Танрэй еще не знала, что будет дальше, но эта фраза тронула не только ее сердце и душу - внутри согласно шевельнулся теплый комочек.
- Это тебе! - шепнула она тогда.
- Где твой Ал, девочка? - спросил Паском.
- Я не знаю. Он часто срывается с места, как будто за ним гонится вьюга, и исчезает...
Кулаптр ничего не ответил.
Из всех четверых, кто сидел в машине, только Нат непрерывно ощущал слабое потряхивание в недрах земли. Дикари говорили, что это ворочается новое, Пятое, Солнце, легенды о котором принесли пришельцы с южного материка. Может быть, и волк представлял себе что-то в этом роде, а потому беспокойство Природы отражалось и на нем. Будь он помоложе, то тихо поскулил бы от неопределенной тоски - или по родине, или по прошлому. Но старику не пристало такое поведение. Он вздохнул и положил умную морду на колени Танрэй. Чуткое ухо уловило быстрое-быстрое сердцебиение; двинув бровью, он поднял непрозрачный глинисто-серый зрачок, чтобы взглянуть в лицо хозяйки.
Танрэй запустила пальцы в густую серебристую шерсть на его холке и шее - только там она еще оставалась пушистой и красивой, как раньше. Рука утонула, потерялась. Да уж... Лучше я дождусь ночи, убегу подальше в горы, в джунгли, к самой зиме во льды и айсберги, и там воем сброшу накопившуюся за день кручину... Я расскажу звездам и Селенио все, что я думаю о жизни этой и все, что хотел бы от них узнать... А сейчас погладь меня, хозяйка, мне нравятся твои руки...
Машина обогнула холм, и глазам пассажиров представилось грандиозное зрелище.
Под свинцовым небом, в окружении притихшего перед бурей леса, комплекс выглядел и мрачно, и величественно. Основное здание храма напоминало огромный манеж, внутри и наружи которого располагались здания-спутники, кажущиеся крошечными на фоне исполина, но на самом деле тоже громадные конусы с винтообразно уходящим к вершине карнизом. С северной части постройки до сих пор еще не убрали "леса", что говорило о незавершенности работы. Кроме того, на каменных блоках пока еще не было полагающейся облицовки. Окруженный похожими на свечи темно-зелеными деревьями, храм возвышался над джунглями, как монумент в честь самой Природы. Западный конус уже начали оплетать лианы, несмотря на то, что со времени его создания не прошло и полвитка Земли вокруг светила. Танрэй вспомнила, что Ал рассказывал что-то о замыслах Кронрэя: у восточного конуса по окончании строительства засверкает гладь искусственного бассейна, южный озарится светом гигантского факела с негаснущим огнем. Северный был похож на обсерваторию, недаром астрофизик так часто говорил именно о нем и недаром он требовал столь тщательной доработки.
Машина въехала в комплекс. Танрэй, опираясь на руку Паскома, вышла наружу и, не глядя себе под ноги, осмотрелась. На лице ее был восторг.
- О, Возрождающий Время, теперь ты превзошел самого себя! воскликнула она идущему им навстречу созидателю.
Кронрэй распростер объятья:
- Как давно я тебя не видел, златовласая муза! - он слегка прижал ее к себе. - И ты здравствуй, маленький Ал! - созидатель слегка наклонился и засмеялся: на их родине с незапамятных времен было принято приветствовать еще не родившиеся души наравне со всеми, кто нашел воплощение. - Когда же твоя мама наконец потеряет свою стройность? Ты не спешишь, увалень!
- Ну вот, он подумает: не успели мы появиться, как нас засыпали упреками! - отшутилась Танрэй. Ей уже надоели постоянные укоры окружающих, дескать, совсем не заметно, что ты вот-вот станешь мамой, наверняка, мол, Паском ошибся, и у тебя будет девочка. Но обижаться на Кронрэя она не могла бы, даже если бы захотела.
- Ну, как тебе? - созидатель повернулся и неопределенно повел рукой в сторону своего детища.
- Я не могу найти слов, достойных тебя! - откровенно созналась она.
- Он сам захотел таким получиться, а я лишь исполнял его веления... Он уже существовал где-то, и мы только лишь помогли ему воплотиться в нашем мире... Скажи же, друг мой, у него есть душа?!
- Кронрэй-Кронрэй! Ты напрашиваешься на похвалы! Тебе не стыдно? - женщина покачала головой и взглянула на Паскома. Тот рассматривал здания и одобрительно кивал. - Я не могу ничего сказать, кроме того, что ты достоин носить имя своего великого "куарт"...
- Я не для одного себя прошу похвал. Здесь живут души нас всех - никто не обошел стороной эту стройку...
- Кроме меня, - вставила она.
- Но ведь и ты здесь!
- Увы, я не смогу внести свою лепту: леви-транспортировке я, в отличие от вас, не обучена, а вручную, боюсь, я не сдвину даже самую маленькую глыбу из припасенных тобой...
- Да что ты?! Ерунда! Одно твое присутствие воодушевит любой из этих камней, друг мой! Смотри, даже Сетен изволил подняться к нам из своих подземелий! - беззлобно поддел Кронрэй экономиста, который и в самом деле поднимался откуда-то из-под фундамента пристройки.
Вот уж кого Танрэй не ожидала увидеть здесь и сейчас, так это Тессетена. Почувствовав общий смысл ее настроения, созидатель добавил:
- Сегодня просто день посещений. Как будто вы сговорились приехать сюда именно в этот час.
Тессетен вытирал вымазанные глиной руки, рукава его рубашки были по-рабочему подкатаны, повязка на голове почти распуталась, и концы ее падали за плечи; Сетен не поправлял ее, чтобы не испачкать.
- А-а-а! - насмешливо протянул он. - Экскурсия! А где же твои дети Природы, сестренка? Ты не всех сюда притащила?! Если мне не изменяет зрение, то я вижу всего-навсего одного... м-м-м... как там его? Орангу-Тангу? Павиана? Мартышку?
Ишвар насупился: кое-что из речей белого бога он все же понял, но не сообразил, почему же тот сердится на его род.
- Ты невозможен, Сетен! - Танрэй сжала губы.
- Как будто, сестричка, ты только что об этом узнала... Но разве мне не простится столь маленькая слабость за мой благородный порыв помочь нашему созидателю и внести посильную лепту в его безу-у-умно великое дело?
Она не смогла сдержать улыбку, как и Кронрэй.
- Если тебе не трудно, золотая муза... - он указал на повязку и склонил к ней взлохмаченную светловолосую голову.
Танрэй аккуратно поправила влажный от пота холщовый шарф, охватывавший лоб и придерживавший ситцевую накидку. Он стоял перед нею, словно укрощенный причудливый бык, отведя руки и покорно согнувшись. В его русых волосах уже проглядывала седина, хотя, как было известно Танрэй, Сетену не исполнилось еще и тридцати семи. Она успела заметить, что от него веет какими-то травами, заваренными в полную Селенио - непременно в полную! И еще - молоком, потому что все знали, как любит молоко экономист. В особенности - запивать им яичницу.
- Благодарю, сестренка, - он выпрямился.
Тут в выходящем на северный конус окне храма, еще не застекленном и не украшенном, показалась женщина. Видно ее было плохо, но Танрэй догадалась, что это - Ормона. Увидев их, жена Сетена остановилась и сложила руки на груди.
- Прошу вас! - Сетен указал на ведущие вниз ступени. Посетите сектор отшельника, как говорится...
Ишвар боязливо попятился. Натаути лег у входа и выпустил длинный розовый язык, так что Танрэй спустилась за Сетеном в одиночестве.
- Твой пес мне доверяет, сестрица! - усмехнулся экономист, слегка поддерживая ее под локоть при крутом спуске.
- Почему бы ему не доверять тебе, когда он родился у твоей волчицы? И знает он тебя гораздо дольше, чем даже меня...
- Если бы все дело было в давности... - Тессетен не договорил и отвел глаза, когда она обернулась.
- А чем ты здесь занимаешься? Я думала, сфера твоих интересов лежит далеко за пределами прекрасного... - ей нравилось платить сторицей за обиды прошлого, когда он со своей женой потешался над ее практической непригодностью.
- Я думаю. А если что-то и помогает мне думать, так это вот, - он кивнул на гончарный круг и на валявшиеся там и здесь забавные фигуры, геометрически походившие на шары и полусферы, но гораздо более затейливые. - И другим приятно, и мне удобно. Сижу вот я и раздумываю, как бы в очередной раз вытащить твоего безнадежного муженька из нелепой ситуации с нашими соотечественниками... Столько вариантов появляется... А знала б ты, сколько их отпадает!..
- Что же все-таки случилось?
- То, о чем я говорил давно. Твой муж - идеалист, ему сложно понять, что в любой точке нашего шарика мы будем зависеть от Оритана. Такие дела сразу не делаются. Будь ты хоть семи пядей во лбу, а идти с голой задницей против стаи дикобразов... Ну, быть может, я чего-то не понимаю?
- Это я не понимаю.
Он уселся за круг и тронул педаль. Бесформенный кусок глины завертелся. Сетен намочил руки.
- Я не приглашаю тебя садиться, сестренка, но если ты не слишком боишься выпачкать свою элегантную одежду, то можешь расположиться где-нибудь...
- Спасибо. А для чего ты лепишь все это, Сетен?
- Мне доставляет удовольствие чувствовать себя творцом, милая муза... Знаешь, о чем я тут помыслил на досуге? Тессетен провел пальцем по вращающемуся комку, и тот приобрел своеобразные, ни на что покуда не похожие, очертания. - Я подумал, что мы, люди, вольны что-то делать и ломать, если нам это не по душе... Природа так не может. У нее детский синдром: она стряпает, стряпает, стряпает - красавиц, вроде тебя; уродов, вроде меня... зубастых звероящеров и великолепных волков - всех подряд. И, как любому ребенку, ей жаль все это ломать... - он слепил нечто, похожее на чашу без полости и снял ее с круга. - А в какой-то момент у нее все равно наступает творческий кризис. Тогда она делает вот так, - Сетен сдавил в руке мокрую глину, и с отвратительным чавканьем она выдавилась между его пальцев, - и начинает заново... иногда хуже, иногда лучше... Скорость наступления кризиса зависит от того, как хорошо она выспится и отдохнет перед лепкой. Если, допустим, у нее тяжкое похмелье, то эта госпожа начинает выделывать такое, что и в зеркало страшно заглянуть...