Вы только себе представьте!
Кто мог такое предположить?!
Даже в самых смелых мечтах!!
В центре Москвы, в центре России, в центре всего прогрессивного человечества они выволакивают евреев из приемной президента страны, отвозят их за шестьдесят километров от города и избивают в лесу. Проламывают носы, бьют по ребрам и в пах, профессионально наставляют синяки.
За что?!
А за то…
За все!
Эй, американцы! Вас когда-нибудь увозили из Белого Дома в темный лес — и кулаками, ногами, пинками?..
Эй, англичане! Вас когда-нибудь выволакивали из дворца королевы — и в нос, и под зад, и ребрами по асфальту?..
Эй, французы! Как же вы без этого живете?..
Мне жалко вас, иностранцы!
Мне жалко всех нас…
А кто-то из евреев уже их защищает. Кто-то говорит, что били они не по приказу сверху, а так, по собственной инициативе, и это, конечно, не одно и то же. Это — разные вещи. С этим можно жить…
Завтра вас отвезут, евреи, за двести километров от города и закопают в гнилом овраге. Но у вас зато останется напоследок некое чувство удовлетворенности, что сделано это безо всякой команды, а так — по личной инициативе…
Эх, евреи, евреи!
Опять вас бьют, евреи! Опять и опять…
Кого еще там не били?
Выходи, твоя очередь…
«— Нам известно, что три дня назад у вас дома были иностранные корреспонденты.
— А разве советскими законами запрещено общаться с иностранными корреспондентами?
— Нет, не запрещено. Но если вы еще раз с ними встретитесь, то получите пятнадцать суток.
— По какому закону?
— А вы не беспокойтесь — все будет по закону!..»
«И если милиционер говорил корреспондентам: «Проходите, граждане, не скандальте, уже для визита позднее время», то агент КГБ выражал свои мысли более определенно: «Проходите, проходите, дипломат! Придешь еще раз, я с тобой по-нашенски, по-русски поговорю, я тебе ноги переломаю!»
«— А наших иностранных коллег вы тоже арестуете?
— А ваших иностранных коллег — коленкой под зад!»
— Я помню хорошо этого человека.
Я видел его не один раз…
Солидный, преуспевающий журналист из крупной газеты. Имя. Положение. Возможности…
Он катался по Москве на огромной машине. На самой огромной, какие я когда-либо видел.
А как он сидел за рулем! Как оглядывал прохожих! Как брал интервью! Блистательный образец уверенного в себе мужчины…
Ему хватило двух допросов.
Двух хороших допросов.
Почему? Не могу понять…
Мы же выдерживали больше. За нами никто не стоял. Ни посольство. Ни Америка. Ни ее президент. Нас раздавить — раз плюнуть.
Так почему — мы держались, а он сразу сломался?..
Я видел его после допросов.
Это был другой человек.
У него мотались глаза сверху вниз. Будто его сильно встряхнули, и он не мог никак успокоиться…
Почему? В чем дело?..
— Был один момент, когда я понял, что я сел…
Но я был к этому готов.
Я давно был к этому готов.
Я думаю, что этот корреспондент так быстро раскололся, потому что он вообще не представлял такой возможности, что он может сесть…
В семьдесят пятом или в семьдесят шестом нас вызывали всех в КГБ и предупреждали. Они говорили, что достаточно нажать на кнопку, и будет дело, тюрьма, срок… Как-то убедительно говорили!
Я переживаю все очень сильно, и я проиграл для себя эту ситуацию, и несколько дней не мог спокойно жить. Я думал о лагере, о тюрьме, о своем здоровье… А потом, — это очень наивно, но это на самом деле так, — я вспомнил речь адвоката Грузенберга на процессе Бейлиса. Он сказал примерно так:
«Здесь, под сенью закона, конечно, тебя не могут осудить: ведь ты невиновен. Но если это все-таки произойдет, то ты должен понимать, что ты не лучше и не хуже сотен тысяч евреев, которые шли на костер с возгласом «Шма, Исраэль!», и что это может случиться с тобой…»
И я перенес это на себя.
Значит, могут меня осудить.