Между каруселями и ярмаркой сверкал каток, на котором носились дети и взрослые, хохоча, врезаясь друг в друга, кидаясь подхваченными с высоких, сделанных изо льда, усыпанных снегом стен снежками.
Я, испытывая странную робость вперемешку с восторгом, подошла ближе к катку и остановилась, наблюдая за кружащимися фигуристами. И тут я услышала позади себя голос, показавшийся мне смутно знакомым. Я резко обернулась.
С минуту мы смотрели друг на друга, затем я снова вернулась к созерцанию кружащихся на льду людей.
Тяжелая рука легла мне на плечо, я не шевельнулась. Он встал рядом и развернул меня к себе. Я подняла к нему голову и улыбнулась.
– Привет, – сказала я. – Рада тебя видеть. Какими судьбами в этом городке?
Мне показалось, он несколько растерялся. Глаза его остро вглядывались в мое лицо, будто ища в них ответ на какой–то одному ему известный вопрос.
– Привет. Я тут проездом, но, скорей всего, немного задержусь, тут очень красиво. – Он помолчал, затем неожиданно спросил: – Ты меня узнала?
– Конечно, я тебя узнала, – я изумленно хмыкнула. – У меня все в порядке с памятью, и ты не из тех, кого можно просто взять – и забыть.
– Вот как.
Нет, ну точно, он растерялся, и я, не выдержав, расхохоталась.
– У тебя сейчас такое забавное выражение лица! Был бы у меня под рукой фотоаппарат, непременно бы тебя засняла, но я его оставила дома. Представляешь, я – и без фотоаппарата! Но ничего, это все переезд, еще денек – и я совсем тут освоюсь и больше никогда не забуду такую необходимую вещь дома. – Не дав ему вставить и слова, я схватила его за руку и потащила к будке проката коньков. – Давай–ка покатаемся. Ты хорошо катаешься? Я этого с детства не делала и буду сейчас как корова на льду, но раз ты здесь, я не упаду!
Он остановил меня перед самой будкой.
– У тебя уши красные от мороза, – проговорил он и обхватил мою голову своими большими теплыми ладонями, янтарные глаза оказались совсем близко от меня. – И руки у тебя как ледышки.
Он отпустил мою голову, взял мои руки и, наклонившись, дохнул на них, а затем начал растирать. Солнце золотило его небрежно падающие на поднятый воротник дубленки волосы. Некоторые пряди были светлее, мне показалось, что в них заблудились солнечные зайчики.
– Я не замерзла, – рассмеялась я, и вдруг с моего языка сорвалось: – Ты просто… солнечный мальчик. Всегда таким был.
Он замер и посмотрел мне в глаза. Я завороженно уставилась на него. Секунда – и наваждение прошло, а он уже вел меня за руку к торговым рядам, ловко лавируя между прохожими.
У какого–то ларька мы долго выбирали мне шапку. Остановились на смешной белой, с огромным помпоном и ушками с кисточками. Бабушка–продавщица с умилением наблюдала за тем, как он натянул мне на голову шапочку, вытащил из–под шубы косу и перекинул ее вперед, через мое правое плечо. В комплект к шапке были подобраны такие же белые вязаные варежки, которые он тоже надел на меня сам, и только потом повел меня обратно на каток.
Весь остаток дня мы катались. Я хохотала и падала, спотыкалась, снова падала, висла на своем спутнике и опять смеялась. Он улыбался одними глазами, пытаясь научить меня держать равновесие на скользкой ледяной поверхности. У меня не очень–то получалось, но нам было все равно. Катался он просто великолепно, казалось, он родился фигуристом, но я не сомневалась, что он мог делать все что угодно – и так же великолепно.
Стемнело. Вечер заиграл многоцветием иллюминации, а мы все катались, катались, пока нас не выставил с катка ночной сторож, напомнив, что всегда можно вернуться и снова кататься, пока держат ноги.
Потом мы, взявшись за руки, долго бродили по заснувшему городку и молчали. Я не хотела ни о чем говорить, мне было хорошо и спокойно вот так шагать – неизвестно куда, разглядывая дома, ночные огни, запрокидывать голову и погружаться взглядом в мерцающую звездами бесконечность ночного неба. Мы прошлись по набережной в сторону маленького, замершего на зиму порта, вернулись обратно к городскому парку, остановились ненадолго, чтобы рассмотреть ледяные скульптуры, а потом двинулись в сторону моего дома.
– Ты устала, – неожиданно отметил мой спутник, и в мгновение ока мы оказались прямо за окружающим мой особняк кованым забором, у входной двери.
– Зачем ты это сделал? – покачала я головой.
Он удивился, брови его поползли вверх. Я вздохнула.
– Мне нравится ходить пешком. Никогда так больше не делай. – Я запрокинула голову, чтобы узнать, не обиделся ли он, но он просто внимательно меня слушал. Глаза его светились в лунном свете желтым… Тигриные глаза. – Я даже такси никогда не беру, тут все очень близко расположено, и я просто гуляю.
– Я понял, извини, больше не буду.
Он наклонился, взял меня за плечи, заглянул мне в глаза. Я была уверена, что он хотел меня поцеловать, но он этого не сделал: отпустил меня и тут же исчез. Я стояла несколько секунд, глядя на пустое место, где только что стоял мой солнечный мальчик, а затем полезла в карман джинсов за ключами.
На следующий день я встретила его в кафе. Вдоволь нагулявшись по центру города и тщательно изучив экспозицию местного музея, я зашла перекусить, и тут звякнул дверной колокольчик, и появился он. За обедом мы опять смеялись, пробуя блюда местной кухни и расхваливая домашнее вино, которое специально для нас принес шеф–повар. Удивительное дело, везде, где бы я ни появилась, меня начинал кто–то опекать. Кафе не стало исключением, а мой улыбчивый любознательный спутник собрал вокруг нас целую компанию официантов, которые наперебой расписывали нам особенности местных традиций, а когда они узнали, что я здесь останусь навсегда, тут же решили, что этот столик отныне станет моим, и я всегда буду за ним обедать.
Выйдя из гостеприимной кафешки, мы долго смеялись.
– Нет, ну ты представляешь! – хохотала я. – Они меня задушат своей заботой, что за замечательные люди! Мне очень нравится этот городок, если я вчера еще в чем–то сомневалась, то сегодня последние сомнения исчезли: я здесь остаюсь!
Он на долю секунды замер, будто собираясь что–то сказать, но промолчал. Я скосила на него глаза, но на его лице, как всегда, играла улыбка, и я тоже улыбнулась.
День спустя, гуляя по набережной, я наткнулась на миссис Коллинз. Как выяснилось, она уже прознала о своей новой соседке (ну немудрено, городок–то маленький, все знали, что я купила особняк на берегу) и очень хотела со мной познакомиться. Когда я предложила ей работу, она тут же согласилась, и теперь моя голова была свободна от продуктов, готовки и прочих бытовых мелочей.
Я исходила весь городок вдоль и поперек, расспрашивая сначала миссис Коллинз, потом ее младшего сына, который несколько дней был мне самым настоящим гидом. Со временем я стала брать с собой фотоаппарат и снимала, снимала, снимала. Правда, на большинстве моих работ красовался закованный в толстый, крепкий зимний лед залив – я очень любила снимать природу, и поэтому однажды пошла в редакцию городской газеты и предложила свои услуги. Посмотрев пару моих фотографий, главный редактор озвучил весьма внушительную цифру, но я только рассмеялась. Деньги мне были ни к чему: на моих счетах лежало достаточно средств, чтобы я могла жить до конца своих дней, ни в чем себе не отказывая, путешествуя по миру и покупая дома, машины. Но мне просто хотелось чем–то себя занять, и чтобы моя работа тоже оказалась кому–то нужной. Мы с главным редактором ударили по рукам, и я пообещала ему серию репортажей об окружающей городок природе. Через неделю в моем гараже поселился огромный джип, и я собиралась после Нового года устроить небольшую вылазку в окрестности, а может, прокатиться километров за триста к горам, пики которых вздымались в туманной дали к западу от берега океана.
Когда я не гуляла и не фотографировала, я читала, сидя на ковре у камина или забравшись в огромное уютное кресло–качалку. Мне нравилось читать вслух, не знаю почему, и мне совсем не были нужны слушатели. Однако бывало, я приходила на кухню к хлопотавшей у плиты миссис Коллинз и читала ей. Иногда меня слушал он. Но чаще всего я тихонько включала классическую музыку и читала вслух самой себе.
Так проходили мои дни. Иногда ко мне присоединялся мой солнечный друг, и мы вместе бродили по городу и смеялись. С ним было легко и весело. Его улыбка никогда не мешала анабиозу, в который я впала, не нарушала пустоту в моей голове, ничем мне не угрожала. Я жила, гуляла, улыбалась. Всегда улыбалась и надеялась, что так буду жить долго, очень долго, пока не устану или пока мне не надоест…
* * *
Я не заметила, как задремала. Очнувшись, поняла, что мой солнечный приятель куда–то исчез. Не знаю, совсем ли он ушел, или бродил по дому, мне было все равно. Я зевнула и потянулась. Пора ложиться, завтра Рождество, в городе будут фейерверки, и я не собиралась пропустить ни минуты праздника только потому, что устану и захочу спать.
Я разделась и заползла под одеяло. Глаза мои слипались, еще чуть–чуть, и я усну крепко–крепко, и меня не потревожит никакой сон. Я делала все, чтобы каждую ночь вот так валиться в постель и отключаться.
– Сплошной океан, белые просторы, пустынные улицы, шпили церкви, устремленные в небо, – вот все, что ты снимаешь. Никогда людей, почему? У тебя есть фотография городской елки, но снята она ночью. Вот каток, который так тебе нравится, но снова ночью, пустой. Всегда пустота и тишина. На днях ты говорила мне, что звуки детского смеха согревают тебя, но нет ни единой фотографии с детьми. Почему? – Он швырнул пачку фотографий мне на одеяло. – Я знаю ответ на этот вопрос, и ты сама его знаешь.
– Не будь занудой, – фыркнула я беззлобно и рассмеялась. – Ты такой грозный, так на меня набросился. Что с тобой случилось?
Я высунула нос из–под одеяла и взглянула на него. Казалось, его пристальный взгляд сейчас прожжет меня насквозь. Я хмыкнула – на моего солнечного друга вдруг нашла тучка, и он нахмурился словно небо в преддверии ненастья.
Он молнией бросился на меня, одеяло отлетело в сторону, взгляд его замер на моей длинной байковой ночной рубашке, и он завис надо мной как грозное карающее божество, удивленное божество.
– Что это на тебе?
– Тепленькая ночнушка, никогда не видел такую? – Меня снова разбирал смех, но спустя мгновение мне стало не до шуток.
Одним движением он разорвал на мне рубашку, навалился на меня, его тяжелое сильное бедро грубо раздвинуло мои ноги, руки схватили мои, закинули за голову. Он крепко держал меня, не давая шелохнуться, и тяжело дышал. Глаза его были крепко зажмурены, тело натянуто, словно готовая лопнуть струна.
Я спокойно лежала и ждала, что он сделает дальше, на губах моих играла улыбка.
– Ну же, – прохрипел он, – давай, сопротивляйся, отталкивай меня!
Он отпустил мои руки, и я тут же откинула с его лба лезшие в глаза кудри. Он свирепо зарычал, потом склонился ко мне и ухватил острыми зубами сосок, сжал. Вторая рука – с длинными когтями – царапнула мой второй сосок.
– Я могу изнасиловать тебя, взять тебя, ты это знаешь! – Он открыл глаза и тяжело уставился на меня. – Прекрати улыбаться! Господи, я ненавижу твою улыбку!
Его длинный золотистый коготь провел у меня между грудями, показалась кровь. Я смотрела в его полыхающие янтарем глаза и… улыбалась.