уже не требовался даже такой суррогат откровенности. Я привык быть один и вполне комфортно чувствовал себя в полном одиночестве. Не сказать, что я был счастлив, но и назвать себя несчастным не могу.
Как там у Бродского: "из забывших меня можно составить город"? Ну, я отплатил им всем той же мягкой, как вата, монетой не-вспоминания.
А когда я, отрезанный ломоть, на тридцать втором году жизни нежданно-негаданно попал в Пестроту… Наверно, это очередной парадокс бытия: ламуо, чудесное искусство предельной близости в общении, умение идеально понимать собеседника – доставшееся такому, как я. Хладнокровному мыслящему автомату, воплощению принципа cogito ergo sum.
Или это очередная неизбежность по имени Судьба, и жизнь всегда ставит нас в положение, когда мы получаем именно то, чего нам особенно недостаёт? Ведь искусство друидов, даже применяемое без лишнего фанатизма, исподволь, год за годом добавляло и в итоге добавило мне жизни. Отогрело достаточно, чтобы я смог найти друга, да притом не одного. Научило заботиться о близких и учениках. Да просто позволило полюбить, наконец! То, что я чувствую, вспоминая Схетту – не всепоглощающая сумасшедшая страсть, многократно воспетая поэтами разных миров и на которую я, пожалуй, всё-таки не способен. Но это чувство куда больше и ярче, чем всё, на что мог рассчитывать книжный мальчик, не имевший и не искавший привязанностей…
Я открыл глаза.
Значит, в Дурашке я вижу мать? Пожалуй, нет. Но если женщина, которая заботится о тебе, склоняется над твоим ложем – ассоциация возникает неизбежно. Будь это не мать, а сестра, подруга, возлюбленная, даже дочь… тепло и забота неизбежно сопутствуют этой ситуации, служат непременными атрибутами данного архетипа.
"Ну вот, опять свёл всё к рациональному подходу.
А почему бы мне этого не делать? Кроме того, никакое умение раскладывать пасьянс архетипов не отменит простого факта, что забота Дурашки мне приятна.
Ты уже здоров. И был бы здоров даже без посторонней помощи. Эта забота тебе не нужна.
А разве я утверждал нечто подобное? Я не сказал – "нужна", я сказал – "приятна".
Да, Рин. Как был ты по натуре бродягой, так и остался. Все эти посвящения Предвечной Ночи, купания в реке смыслов и прочие приключения мало тебя изменили.
Ну и хорошо. Я вполне доволен тем, кто я есть".
Открыть глаза. Посмотреть на Дурашку… в полном соответствии с архетипом ситуации. Вот кстати, сколько ей лет? Из-за этих рубцов и рытвин толком и не поймёшь…
- Приветствуй рассвет.
- Это значит – "с пробуждением"?
- На реке туман. Река не спешит, река тиха. Слушай её.
Пожалуй, решил я, взглянув на гладкую кожу шеи, она ещё молода. Может, для гарантии прощупать магией?
- Послушай, тут есть вода? Я хочу пить.
(На самом деле не очень-то и хотел, но мне было интересно, поймёт ли Дурашка просьбу).
- Вода к воде, – пробормотала она. – Река к реке. Так всегда бывает.
С тихим шорохом грубой материи платья Дурашка обернулась. Судя по звукам, перелила из сосуда побольше в сосуд поменьше немного влаги, потом снова обернулась и, аккуратно приподняв мою голову, поднесла к губам глиняную плошку. Я выпил содержимое, не сопротивляясь, хотя вода неприятно отдавала затхлостью. И двигаться не стал, хотя вполне мог бы и сам взять плошку. Да что там, я бы легко мог встать и чечётку станцевать!
Но куда спешить? Побуду пока "больным".
- Послушай, как всё-таки тебя звать? Я Рин. Рин Бродяга. А ты?
Увы, на этот раз ламуо помогло мне не больше, чем во время предыдущей попытки.
- Плохо замку без ключа. Плохо ключу без замка. Плохо ветру без неба. Плохо, плохо. Всё неправильно, всё плохо.
- Хочешь, я дам тебе новое прозвище?
- Сильный берёт не спрашивая.
Я аж вздрогнул. Вгляделся… но нет. Прозрачные светло-синие глаза по-прежнему смотрели так, как могло бы смотреть безоблачное небо.
Ни единого живого облачка. Ни единой птицы мысли. Простор без содержимого.
- Я буду называть тебя Луной. Нравится тебе такое прозвище, Луна?
- Холодно. Далеко. Тень свечи в зеркале, рисунок угольком.
Неожиданно Дурашка зажмурилась, и по её щекам скатились капельки тихих слёз.
- Прости, если я тебя обидел.