Я стала целовать его и бормотать что-то невнятное. Он посмотрел на меня, как на тяжелобольную, и сказал:
– У меня есть время. Пойдем прогуляемся. Там сегодня на удивление тепло, правда, в одном платье ты все равно замерзнешь. Но я тебе свой второй китель дам.
Вытащив из-за двери запасной китель с маршальскими звездами, он накинул мне его на плечи. Мы покинули кабинет и по традиции направились в сторону Боровицкой башни. В том месте, где мы всегда останавливались, чтобы поговорить, Сталин спросил:
– Ну что, прессу изучила? Меня интересует, что ты из всего этого поняла, а то мне совершенно не нужно, чтобы ты неверные выводы делала.
Вспомнив все, о чем мы говорили с Натанычем, я пересказала это от своего имени практически слово в слово. Сталин тяжело вздохнул и, опершись руками о парапет, посмотрел на реку:
– Я так и думал. Газет больше не получишь.
– Ну а что не так? – всполошилась я, мысленно ругая Натаныча. – Там это было написано.
– Объясняю. Про сельское хозяйство неправильно. Про уголовный мир верно лишь отчасти. Да и вообще все это не то и не так. Кроме того, я не понимаю, откуда у тебя эти циничные утверждения о том, как перетасовывают людей и как их ставят к стенке? – Он внимательно посмотрел на меня. – Понятно. Это не твои мысли. Приятель твой наверняка с тобой политбеседы вел. Я прав?
– Ты всегда прав, – улыбнулась я и посмотрела на него. – Во всем.
– Тогда слушай меня. Да, партия борется с врагами народа. И в зависимости от степени вины эти люди попадают или в лагеря, или на тот свет. Иначе, без этой жесткой системы, невозможно в нашей огромной многонациональной стране, привыкшей к царизму и единоначалию, построить хоть что-то… А «хоть что-то» я строить не собираюсь, так как мне хочется создать действительно великое государство. За несколько последних лет были допущены ошибки в оценке вины многих людей. С некоторых пор мне пришлось взять этот процесс под свой контроль, и многие приговоры были пересмотрены. Что касается сельского хозяйства… Я изменил некоторые планы, которые считал правильными несколько лет назад. Это долгий разговор, и, конечно, то, что там происходит сейчас, было бы совершенно неверно описывать так, как это сделал твой друг. В машинах времени он силен, но в коллективизации – увы. Что тебя еще интересует?
– Когда мы увидимся в следующий раз? – сказала я и поправила сползший с меня маршальский китель.
– Это хороший ответ, товарищ Санарова! Завтра. В одиннадцать вечера.
Он улыбнулся, и мы пошли гулять дальше. При этом я абсолютно не поняла, что же именно происходит в Советском Союзе этой реальности и во что это может вылиться в будущем…
Вернувшись в 2010 год, я первым делом сделала втык Натанычу:
– Ты чего мне тут наговорил про коллективизацию сельского хозяйства? Я из-за тебя перед Сталиным осрамилась. Он сказал, что все у них там совсем не так происходит, как тебе показалось. Да и с репрессиями дела иначе обстоят.
– Да?… – с сомнением в голосе буркнул он. – Ну, допустим… Человек я не деревенский и в рогатом скоте ни шиша не понимаю, но про лагеря уж извини! Там черным по белому все было написано. А он-то как тебе это все объяснил?
Я закатила глаза:
– Ну, типа того, что по его приказу все дела пересмотрели и многих отпустили, так как приговоры были неверные.
– И все?
– Да.
– Ясненько. – Натаныч сделал рукой неопределенный жест. – Ему очень хочется, чтобы ты его безгрешным считала. Ну-ну… Все равно ежу понятно, что он там всех в страхе держит и карает за любую провинность. Только расстрелов стало меньше, а репрессии как были, так и остались. Короче, он был бы не он, если бы отступил от своей деспотичной политики.
– Ну и ладно… – сказала я и ушла домой.
Спустя пару недель мы со Сталиным сидели в гостиной и обсуждали делегацию из Норвегии, которая за день до этого прибыла в Москву. Неожиданно он сменил тему и сказал:
– Я хотел поговорить с тобой об одном деле. У меня для тебя поручение будет. Ты уже однажды его выполняла.
– Ты о чем?
– Так складывается, что именно сейчас в отношении Германии все становится ясно. Ситуация под контролем. Но… Меня волнует вопрос, какие будут последствия и буду ли я сам доволен тем, что произойдет. Поэтому… Я хочу, чтобы ты отправилась в 1952 год и снова взяла у меня письмо.
– Но… – грустно посмотрела я на него. – Разве ты не помнишь, что в этом случае можешь больше меня не увидеть… То есть увидеть, но только через пятнадцать лет. Тебя это не волнует?
Он встал и отошел к окну:
– Я просто знаю, что ты вернешься. В моей реальности мы будем вместе. Это для меня очевидно.
– Ты так самоуверен. Но одному из вас все-таки придется меня потерять. И изменить этот закон невозможно. Я-то к тебе приду, но ты…
Он перебил меня:
– Ты помнишь, во сколько попадешь сегодня в 2010 год?
– Так ты поэтому сказал, чтобы я выставила таймер всего на два часа?! – я схватилась за голову, придя в ужас от того, как легко он со мной расстается. – Значит, ты придумал это еще вчера и теперь хочешь, чтобы я прямо сейчас ушла… Хорошо. Я пойду и заберу твой конверт. А потом вернусь. – Я посмотрела на циферблат и встала. – Уже почти пора.
Сталин как-то мрачно посмотрел на меня:
– Ты отправишься туда ровно на три минуты. И сразу вернешься сюда. В этот же момент. Расценивай это как приказ. И даже не думай о том, чтобы его нарушить. Поняла меня?!
– Поняла, – сказала я и испарилась.
В 2010 году я села на диван и задумалась. Почему он так спокойно отослал меня в будущее? Неужели он совсем не дорожит нашими отношениями? Или все-таки ему на самом деле все это поднадоело? Если бы он любил меня, то хотя бы иногда говорил мне хоть что-то, тем более сейчас… Но он этого не делает! Нет! Так не может продолжаться! Я должна знать, нужна ему или нет! Иначе я не смогу, не смогу с ним общаться…
От этих дум меня оторвал Натаныч:
– Вот ты таки прилетела – и что? Я не понимаю, почему ты ушла не на десять часов, как обычно, а на два? Что у вас там в 1937 году, комендантский час ввели для путешественников во времени?
– Слушай… А вот ты скажи мне… – взглянула я на своего лохматого друга. – Ты своим женщинам в любви объяснялся?
– Ха! – Он взмахнул руками. – Разумеется! Я им оды любовные слагал! Болтал без умолку под окнами… А в чем проблема-то?
– Да так… Ни в чем…
Натаныч заинтересованно посмотрел на меня:
– Ты, значит, страдаешь, что он тебе стихи не посвящает, не называет твоим именем звезды, не ставит тебе памятники в городах СССР? Да?
– Не утрируй. Я просто хочу понять, как он ко мне относится. Он же молчит все время. Может, я ему осточертела? А? Ну что, этого разве быть не может?
– Дура! – в сердцах сказал Натаныч, в котором явно заговорила мужская солидарность. – Ты по поступкам суди, а не по словам! Он ради тебя Алмазный фонд разворовал!
– Заткнись! Не воровал он ничего!
– Не важно! – Его было уже не остановить. – Он на тебе женился в Георгиевском зале! Он тебя как первую леди на все приемы берет! Вот… Вот… Именно из-за этого я с женой развелся! Я пахал, как идиот. В 1976 году, понимаешь, в 1976 году купил ей шубу, стенку, хрусталь… Я все время изобретал какие-то немыслимые аппараты и патентовал их, чтобы заработать денег. И после этого… Ты знаешь, что было?
– Нет. Ты никогда не говорил мне.