— В темноте стра-ашно.
— Сейчас будет еще какая-нибудь девушка с рептилией, — предположил Роман, гася сигарету в пепельнице, которую их официантка, представившаяся Ларисой, меняла прежде, чем в ней успевало скопиться более двух окурков. — Или с дрессированными птицеядами.
С одного края сцены вдруг негромко зазвучала невидимая скрипка, вывела короткий тревожный напев и смолкла, и почти сразу же ей ответила другая скрипка, в точности повторив мелодию и пронизывающую ее тревогу. Наступила секундная пауза, а потом где-то позади сцены грохнули ударные, и откуда-то из-под потолка на прозрачный пол упали два мощных луча света — огненных, дрожащих, и казалось, что на сцене вспыхнули высокие столбы пламени, пленившие две стройные женские фигуры со скрипками в руках, и Роман невольно вздрогнул, вспомнив, как погиб Шмаев. Девушки были одеты, вернее, умело раздеты во что-то короткое черное и переливающееся, не скрывавшее форм, но и не выставлявшее их на всеобщее обозрение. Роман так и не успел осознать, что это была за одежда — он ухватил лишь только цвет, остальное было неважно, потому что одной из девушек оказалась Рита с гордо вздернутой головой и рассыпавшимися по плечам золотистыми волосами, которые словно бы колыхал жар несуществующего пламени, в другой он с удивлением узнал Майю, напряженную, как струна, и глядящую в зал с неким озорным вызовом. Смычки танцевали в их руках, и тянулась, переливалась удивительно густая мелодия, нарастала в ней мощь, подхваченная ударными, и девушки раскачивались под протекающую сквозь них музыку, и их движения были то медленно-тягучими, плавными, задумчивыми, то резкими и чувственными, и задумчивость сгорала пеплом в страстном огне, и музыка полыхала вокруг них, сама становясь огнем, и погасли лучи окутывавшего их света, и огонь был под ними — подсветка под прозрачным полом была сделана так искусно, что создавала почти реальное ощущение настоящего пламени, среди которого метались в плену собственной музыки два гибких девичьих тела. Уплыла, растворилась где-то под потолком тревога, отступила, притаилась рядом жаркая страсть, мелодия стала быстрой, звонкой, задорной, и Рита с Майей, стоя на разных концах сцены, казалось, весело перебрасываются этой мелодией, и ударные ненавязчиво звучали в отдалении, поддерживая, — словно земля, поросшая упругой травой, по которой танцует кто-то невидимый и проворный. На их лицах были улыбки, немного отрешенные и обращенные лишь друг к другу — сейчас они не смотрели в зал.
Роман медленно поднялся, и Анатолий удивленно прошипел:
— Ты куда?!
Не отвечая и не сводя глаз со сцены, он пошел через зал, а фигурки раскачивались на огненном ковре, и раскачивалась вместе с ними музыка, и ничего больше не было вокруг. Савицкий остановился только в нескольких метрах от сцены, глядя на мечущиеся золотые пряди и как-то немного фальшиво улыбающиеся губы. Рита чуть развернулась, мазнув по залу невидящим взглядом, и он вдруг остановился, накрепко вцепившись в лицо Романа, и в ее собственном лице что-то вспыхнуло, и улыбка стала иной, исчезла отрешенность, и в глазах появились теплые огоньки… а может, то просто были отсветы от полыхающего пола. В сущности, сейчас это было совершенно не важно, довольно было и просто смотреть. Рядом с ним появился молодой человек в униформе и начал вежливо упрашивать отойти от сцены, но Роман, не взглянув на него, произвел руками серию загадочных жестов, смысл которых и самому ему был абсолютно непонятен, что-то задушенно промычал, сунул ему купюру и сразу же забыл про его существование. Молодой человек, уронив: «Ой, извините, ну ладно пока…» — отошел и виновато сказал негодующим обитателям одного из столиков, которым Роман заслонял обзор:
— Да ладно, чего вам, инвалид, пусть дослушает…
А музыка заполняла собой зал до самого потолка, вновь в ней протекла тревога, что-то надрывное, зовущее, потом она начала неуловимо затихать, и на сцене между двумя девушками вдруг появилась третья — маленькая, тонкая, с черными волосами, заплетенными в две длинных косы, и поднесла к губам флейту, и полились хрупкие, воздушные звуки, а скрипки в это время тихонько бродили где-то рядом, звуча лишь едва-едва, осторожно, стихли на мгновение, и какое-то время, измерить которое было невозможно, да и незачем, звучала лишь флейта — мягко, ласково, и было в этом что-то умилительно детское, но тут вступила Ритина скрипка, потом Майина, и вытекающие из-под смычков звуки осторожно обняли хрупкие трели, словно нежные руки, потом эти объятия стали увереннее, крепче, ударные всплеснулись волной, и скрипки словно подбросили флейту, и трели рассыпались под потолком, будто брызги взметнувшегося фонтана, и вот уже флейта звучит почти незаметно, и чернокосая девушка тихонько отошла в глубь сцены, и встала там, чуть покачиваясь под музыку, а здесь уже снова царили одни лишь скрипки, и снова задор, и что-то веселое, глубокое, манящее, страстное — мелодия набегала, как морские волны на скалистый берег, обрушивалась, рассыпалась. Девушки уже не стояли на месте, они танцевали, кружились по сцене, и под их ногами был уже не огненный ковер, а ярко-голубая водная гладь, чуть подернутая рябью, и они порхали по ней, словно нереиды, и, проворачиваясь совсем рядом, ухитрялись то и дело слаженно полоснуть смычками по струнам скрипок друг друга, иногда даже несколько раз подряд, и не было ни единого мига, чтобы мелодия споткнулась, прервалась. А он слушал и смотрел на это кружение, скрестив руки на груди, ловил взгляд сияющих сине-зеленых глаз, и ему казалось, что сейчас Рита играет только для него одного — конечно, это было не так, но отчего-то очень хотелось так думать, и она улыбалась, и мелодия, выплескиваясь из-под смычка, тянулась к нему, обнимала и звала куда-то…
Роман даже не понял, когда все кончилось — звуки скрипок вдруг снова зазвучали тревожно — все слилось — и скрипки, и флейта, и ударные, к ним присоединились невидимые духовые, и все это обрушилось на зал, расплескалось по нему, погасло море под сценой, девушки застыли на мгновение в столбах иллюзорного пламени, скрипки победно вскрикнули в последний раз, и там, где стояли Рита и Майя, в воздух откуда-то из-под пола взлетели два облачка сверкающих блесток, и одновременно потухли огненные столбы, оставив почти реальное ощущение, что исполнительницы только что рассыпались серебристой пылью, словно феи, исчезнувшие в никуда вместе со своей музыкой.
В темноте громко захлопали, кто-то выкрикнул что-то одобрительное, снова загорелся свет под полом и в колоннах, и Роман отвернулся от опустевшей сцены и медленно пошел к своему столику, ничего вокруг не видя и не слыша. Опустился на стул, налил себе коньяка и выпил, не почувствовав вкуса. У него в ушах все еще звучали скрипки, а перед глазами кружилось в танце полуобнаженное изгибающееся тело, пропускающее сквозь себя музыку, и чем-то это было сродни тем волнам наслаждения, которые сотрясали это тело в его руках, казалось, целую вечность назад.
— Рискну предположить, что тебе понравилось, — негромко констатировал Анатолий, опираясь локтями о стол и изучающе заглядывая ему в лицо. Роман пожал плечами.
— Неплохо, — отозвался он и сунул сигарету в рот не тем концом, но, вовремя заметив ошибку, исправился. Чернов усмехнулся.
— «Неплохо» сказал человек, который только что стоял столбом у сцены, разинув рот!
— Я стоял к тебе спиной. Почем тебе знать, в каком положении был мой рот?! — огрызнулся Роман и досадливо потер шрам на щеке. — Ладно, скажем так — меня впечатлило. А теперь ешь свою курицу и отстань от меня!
Анатолий добродушно усмехнулся, наполнил рюмки и поднял свою.
— Ладно, давай-ка выпьем за талантливых девочек! Никогда такого не видел, честно.
— Это можно.
Проглотив коньяк, Роман поставил рюмку и попытался сосредоточиться на беседе, но мысли путались, рассыпались, и в голове был, как выразился классик, салат оливье. Ему нужно было думать о Денисе, о воспылавшем к нему любопытством Гельцере, но о них не думалось — они стали далекими и незначительными, словно кадры позабытого фильма. Он курил сигарету за сигаретой и злился из-за того, что повел себя, как последний дурак. Горчакова, верно, порадовалась на славу — неплохая месть за все колкости в ее адрес. Роман вскользь посмотрел на сцену, где выступал местный шоу балет, чуть поморщился — после услышанного музыка казалась ему грубым аритмичным буханьем, отвернулся и принялся без всякого аппетита поглощать салат с непроизносимым названием. Слабо, едва-едва начал ныть заживающий порез.
— Вон она вышла, — вдруг сказал Чернов, который все это время внимательно за ним наблюдал, и Роман чуть повернул голову. У ближайшего к выходу столика стояли Рита, которая уже вновь была в своем жемчужном костюме, и Майя в компании троих холеных мужчин, внешностью чем-то неуловимо напоминавших Гельцера, и двух длинноногих девушек, одетых дорого и броско. Рита и Майя весело смеялись, а компания, судя по всему, выражала им свое восхищение. Все они явно были не первый день знакомы. Один из мужчин отодвинул стул, жестом приглашая Риту сесть, та усмехнулась, передала Майе свой скрипичный футляр и что-то сказала, и Нечаева, неодобрительно покачав головой, помахала остальным ладонью и удалилась, мягко и деликатно отодвинув со своей дороги пытавшегося удержать ее мужчину. Дальше Роман смотреть не стал — отвернулся со спокойным лицом. Собственно, так было и лучше. Рита в своей компании состоятельных друзей, там ей и самое место. А он останется на своем месте — в относительной тиши и спокойствии, с сохраненными нервами… пока Денис не заявится. Хорошо, когда все заканчивается, не успев даже толком начаться… особенно в этом случае. У него и без того забот хватает. И все бы хорошо, только где-то в груди словно засела тупая игла — то ли уязвленное самолюбие возмущалось, то ли что-то еще.
— Ромка, — мягко сказал Анатолий, — у тебя такой вид, будто ты сейчас кого-нибудь убьешь.
Он не ответил, разглядывая плавающую между столами стаю серебристых акар, похожую на компанию прогуливающихся замужних матрон, и рассеянно думая о том, что все рыбы, которых до сих пор попадались ему на глаза, исключительно пресноводные, их сородичи до сих пор обитают в бассейне Амазонки, и при чем тут определение «морской»? Роман хмуро посмотрел на часы, и в этот момент в зале негромко заиграла медленная музыка. Савицкий сжал губы, потом воткнул недокуренную сигарету в пепельницу и решительно встал из-за стола, переворачивая этой решительностью с ног на голову все свои недавние рассуждения.
Риты нигде не было — ни за столиком, куда она вроде как села, ни за другими. Он пошел через зал, оглядываясь по сторонам, ступил на площадку для танцев, где уже томно покачивались пары, огляделся снова и вдруг увидел ее за одной из колонн, где она стояла, прижавшись спиной к толстому стеклу, и над ее плечами сновали яркие рыбки. Одновременно с его взглядом Рита повернула голову, и ее лицо дрогнуло. На мгновение Роман был почти уверен, что сейчас она сорвется с места и убежит, но Рита, мотнув головой, быстро пересекла зал и скользнула в его руки. Ему показалось, что она дрожит.
— Я думала, ты никогда не придешь, — шепнула она, чуть приподнявшись. Усмехнувшись совершенно детскому тону, Роман обнял ее, и они начали двигаться в ритме незатейливого танца.
— А ты не думай. У тебя это все равно получается неважно.
— А вы все то же очаровательное хамло, Роман Андреич, — Рита улыбнулась. — Я-то возомнила, что ты будешь под впечатлением, в душевном трепете и все такое прочее… Когда я тебя увидела… знаешь, как ты там стоял и смотрел — это лучше всех аплодисментов и комплиментов, которые я когда-либо слышала.
— Рад, что тебя впечатлил мой идиотский вид, — ответил он с легкой досадой.
— Дурак ты! — возмутилась Рита. — Идиотский… У тебя был… очень одухотворенный вид.
— Хм, — сказал Савицкий, не припоминая, чтобы кому-нибудь когда-нибудь взбрело в голову применить к нему подобное определение. Впрочем, это было довольно приятно. — Ну, вам там со сцены виднее.
— Я так удивилась, увидев тебя здесь. На площади тебя не было, и я подумала…
— Я был там, просто ты меня не увидела. Я… ну, там было довольно много народу.
— Я не решилась позвать тебя сюда, — в ее голосе зазвучало смущение. — Здесь… дорого, а ты… мне кажется, ты бы не позволил…
— Правильно кажется, — он прижал ее к себе немного сильнее, чем позволяли приличия. Рита не возражала. — Ну, теперь это не важно.
— Давай отсюда уйдем, — решительно потребовала Рита. — Если б мы там не разминулись, я бы вообще сюда не поехала! Отменила бы все… Не хочу я сейчас ничего этого!
Роман подумал, что принял мудрое решение, слушая музыку за деревом.
— И куда же ты хочешь пойти? — спросил он, едва-едва сжимая ее обожженную ладонь. Должно быть, ей было больно играть, но тогда по ее виду сказать этого было невозможно.
— Я хочу к тебе, — просто сказала Рита. — Конечно, я бы могла пригласить тебя на остров… если хочешь, но у тебя лучше… у тебя почти как дома, а там… там, Ромка, совсем не дом. Так как? Поедем? Возьмем такси…
— Ну, не знаю, это так неожиданно, я должен подумать, посоветоваться с друзьями, с начальством, с наставниками…
— Прекрати! — ее рука, спорхнув с его плеча, шлепнула Романа по груди, он поймал ладонь прежде, чем она ускользнула, прижал своей ладонью и наклонился, и Рита тотчас же напряженно огляделась.
— Здесь нет Гельцера, — насмешливо и с легким холодком произнес Роман. — А если бы и был…
— Перестань.
— Правда, здесь есть твои друзья, которые сейчас вовсю таращатся на нас из-за своего столика, и если тебя беспокоит твоя репутация…
— Какие они к черту друзья! Какая репутация?! — зло прошипела Рита, чуть приподнялась и прижалась к его губам. Поцелуй был мягким, каким-то деликатным, но за этим чувствовался сдерживаемый жар, и Роману мгновенно тоже очень захотелось оказаться дома. Рита отодвинулась от него, вплела в его пальцы свои, тонкие и прохладные, и потянула с площадки.
— Давай чего-нибудь выпьем и уйдем. Я знаю, где твой столик — я вижу за ним некоего знакомого мне гражданина, который смотрит на нас с таким умилением, будто он твой папа.
— Сегодня мне и впрямь кажется, что он мой папа. Правда, физиологически это совершенно невозможно, потому как он младше меня на два месяца, — Роман усмехнулся, сжимая ее пальцы и мысленно с недоумением спрашивая себя, что он делает? Зачем ему это? Такое нельзя затягивать, он привык к простоте и ясности — к таким женщинам, которые приходят ненадолго, а потом их выпроваживаешь и ничего после них не остается, но эта… Такие не только оставляют после себя очень многое, но и могут, уходя, прихватить с собой что-нибудь твое.
Анатолий, вскочив, церемонно поклонился, выдвинул стул, отдал распоряжения официантке, поцеловал Рите руку, осыпал ее комплиментами — и все это практически одновременно, превратившись в некий добродушный фейерверк.
— Фантастическое выступление! — сказал он, опустившись наконец на стул. — Мой лексический запас слишком беден, чтобы я мог выразить свое восхищение!
— Тебе нужен апгрейд памяти, — заметил Роман, наливая Рите коньяк. Анатолий укоризненно покачал головой.
— Ты сам-то хоть что-нибудь сказал?
— О, ваш друг был очень красноречив! — весело отозвалась Рита, подхватывая свою рюмку. Они чокнулись, Рита сделала маленький деликатный глоток и полезла в сумочку за сигаретами, и весь тот короткий отрезок времени, пока ее голова была склонена, Чернов беспрерывно подмигивал Роману и производил всеми мимическими мышцами разнообразные гримасы, словно его одолел приступ пляски святого Витта, а Савицкий курил с нарочито суровым видом отшельника со стажем, силком извлеченного из своей обители, и только в глубине его темно-серых глаз поблескивали веселые огоньки. Подошедшая официантка, следуя его велению, принесла счет, и Роман расплатился, после чего под столом показал кулак Рите, которая все это время дергала его за рукав, пытаясь обратить внимание Романа на себя и свой кошелек.