– Так, может, у них ничего не было?
– Если бы! – Он оседлал стул и задрыгал шлепанцем. – Она сказала, что этот кретин умеет красиво ухаживать. Он водил ее в театр и читал наизусть Пастернака. Поэтому она от меня ушла и поселилась с ним в коммуналке. Потом он спился, а она осталась одна, наедине со стенкой, шубой и хрусталем.
– А ты ее любил?
– Тьфу ты! – Натаныч бросил на пол какие-то бумажки. – Ты безнадежна. Бедный Отец народов! Я ему искренне сочувствую. Женился на тупице! И угораздило же его на старости-то лет!
У меня лопнуло терпение, и я села на пол:
– Все, дорогой друг! Отправляй меня в 1952 год туда же, куда я в прошлый раз летала. Буду его задание выполнять.
Перепрограммировав реальность, знаток женской психологии хитро посмотрел на меня:
– А ты на сколько туда собралась, красавица?
– На два часа.
– Неужели? А я вот голову даю на отсечение, что он тебе это запретил. Да? Ну скажи!
– Запретил, запретил! – ответила я, нервно дергая штекеры. – Но я пойду на два часа.
Натаныч потряс от возмущения головой и ткнул кнопку.
Оказавшись в 1952 году, я обвела глазами комнату. Из нее вынесли всю мебель, кроме дивана, на котором сидел Сталин и курил трубку. Увидев меня, он улыбнулся:
– Вот я и дождался. Ты пришла. Молодая и прекрасная…
Я вскочила и бросилась к нему.
– Почему, скажи, почему ты меня сюда отправил? О чем ты там думал в 1937 году, когда это делал? – я обняла его и всхлипнула. – Тебе надоела наша связь, да? Ты просто не хотел признаваться?
Он развернул меня и посмотрел мне в глаза:
– Да как тебе такое в голову пришло? Я помню этот момент. Я постоянно возвращался к нему в течение этих пятнадцати лет! Мы подписали такие документы… Мы сделали все, чтобы война, если она все-таки случится, шла на чужой территории. Я потратил столько сил на то, чтобы заставить работать каждый шарнир в государственной машине. Я разработал схему, которая должна была принести плоды уже через несколько лет. И так и случилось! Тогда, в 1937 году, я нечеловечески устал от того, что решил научить общество тридцатых годов жить по законам будущего. Сейчас я удивляюсь, как мне это удалось, однако факт остается фактом! Но мне и этого показалось мало! Я стал понимать, что мне нужен ответ на один вопрос. Всего на один вопрос. И я решил, что ты должна сходить сюда.
– Но ты же знал, что можешь потерять меня!
– Я в это не верил. На тот момент я контролировал не только Советский Союз. Европа, Америка. Япония – они все делали то, что было нужно мне. И я даже представить себе не мог, что ты… ты исчезнешь из моей жизни!
– Так ты любил меня? – спросила я сквозь слезы.
– Любил ли я тебя? Ты приходишь из 1937 года, где я был готов ради тебя на все, и задаешь мне этот вопрос? Ты что, ничего не видела?
– Но ты никогда, никогда не говорил мне об этом! Почему, скажи мне!
Он пожал плечами:
– Такой уж я человек. Я считал, что не мужское это дело – о любви говорить. Главное – то, как мы с тобой общались. А в этом отношении все было идеально.
– Да?
– Ну… Я помню, что поругались мы однажды из-за разговора про этого Хрущева. Тогда я разозлился, потому что… Ну… Ты просто не знаешь этой истории. И, скорее всего, никто не знает. Ты могла спросить про кого угодно… и я бы слова плохого тебе не сказал… Но речь шла именно о нем.
– И долго ты на меня потом злился?
Он удивленно посмотрел на меня:
– Нет. Я же любил тебя бешено. Я голову терял от любви. Ты помнишь, как мы в Сочи отдыхали? Разве ты ничего не видела? Да я тогда в 1937 году страну новым курсом повел ради тебя!
Я расплакалась:
– Ты знаешь, я, наверное, настолько там влюблена, что ничего не соображаю…
Он повернул мою руку и посмотрел на стрелки часов:
– На сколько ты пришла?
– На два часа, – закусила я губы. – Это ужасно?
Он прижал меня к себе:
– Ты сделала мне щедрый подарок. Наградила после пятнадцати лет воспоминаний. Знаешь, когда я там, в 1937 году, узнал, что ты не вернешься… Думаю, что-то подобное я, наверное, испытал в твоей реальности, когда на нас немцы напали. Мне показалось, что у меня земля из-под ног ушла. Почти неделю я был дезориентирован.
– А если бы я вернулась? Ты бы и не понял, может быть, как я тебе нужна?
– Понял бы я все. Только ты не вернулась. Потом я снова работал, затем эта война…
– Так она была?! – воскликнула я.
– Мы открыли второй фронт. И когда Европа уже превратилась в огненное месиво, прошли по восточной части, заняли Берлин и восьмого мая в одиннадцать часов ночи приняли капитуляцию. А в Москве…
– А в Москве уже было девятое мая… – закончила я за него знакомую фразу. – Скажи, ты доволен тем, как все сложилось?
Он мрачно усмехнулся:
– Нет. Слишком много потерь. Полтора миллиона советских граждан.
– Полтора миллиона! – воскликнула я. – Ты помнишь, сколько погибло на войне в моей реальности?
– Этой реальности нет. – Он, как в былые годы, поправил мои волосы. – Есть только одна реальность – та, в которой я живу. И в ней уже пятнадцать лет нет тебя. Это вторая причина, по которой я не могу быть доволен собой. Но теперь поздно об этом говорить. Тогда я сделал ошибку. Но я там, в 1937 году, я ее больше не повторю.
– Почему? А если тебе захочется еще что-то спросить, проверить?
Он протянул мне тонкий конверт:
– Потому что, прочитав это, я многое узнаю. А ты же помнишь, я доверяю только себе.