Утром я рассказал все маме с папой.
— Какой еще зверинец! Ты с ума сошел! — испугалась мама. — Кто-то что-то сказал, ничего еще неизвестно: есть ли такой зверинец, где такой зверинец, а ты уже бежать готов…
— Это на западе, за Большим лесом и холмистой долиной. Карла знает, как туда пройти.
— Чего ты молчишь? — набросилась мама на папу. — Он ведь действительно способен отправиться неизвестно куда, неизвестно зачем!
— Ну зачем, тебе ведь известно, — тихо ответил папа.
— Да вы что, с ума посходили! — крикнула мама почти со слезами. — Ведь это же очень опасно, а он еще ребенок!
— Нет, Маша, раз он почувствовал себя ответственным за других — значит уже не ребенок.
— Но можно же написать в газету, что происходит такое безобразие. В милицию, наконец, сообщить…
— А если того, кому попадет наше письмо, тоже мама из дому не отпустит? Если он тоже перешлет письмо куда-нибудь и успокоится… Кончится тем, что письмо твое получит хозяин зверинца. Нет, Машенька, за справедливость всегда приходится платить полную цену. И я рад, что у Алексея в груди настоящее рыцарское сердце.
— Это мой сын, и он мне дороже всякой справедливости!
— Ты так не думаешь. Маша, — тихо, но твердо сказал папа и ушел в свой кабинет.
Мама плакала. Мне было ее очень жаль, но ведь она все-таки остается тут с папой, а Маленький принц где-то среди чужих безжалостных людей совсем один. И потом, если каждый будет всегда держаться за юбку матери, то кто же, черт побери, отстоит в этом мире Справедливость?.. Я стал собираться в дорогу.
Почти до утра я не мог уснуть и слышал, как из папиного кабинета раздавались взволнованные голоса.
Утром папа сказал:
— Мама согласна. Иди. Мне тоже тревожно, но пойти с тобой я не могу. Сам знаешь, мы сейчас бьемся над тем, как дым из заводских труб сделать безвредным. Это очень важно. Но и одному тебе идти не стоит. Подумай, кого можешь взять с собой?
После папиных слов я вдруг почувствовал себя маленьким и беззащитным. Наверное, я все-таки надеялся, что меня не отпустят. Я бы, конечно, сердился, обижался, но совесть была бы спокойна — не пустили, что поделаешь? И вот все зависит только от меня самого. И отказаться невозможно, и уходить из дома страшно!
— Я возьму с собой Научного Мальчика, — стараясь выглядеть спокойным, сказал я.
— Правильно! Трезвость и расчетливость в дороге не повредят. Кого еще?
— Может, Задиру? Он ничего не боится, и бабушка его отпустит.
— Да, в драке ему цены нет. Но не слишком ли много у вас окажется драк?
— Я за ним пригляжу. Ну, и Карла, конечно. Без него нам дорогу не найти. Он не тяжелый. Я его в рюкзак посажу.
Мама слушала наш разговор молча. Наверное, боялась расплакаться. У меня у самого, если честно, глаза были не очень надежные, но я держался.
Задиру долго уговаривать не потребовалось.
— Принца в клетку посадили? Какого это принца? А, это который баобабы пропалывал? Помню, помню. Ну, обормоты! Да за такие штуки надо у каждого по глазу вышибать! — жизнерадостно откликнулся он. — Выручить? О чем речь! Вот только камней для пращи поднаберу полный боекомплект да томагавк наточу поострее. Значит, так. Ты будешь как бы странствующий рыцарь, знаменитый освободитель из зверинцев всяких там баронесс и принцев, а я, так и быть, стану как бы твоим оруженосцем. Только, чур, мою пращу и томагавк ты понесешь! Научный ваш профессор за Росинанта сойдет — на него мешки с продовольствием и запасы боевых камней погрузим. Ого-го, по дороге мы столько смешного учудим, что наш шестой «Б» от ужаса позеленеет!
— Ты же с бабушкой не поговорил.
— С какой еще бабушкой? Ах, да! С моей. Ничего, спокуха, бабушка у меня ого-го, вся в меня! Это мы мигом провернем.
У Задириной бабушки был маленький чистенький домик и огромный, весь в буйной растительности огород. От ворон и воробьев его охранял целый взвод живописных чучел. Возле калитки Задира застыл на секунду и вдруг ринулся во двор с пронзительным криком:
— Ты зачем взяла? Ты зачем взяла? Сколько надо говорить, чтобы не трогала!
Задирина бабушка, стоя посреди двора, смущенно прятала что-то в фартуке. Но когда внук подбежал, она послушно протянула ему рогатку.
— Не сердись, Вадюшенька, опять коршун-разбойник за нашими цыплятами гонялся. Еле отстрелялась!
— Ты же в бутылку с пяти шагов попасть не можешь, а туда же, по движущейся мишени… Только пращу портишь, оружие ведь к одной руке привыкает.
— А вот и не к одной! Посмотри-ка, — бабушка гордо указала на три маленьких пестрых перышка, валявшихся посреди двора. — Чей это хвост, а? То-то же! Боком улетел отсюда разбойник. Небось не захочется ему больше на наших пеструшек зариться!
Задира придирчиво исследовал перышки.
— А не из чучела надергала?
— Из чучела?! Ах, ты… Ну-ка, встань к сараю с консервной банкой на макушке. С трех раз не попаду — рупь на мороженое из пенсии выкладываю. Собью — три дня цыплят пасти будешь.
— Ладно, ладно, бабуля, — пошел на попятный Задира. — Нам сейчас в цирк играть некогда. В поход надо отправляться. Введи-ка ее, Леха, в ситуацию.
Я ввел.
— Как? Живое дитё в клетку сажать? Живое дитё за деньги представлять? Да мы такого нелюдя… Живо, Вадюша, увязывай боеприпас и продукты. А я тоже кое-чего соберу на дорогу. Мы его мигом в сознательность приведем.
— Погоди, погоди, бабуля, — замялся Задира. — Мы… это… пока… одни сходим… Без тебя… Да и сама посуди: женское ли это занятие — война?.. Ты уж покухарничай тут, пожалуйста, цыплят постереги, огурцы пополивай, а я мигом слетаю с Алексеем, поучу уму-разуму кого надо и обратно.
Сникла сразу бабушка — расстроилась.
— Мне же тоже хочется, — говорит. — И глаз у меня в стрельбе верный… А про войну… Защищать, когда маленьких обижают, — это самое женское дело и есть. Что огурцы посохнут — бог с ними; цыплят, правда, жалко. Поклюет их коршун.
— Вот видишь, бабуля, — обрадовался Задира. — Да ты не сомневайся, мы и без тебя управимся. Чья у меня выучка-то боевая? Бабулина. Только ты веди себя тут хорошо. Вернусь — соседей расспрошу, как ты тут и что.
— Да ладно уж, — обиделась старушка, — не до баловства мне в мои-то годы. Ишь чего надумал — бабушку учить. Бабушка сама кого хочешь чему хочешь обучит.