Весна пришла исподволь, как бы проверяя, ожидали ли её, радуются ли приходу.
Солнце поднялось выше и закапали слёзы сосулек, снег таял почти на глазах, оставляя под деревьями небольшие свои белые следы. Весело побежали в реку ручейки.
Народ готовился к приходу весны. За долгую зиму отдохнули, соскучились по тёплой мягкой земле.
А трава! Зелёная, сочная, она покрыла изумрудным ковром поляны и блестела, радуясь своей чистоте. На деревьях проснулись почки и толстели, увеличиваясь на глазах, а потом как-то вдруг, незаметно из них появились молодые, клейкие листочки.
Зацвели вишни, груши, яблони. В лесу серёжками хвасталась лещина, белел, как чистое облако терновник, привлекая своим цветом рои гудящих пчёл.
В начале весны прилетели скворцы, тут же стали деловито искать подруг и строить семьи. А за ними жаворонки, лишь немного потеплело, залетали высоко в небо, оглядывая свои просторы и радуясь жизни, полёту, любви пели свои дивные песни. Утром нельзя было спать от их сладкого пения.
Токовали тетерева… Глухарей можно было брать голыми руками. Влюблённые в подруг, они не слышали вокруг ничего.
Лель, бог любви, успевал везде. Он долго ждал весну, чтобы нарвать самых красивых цветов и бросить их под ноги влюблённым.
Любава ходила располневшая, но на месте и ей не сиделось. Ведь говорят же, что весна год кормит. И хотя Тодор, смеясь, говорил, что и сам раньше со всем справлялся, но девушке нужно было самой всё перепроверить. Все хозяйственные дела так и оставались на ней.
Алекс уже давно перестал удивляться такой активности Любавы. Когда он её впервые увидел — это была смешливая, весёлая, храбрая, но девочка. А сейчас, после замужества, она стала хозяйкой, княгиней, которую все уважали и слушались.
Однажды утром она позвала его к себе.
— Сроки походят, Алекс. Боюсь я в такое для себя время остаться одна.
— О чём ты, Любава? Тодор пылинки с тебя сдувает, каждую свободную минуту возле тебя. Ярополк с таким нетерпением ожидает сестричку. И Милана должна скоро вернуться.
— Милана задерживается.
— Почему же, уже весна. Дороги есть.
— Не хотела тебе ничего говорить, но она околдовала какого-то болгарского князя и останется там у него хозяйкой.
— Как? Почему? Она же знает…
— Ничего она не знает. Так и не поняла, почему ты отверг её тогда. Как, впрочем, не поняла и я. Видно же по вам было, что нравитесь друг другу. Но ты что-то не решился, видно, ей сказать об этом.
— Сказал я, сказал.
— Может и сказал, но, наверное, очень неубедительно для неё.
— Значит не вернётся…
— Пока нет, а потом будет видно… Нерешительным ты очень был.
— Кто бы говорил…
— Ладно, сейчас не об этом. В общем, много сейчас возле меня дворовых вертится. Да и повитуха есть, но хочу, чтобы привёз ты бабушку мою.
— Ведунью?
— Да. Она меня принимала и у меня ребёнка примет. Только ей доверяю.
— Хорошо, понял. А когда ехать?
— Чем скорее, тем лучше. А то начнутся весенние дожди, грозы, размоет дороги, грязью накроет. Трудно будет добраться.
Алекс очень давно не видел целительницу. Ещё с тех пор, когда болела Любава. Боже мой, ведь скоро год, как он здесь. Сроднился с этими людьми. Они вызывали у него безграничное уважение: добрые и щедрые, трудолюбивые и простые. Даже почувствовал гордость за то, что он из них, славян. А раньше Европу расхваливал. Сейчас стал понимать, что Европа в своём развитии ещё и потому на шаг впереди была, что именно славянский народ останавливал кочевников на своей земле, и те потому не шли дальше — убивать, грабить. А эти сожженные и разоренные селения снова, как феникс, возрождались из пепла. И не было людям времени заниматься культурой: строить замки, лепить скульптуры, рисовать картины. Зато какие изделия из глины, железа творили. Алекс это видел собственными глазами, и не только видел, но и пытался сам творить. Смышлёные, схватывающие любую задумку на лету, братья — славяне. Вот бы им только объединиться вместе, да воевать не между собой, а с внешними врагами. Но вся Европа прошла через внутренние распри, что поделаешь.
Алекс немного успокоился, когда узнал, что киевская княгиня отравилась в Константинополь с мирной миссией. Море весной и летом спокойное, поэтому лодии быстро доставят её туда. А значит он что-то напутал, потому что именно в этом году Ольга прикажет сжечь Искоростень. И должно это было случиться или весной, или летом. Потому что ласточки вьют гнёзда под крышей как раз в эту пору. Но раз княгиня уехала, значит, этому не бывать.
Алекс уже слышал о том, что киевская княгиня хочет принять христианство, креститься другим именем. И это была тоже хорошая новость, потому что эта религия очень мирная, человеколюбивая.
Когда ехал к ведунье под Малин, мыслей была полная голова. Разных — хороших и не очень. Ведь осень и зиму, наблюдая за Тодором и Любавой, радовался за них. Но горькие раздумья всё равно подкрадывались, что это ненадолго. Придёт весна и сгорит город вместе с большинством этого доверчивого народа, которому нет никакого дела до распрей между князьями.
Алекс без труда нашёл тропинку к хижине ведуньи. Он улыбнулся: весна, протоптали девушки тропинку за приворотным зельем.
Бросил поводья на сучок сухого дерева и вошёл в сени. Там пахло травами, воском… Нашёл двери.
— Можно, хозяюшка?
— Заходи, Алекс, — женщина сидела за столом, раскладывая какие-то травы. — Пора?
— Как ты узнала, что это я? Окна ведь в другую сторону. И что означает твоё — пора?
— Знала я, что сегодня придёшь, — улыбнулась. — Ждала. Поговорим потом, а сейчас с дороги тебе надо поесть.
— Потом так потом, — не стал торопить события, садясь за стол.
— Ох и вкусный у тебя суп: наваристый и такой душистый.
— Странное слово «суп» для моего варева… А душистый, потому что травы такие. Сейчас в Киев привозят всё заморское, а своё забыли. А наша трава и здоровье даёт и вкус улучшает. Ешь, милый, ешь. — Она с уважением и любовью смотрела на Алекса. — Небось проголодался, сынок?
— Ух и наелся! Спасибо тебе.
— Чего там, поел и хорошо. За еду хозяйку не благодарят. Ну вот, а теперь рассказывай, что привело тебя ко мне. Любаве время пришло?
— Ну как вы всё знаете, — удивился в который раз.
— Да я много чего знаю, да не велено говорить об этом.
— Кем не велено?
— Что ты и вправду как малый ребёнок, такой любопытный. Негоже человеку твоего возраста таким быть.
— Ну раз так, то и так. Ладно, — успокоился. — Любава и правда прислала меня за тобой.
— Поедем. Готова я уже, и узелок свой собрала. Первая внучку в руки возьму.
— Ты даже знаешь что будет девочка? Это Тодор очень хочет, чтобы родилась дочь.
— Ой, милый, много я знаю и хорошего, и плохого. Хорошее сердце греет, а плохое камнем лежит на нём. Ты ведь не отсюда, не из наших краёв?
— Странник я. Малу рассказывал: пришёл из дальних селений, — Алекс уже сам привык и смирился с этой версией.
— Нет, очень издалека ты. Нет у нас таких мест.
— А я из-за трёх морей пришёл…
— Не надо, Алекс. Совсем другое вижу. А не хочешь, так и не говори, ведь не силую. Ещё знаю, что горе большое скоро будет и не боги его пошлют: не мор и не пошесть. Люди из Киева его принесут… Видеть вижу, а сделать ничего не могу. Не мне туда ехать надо, а Любаву сюда везти… — Слёзы градом катились из устремлённых куда-то, отрешённых глаз.
— Не поедет она, не оставит Тодора одного. Ярополк сыном стал, прикипела к нему сердцем. У них семья.
— Того я и боялась, — вытерла ладонью глаза. — Значит, где она, там и я буду. А ты никак и ничем не поможешь? Боги-то зачем-то тебя сюда прислали…
— Никто меня не присылал, я сам пришёл, — упрямо повторился. — Может не стоит бояться. Княгини ведь в Киеве нет.
— Видишь, ты тоже о том что будет знаешь. Княгиню бы просто так не вспомнил.
Алекс даже немного замялся. Ну не будешь же ей рассказывать о космосе, Земле, полётах. Поэтому решил лучше промолчать.
— Молчишь… Допытывать больше не буду. Может, если вместе будем, то чем-то нашей Любушке и подсобим. А теперь тебе пора немного отдохнуть. За меня не беспокойся. Много чего мне ещё сделать надо. Не на день-два отлучаюсь. В город пойду. Что обещала, нужно отдать людям. А ты, сынок, ложись и спи спокойно. Ничего не бойся — мою избушку и люди и звери обходят стороной.
«Хитрит, бабушка. Тропинка ведь протоптана», — успел подумать он, засыпая.
Не успел закрыть глаза, а уже ясное утро стучало во все окна. Вскочил, хлюпнул в лицо холодной водой, вытер его белоснежным вышитой холстиной и открыл дверь в переднюю комнату.
Ведунья хозяйничала возле печи.
— Выспался? — посмотрела через плечо. Бодрая, свежая. Как будто спала целую ночь. — Сейчас трапезничать будем, а потом и в путь.
Он, уезжая, спросил, чем бабушку перевозить, может какую-то повозку взять. Дорога ведь дальняя. Любава рассмеялась в ответ.
— Ничего не надо, Алекс. Просто езжай к ней.
Ведунья двери не закрывала, прикрыла их поплотнее.
Конь был напоен и накормлен. Ему даже неудобно стало, что сам поел и поспал, а о животном забыл. А вот старушка помнила. И сделала всё за него.
Ведунья зашла в хлев и вывела за собой невысокую каурую лошадку, уже запряженную. Сбоку возле седла было привязано два мешка: один немного побольше, а другой совсем маленький.
— Ну что, пора.
Женщина ловко, несмотря на возраст, взобралась на лошадь и посмотрела на Алекса.
— Ты чего застыл? — улыбнулась. — Не ожидал от меня такого?
— Постоянно открываю что-то новое. Теперь ничему и не удивляюсь. — С уважением ответил.
Ехали не спеша. От спутницы своей он много узнал о травах, деревьях. Алексу самому было интересно узнать что-то новое. Он показывал на растения, а женщина не тая своих знаний, делилась с ним.
— Не иначе, хлеб мой хочешь забрать, так всё выспрашиваешь. — Спросила с улыбкой, а в глазах мелькнуло уважение.
Любава, видно, высматривала их, потому что уже стояла на крыльце, поджидая.
— Бабушка, — обняла и прижалась к ней.
— Забыла обо мне, хотя бы весточку подала. От чужих людей всё узнавала.
Она отодвинула от себя девушку и посмотрела ей в лицо.
— Вижу, счастливая. А когда счастлив, никто не нужен. Хорошо, что сейчас вспомнила. А это кто у тебя из-за спины выглядывает? Выходи! — Велела с наигранной строгостью в голосе.
Ярополк вышел из-за своего убежища и уставился на ведунью.
— Ты, что ли, Ярополк? Вот ты то мне и нужен. Когда лесом ехали, встретили зайца длинноухого. Так он очень просил нас с Алексом гостинец передать какому-то Ярополку. А раз ты и есть Ярополк, значит и искать никого не придётся. — Старушка вытянула из мешка чистую, белую тряпицу. — Самой интересно, что серый передал? — развернула её и достала расписной пряник.
— Вот, возьми от зайчика гостинчик. Хороший мальчик. Храбрым воином будешь. — Ласково погладила ребёнка по головке.
— Устала, бабушка? — участливо спросила Любава, — пойдём в терем.
Она взяла ведунью за руку. Попросила Алекса завести их лошадей в конюшню. Поцеловала его в щёку. Глаза благодарно сверкнули.
— Я знала, что ты управишься быстро.
А сбоку стоял Ярополк, дёргая его за полу.
— Алекс, а какой там зайчик, что меня знает? Ты же его тоже видел?
— Ну а как же. Видел, как вот тебя. Всё так и было, как бабушка рассказала.
Мальчик задумался. Он понимал, что здесь что-то не так. Но ведь Алекс подтвердил, а он привык во всём ему доверять.
Женщины сидели в опочивальне Любавы и разговаривали. В голосе девушки слышалась неподдельная тревога.
— Бабушка, боюсь я.
— Чего же, ласточка моя?
— Рожать боюсь, бабушка. Маму свою вспомнила, что при родах умерла и я так долго без неё жила. И Тодор последнее время ходит темнее тучи. Винит себя в том, что зачали и ношу ребёнка. Ведь тоже жену потерял, когда та сына родила. Смотрит на меня виновато. Вначале, когда сказала, что непраздная, очень обрадовался, а потом помрачнел. И спрашивать не хочу. Знаю, о чём думает. Чем ближе к сроку, тем больше и у меня тёмных мыслей в голову закрадывается…Что будет с ребёнком? Не о себе ведь пекусь. Просто знаю, как постоянно хочется маминой ласки и маминых советов и в детстве и сейчас.
— Что за мысли, Любава? Ты крепкая девушка. Рожают все женщины, такая наша судьба. А боги нам в этом помогают, знай.
Но когда пришёл день, которого обе боялись, казалось, все отвернулись от девушки.
Схватки продолжались вторые сутки. Вначале Любава терпела. Это она сразу себе сказала, что всякую боль можно вытерпеть. Но чем дальше, тем становилось хуже и хуже. Вначале она только стонала, искусав себе губы, но боль раздирала её, сводила с ума.
Тодор в соседней комнате ходил из угла в угол, никого не видя, а только слыша страдания жены. Вначале он пытался зайти к ней, но стеной стала ведунья — не мужское дело это видеть. Здесь должны быть только женщины.
В своей опочивальне плакал Ярополк.
— Мама не умрёт? Ей больно, — поминутно дёргая Алекс за рукав, тоже страдал мальчик.
Алекс не знал, что можно сделать. Ведь роды проходят так естественно на земле. С обезболивающими, бригадами врачей, с постоянным обследованием. А здесь, возле Любавы только старая женщина. Может и умелая, может и опытная, но…почему же так страдает Любава?
Дворянки бегали, выполняя все указания ведуньи: приносили куски ткани, горячую воду… В тереме стояла оглушительная тишина, которую взрывали крики и стоны княгини.
— Ну что, как она? Почему так долго и тяжело? — кинулся к вышедшей на минуту из комнаты старушке, Тодор.
— Плохо. Плод большой, а она маленькая.
— Боги, — истово прошептал, отвернувшись, — не забирайте её у меня. Зачем жить?
— Не убивайся так, может, всё будет хорошо, — но в голосе чувствовалась неуверенность, которую сразу заметил Тодор.
Он сел на скамейку и опустил голову на согнутые руки. Дрожь била этого человека, закалённого в боях, но такого не защищённого от потерь. Чем он провинился перед богами, что не так сделал? Почему они уже во второй раз забирают у него сердце?
Любава никого не видела вокруг. Метались какие-то тени. Чей-то голос громко командовал:
— Тужься, тужься сильнее!
Но у неё не осталось сил ни на что. Боль разрывала её, не давала сосредоточиться, думать. Кровавый туман застил глаза, волосы вились вокруг головы змеями.
Ведунья заметила тёмные тени под глазами девушки. Ах, как они ей были знакомы, эти первые вестницы смерти. И потуги становились всё слабее и слабее. Девушка перестала кричать, только тихо постанывала, засыпая. Но это отнюдь не был здоровый очищающий сон. Смерть звала её к себе.
Ведунья опустила руки, слёзы стояли в глазах, готовые пролиться. Потерять и её? Сколько лет не могла себе простить, что отпустила мать Любавы к праотцам и снова та же потеря?
— Нет, не будет этого, — тихо сказала себе, — сей раз я не допущу.
— Выйдите вон из комнаты все, — громко скомандовала дворянкам. — И не впускайте сюда никого.
Девушки выскочили из комнаты с большим облегчением. Ведь так трудно смотреть, как страдает их любимая княгиня!
Любава в полусне, полуяви видела старушку. Какая-то обида в закоулках сознания поднимала голову и шипела змеёй. Говорила, что ничего не случится… А я, наверное, умираю… Но почему так долго, зачем эти муки? Так темно и холодно… И вновь свет и голос, уговаривающий её
— Не спи, очнись, не спи.
В этом полубреду она видела, как старуха оголила ей живот, достала из мешочка какую-то травку, растёрла в порошок и стала натирать её лоно. Потом достала нож и раскалила над пламенем свечи. На какое-то мгновение девушка потеряла сознание, а когда очнулась, увидела над собой ведунью с приподнятой рукой, в которой был зажат нож.
— Не надо, прошу тебя, не надо! — кричала Любава. Но крика её не было слышно, только шевелились искусанные, синюшные губы.
Ведунья коснулась её живота ножом, и Любава вновь впала в спасительную темноту.
Тодор прислушивался. Почему так тихо, что там, как?
И вдруг тишину разрезал детский крик. Кто-то нетерпеливо и настойчиво извещал мир: вот я, пришёл к вам. Я живу!
Тодор бросился к двери комнаты, где лежала Любава, но путь ему преградила ведунья.
— Скажи мне, скажи: её больше нет? — ужас перекосил лицо князя.
— Жива Любава. Дочь родилась у вас, красивая и крепкая.
У Тодора подкосились ноги и он по стенке сполз на пол.
— Воду кипятите, чистое бельё несите, — командовала дворянками ведунья.
— Так что, князь, теперь у вас всё будет хорошо! — уверенно сказала она и снова зашла в комнату роженицы.
Тодор не понимал нахлынувших на него чувств, всё смешалось вместе: облегчение, радость, благодарность, тревога…
Алекс вошёл в комнату.
— Почему так тихо?
— Дочь у нас родилась…
— Да, я слышал плачь ребёнка. Но почему ты не там, с ней? Она жива?
— Жива… А мне велели здесь немного подождать.
Дверь отворилась и на пороге появилась ведунья с аккуратным свёртком на руках.
— Вот ваша дочь, князь.
— А жена, как она? — Тодор даже не посмотрел на девочку.
— Заходи. — Она передала свёрток с ребёнком няньке и открыла перед ним дверь.
Любава лежала на ложе, а на лице так и застыло страдание.
— Любава, Любушка, — склонившись над женой, позвал князь.
Девушка вновь видела тот давний сон. Красивая молодая женщина тянет к ней руки. В глазах боль и сочувствие. Девушка вновь понимает, что это мама, пытается бежать к ней, обнять. Но боль сковывает движения и она не может сдвинуться с места.
— Любушка!
Кто зовёт её? Чей ласковый, полный тревоги голос тянет её из небытия?
«Не хочу… Там боль. Я сейчас буду лежать и смотреть в небо и боль пройдёт, утихнет».
— Любушка. Вернись ко мне, не покидай…
«Не зови меня, не надо…Там раскалёнными щипцами раздирают моё тело. Жарко…»
— Отойди, князь. Я напою её водой. У бедной губы искусаны и пересохли.
— Скажи мне, скажи! Она будет жить? — рвался из горла то ли плач, то ли крик.
— Боги нам помогут. Я это знаю.
Тихо заплакал ребёнок.
— Нужно девочку покормить. Пусть найдут кормилицу, князь.
Тодор вновь наклонился над Любавой, взял вялую руку, поцеловал. И её пальцы вдруг чуть-чуть ответили ему слабым пожатием. Он поднял глаза и увидел широко распахнутые глаза девушки.
— Закончилось? — прислушивалась к себе, своим ощущениям.
— Закончилось. У нас родилась дочь.
— Покажите, — попросила.
Девочку положили возле молодой мамы. Тодор тоже впервые посмотрел на дочь. Маленькая.
Он пальцем провёл по её щёчке и ребёнок крепко схватил его за этот палец. Тепло разлилось по телу князя. Дочь, его маленькая дочурка.
Перевёл взгляд на девушку. Та дышала ровно, глаза были закрыты. Верно, спала. На лице запечатлелась счастливая улыбка.
— Уснула. Пора и тебе, князь немного отдохнуть.
— Как благодарить тебя, женщина, за то, что спасла жену?
— Какая мне благодарность? Жертву богам принеси, чтобы явили нам милость свою.
Когда в тереме всё затихло и жители его немного успокоились, в комнату княгини зашёл Алекс. Возле спящей Любавы сидела знахарка. Она не спала, хотя и провела несколько бессонных ночей.
— Как вы? Идите отдохните, — шепотом предложил он.
— Почему ты мне говоришь — «вы»?
— Там, где я раньше побывал, всех, кого уважают, так называют. А я вас уважаю.
— Значит и мне нужно говорить тебе так же.
— Нет, называйте меня как прежде. Я молод и ещё только пытаюсь заслужить уважение.
— Для меня ты давно его заслужил. Но если молод, то конечно… — улыбнулась. — Хорошо, что ты пришёл. Не знаю, правильно ли я сделала, мучаюсь этим вопросом…
— Если она жива и ребёнок, значит, делали вы всё правильно.
— Не знаю, право не знаю…
— Утро вечера мудренее, идите, а я посижу. Только расскажите, чем поить.
— Сейчас боюсь послеродовой горячки. Вот это перед утром дай ей попить. А так водичкой смачивай губы. Я ей сон-зелья дала, должна поспать, сил набраться. Ну, пойду я, — тяжело поднялась, — если что, зови.
Ночь прошла спокойно, а перед утром цвет лица девушки немного оживился.
— Ну и хорошо, значит, будет жить, — окончательно вынесла приговор ведунья.
Она пришла с утренней зарёй. Тодор ночью не спал, пришёл, устроился на скамье возле жены. Так и просидели с Алексом всю ночь, тихонько разговаривая.
Услышав слова старой женщины, князь безоговорочно поверил, что уже ничего плохого быть не должно.
— Когда проснётся, позовите, — попросил. — Сейчас ждут меня бояре да дела. Совсем позабыл обо всём.
У Тодора на лице светилась улыбка. Он окончательно поверил, что всё плохое уже позади.
— Иди, князь, иди. Кто кроме тебя может дела земли нашей решить? Любава спать ещё долго будет. Во сне здоровье приходит.
Отправив и Алекса, сама осталась возле спящей девушки. Её мучил вопрос: правильно ли она поступила. Но из двух зол всегда выбирают меньшее. И она выбрала жизнь Любавы.
— Бабушка, ты здесь? — прошелестело.
— Здесь, Любушка, возле тебя.
— Ты опять спасла меня. Я знаю, я чувствовала, что умираю.
— Не говори много, слаба ты ещё. Поспи.
— Хорошо, но ты побудь возле меня, никуда не уходи, ладно? — взяла за руку старушку и закрыла глаза. Задышала ровно, размерено. Уснула…
«Хочешь или не хочешь, старая, а придётся ей сказать, как ты её спасала. Но как сказать молоденькой девушке, что единственным выходом было извлечение ребёнка через живот. И больше она никогда не сможет иметь детей. Ещё немного и девочка бы замерла в утробе матери, которая бы тоже уже не проснулась. Кому было бы хорошо»?
Это был единственный выход, — успокоила себя женщина. Вот спит Любава, где-то с кормилицей тихо посапывает её дочь. Все живы и здоровы. Слава богам, что протянули руки и закрыли от беды эту молодую женщину.