Комнатка вокруг незнакомки — в дрожащем зеленом свете — больше не была грязной старой кладовкой. В нишах, куда проникали зеленые лучи, лежали аккуратно сложенные вязанки дров. Кто-то успел принести туда мятый тюфяк — обтрепавшиеся края ткани рябились в волнующейся тени. Рядом стоял кувшин с вином.
Дьюранд не мог дышать. Он словно сунул голову в реку.
Должно быть, он пошевелился, издал какой-то звук, ибо девушка к нему повернулась. Ее волосы в зеленом свете струились, точно воды медленной реки, шея была бледной, как рыбья плоть. Дьюранд различил очертания ее подбородка. Но не успела она взглянуть на Дьюранда, как он отпрянул назад, наверх.
Однако уже через миг до него дошло: и здесь, на крыше, он все еще не в безопасности. Щупальца зеленого света Иномирья текли сквозь половицы. Небо над головой казалось черным колодцем. Зеленый свет сочился все выше и выше. Мысленным взором Дьюранд видел, как странная дева поднимается по лестнице, заглядывает в люк… Потом свет вдруг отступил, отдалился, оставив Дьюранда в темноте.
Молодой рыцарь облегченно вздохнул — но уже через миг вспомнил, куда ведет спуск: к покоям его господина. К двери Дорвен. Больше некуда — проход только один.
Овладев собой, Дьюранд торопливо спустился в каморку, снова превратившуюся в старую кладовую, пустую и грязную. Под ногами расползался птичий помет, в ноздри била едкая вонь. Однако зеленоватое свечение еще маячило в самом низу лестницы. А Дорвен была в трапезной, и Ламорик со всеми остальные тоже — до двери башни долетал слабый гул голосов.
Дьюранд направился вниз. В лестничном колодце пахло холодом, тростником и слизью.
Он бросился в погоню за длинными прядями волос девушки, что скользили по зеленому воздуху. Локоны незнакомки извивались, как змеи. Рука лежала на черной двери покоев Дорвен. Дьюранд не мог ни пошевельнуться, ни вздохнуть. Бледный лоб незнакомки склонился к двери, глаза закрылись, по щекам покатились слезы.
Дьюранд прирос к месту.
Наконец девушка, похоже, овладела собой и пошла прочь.
Дьюранд отпрянул назад, хватая ртом воздух в сырой тьме лесничного колодца. Если незнакомка повернет обратно, то через миг он будет уже в аду.
Однако, похоже, она торопилась куда-то еще, ибо свет в коридоре перед дверью медленно потускнел.
Вслед за ней Дьюранд вышел на площадку над пиршественным залом — и раскрыл рот, едва не уронив меч. Пиршественный зал Баррстон-Уоллса преобразился. Стены, которые он помнил голыми и унылыми, теперь были увешаны щитами и гобеленами. Знакомые люди сидели на непривычном полу. Охотничьи псы свернулись калачиками возле котлов. В специальных подставках стояли длинные копья. Дьюранд знал: все это воспоминания призрачной девушки, что плыла через зал. Свеча ее была сейчас единственным источником света.
Вот она на миг замешкалась в дальнем конце зала, высоко подняв свечу к двери, что вела на двор. Вот вышла и проплыла к воротам Баррстон-Уоллса. Дьюранд двинулся вслед за ней: он должен был узнать, куда она направляется.
Погоня за мерцающим видением вела его по неровным каменным плитам и размокшей земле Баррстона, пока во тьме впереди не заколыхалась река. Между камнями и ивами возник новый источник света под стать свече в руке незнакомки: узкая ладья у самого берега.
Дьюранд невольно разинул рот. Он знал эту сцену, эту ладью: утлое, бледное суденышко, будто вырезанное рукой мастера по арфам. Ему уже снилось все это — давно, под Кровавой Луной.
Девушка перед ним обхватила рукой иву, и качающееся пламя свечи передавало дрожь гибким ивовым ветвям. Берег словно бы оказался на дне Сильвемера.
Незнакомка шагнула на ладью и легла на дно. Темные кудри рассыпались, коснулись воды.
Дьюранд вспомнил старую легенду. О Майденсбире (тогда река звалась как-то иначе) — о юной жене герцога и ее тайной любви к одному из рыцарей ее мужа. О молодой жене, что выпила настой наперстянки, села в лодку и уплыла умирать вниз по реке.
Девушка вытянулась. Свеча теперь стояла у нее на груди. Край длинного рукава свисал в воду. Молодой рыцарь услышал вздох — единственный звук во всем немом мироздании. Пальцы девушки разомкнулись, ночной ветерок увлек ладью к середине потока, течение подхватило и понесло прочь. Все было кончено.
Совсем так же он видел, как Радомор или его чернецы-Грачи пустили вниз по реке сестру Ламорика — Альвен.
Ладья с девушкой уплывала прочь, легкая, как листок. Дьюранд покачал головой.
Что-то пошевелилось сзади него.
На каменистом берегу вокруг собрался внимательный дозор: с дюжину крестьян, кутающихся в мохнатые одеяла. По большей части женщины: матери с дочерьми. К своему удивлению, совсем рядом Дьюранд обнаружил Дорвен. На ней была лишь льняная сорочка; порывы ветерка прижимали тонкую ткань, обрисовывая очертания тела.
— Что ты тут делаешь? — выдавил Дьюранд.
— Ты видел ее, — отозвалась Дорвен. — Герцог уехал сопровождать старого короля Сердана. Он оставил молодую жену на попечение одного из своих людей: барона Виганда. Все произошло здесь. Говорят, корабль герцога Гандерика проплывал в Хэндглассе как раз вовремя, чтобы увидеть ее.
Дьюранд поглядел мимо Дорвен на тонущие в тени лица крестьянок — коренастых и крепких, под стать мужчинам вроде Одви и Одмунда. Дорвен светилась среди них, точно лилия среди крапивы. Вокруг смыкалась тьма.
— Жену старого герцога видят всякий раз, как Гирету грозит опасность — и она подходит к нашей двери каждую ночь с поры зимней Странствующей Луны. Нам остается лишь ждать и смотреть. Ламорик не слушает, но и спать не может. — Дорвен на миг умолкла. — Большинство людей не осознает того, что видят прямо перед глазами.
— Как ее звали? — спросил Дьюранд.
— Аралинда, вот как, — ответила Дорвен, слегка покачнувшись. Зима была долгой и трудной.
Дьюранд кивнул.
— Аралинда.
Деревенские женщины переглянулись.
— Мне пора возвращаться, — выдавил Дьюранд.
Дорвен потупилась.
Когда Ламорик уходил от ворот Баррстон-Уоллса, размокшая земля застыла. Горстка рыцарей, зевая и спотыкаясь, шагала за ним вслед, и под ногами хрустел иней. Ламорик спешил; бедному Одви пришлось произнести молитву Первой Заре прежде, чем в тумане завиднелся хотя бы слабый проблеск света. Каждый листик, каждая травинка ощетинились ледяными иголками.
— Хорошо морозным утром! — Изо рта Ламорика вырывались облачка пара. — Все равно что сотворенное нами самими мироздание: игрушка в наших руках. Как будто мы на острове, а весь Древний Эррест ушел под воду.
Лысый Бейден, оскалив оставшиеся зубы, зарычал из глубин лохматого пледа. Он был похож на притворяющегося бабушкой волка из детской сказки.
Берхард подмигнул здоровым глазом.
— Скажете нам, когда придет утро, чтобы мы невзначай не пропустили? Вы вообще спали?
Ламорик нервно улыбнулся.
— Вы спали? — настаивал Берхард. Взгляд Конзара был подобен блеску меча. Эта безумная спешка свиту Ламорика отнюдь не радовала.
— Ребята, — произнес молодой лорд, — призыв не мог бы прийти в более подходящее время. Не успеет сойти на убыль эта луна, как сезон турниров уже обернулся бы против нас. И вы разлетелись бы на все четыре стороны, не отрицайте. Нам привалила удача. Не стоит жаловаться, это не окупается.
Рослый Оуэн изогнулся сразу обеими руками почесать блошиный укус меж лопаток. Руки у него были, как у обезьяны. Во рту блеснул золотой зуб.
— В последнее время вообще мало что окупается.
— Мы предстанем пред Троном Орехового дерева, — предвкушал Ламорик. — Я преклоню колени и вложу руки в ладони Рагнала. Будет пир. Люди вас вспомнят. Оуэн, Бейден, Конзар, Дьюранд — надеюсь, у вас у всех есть приличные сюрко.
Нестройная процессия двигалась по извилистой тропе, что вела от вершины утеса Баррстон-Уоллс к лачугам Баррстонской гавани. Скот еще не выгнали из хлевов на пастбище, но путники миновали жерновые мельницы. Из тысяч каменных глыб, вырезанных из копей в древности, небольшие осколки каждый год рассыпались по дорогам. И теперь на обочинах лежал и груды камней, похожих на головки плесневелого сыра. Иные растрескались, иные побились, иные поросли мхом. Это и был Баррстон.
— На кого — на кого, а на меня вина в промедлении не падет. Надо бы нам как следует рассмотреть корабль. «Выпь». Одрик? Одмунд? Как там его? Он сказал, корабль готов. И река свободна ото льда.
Кое-кто в отряде обменялся неспокойными взглядами. Ламорик выглядел еще более изнуренным, чем обычно.