Итогом недельного советско-китайского запоя стал «протокол намерений», которому, к слову сказать, предстояло пройти ещё множество согласований в высших инстанциях. Подписали его, соответственно, товарищ Чан и Остап, и обстановка при этом ничуть не уступала по своей торжественности Кремлёвской. Её не портили даже опухшие лица обоих руководителей.
После этого программа пребывания «китайцев» на родине практического марксизма исчерпала себя, силы участников марафона были на исходе, да вот только поезд «Москва-Пекин», на который они предусмотрительно взяли обратные билеты, отходил через неделю. Остап, изрядно уставший от хитрых иностранцев, решил сбыть их с рук, и наши с Женей услуги пришлись ко двору как нельзя кстати. Юра без промедления составил «расширенную смету», Остап, не глядя, подмахнул её, и наши каникулы продолжились. Теперь, правда, в семидесяти километрах от города, в филиале гостиницы «Интурист» на берегу красивейшего озера.
Согласия «китайцев» никто не спрашивал, к чему они вполне привыкли за последние пятьдесят лет торжества коммунизма у себя дома. И даже показалось, что многим из них затея пришлась по душе. Неограниченные теперь ничем — ни больной печенью, ни высокой ответственностью — «китайцы» легко и непринужденно включились в процесс уничтожения дармового алкоголя.
Едва они расселились в гостинице, как к высоким гостям прибыла группа официальных товарищей из местного сельсовета, и после традиционного банкета парламентёры пригласили всех желающих на прогулку к Шаман-Камню. Для тех, кто не в курсе — это кусок скалы, торчащий из воды, довольно красивый на вид. Согласно древнему преданию, в нём живут злые духи. Надо ли уточнять, каким способом они изгоняются?
«Китайцев» привезли обратно чуть тёпленьких, поскольку «духи» в тот вечер долго не желали успокаиваться, и их пришлось буквально заливать водкой. Мы привычно помогли людям из сельсовета разнести гостей по номерам, а сами продолжили ублажать Бахуса до глубокой ночи, но уже не на природе, а культурно, в помещении бара.
Когда на следующее утро, примерно в половине восьмого, товарищ Чан выполз на балкон, чтобы проветриться, его взору предстала поразительная картина: Женя и я играли под окнами гостиницы в бадминтон. Ни принятая накануне лошадиная доза спиртного, ни изнуряющая прошлая неделя работы не сломили стойких юношей. Мы испытывали настоящее удовольствие, гоняя друг друга по лужайке, и от одного только нашего мельтешения товарищу Чану, надо думать, становилось дурно.
Завтрак прошёл без приключений и… «китайцев». Лишь «Шурик», верный долгу переводчика, составил нам компанию. Остальные прийти не смогли, и спрашивать о причине их отсутствия было бы не правильно с политической точки зрения.
А после этого произошло одно странное событие.
Вернувшись в свой номер, чтобы переварить содержимое желудков, мы столкнулись там с горничной. Она уже закончила уборку помещения, но почему-то сидела на краешке кровати и чего-то ждала. Увидев постояльцев, она вскочила на ноги и спросила, кто из нас старший. Пока я думал, чем мне грозит правдивый ответ, Женя вызвался в старшие добровольно. Они ушли куда-то вместе с горничной и не появлялись минут пятнадцать, а когда Женя вернулся, то на лице его блуждала ехидная улыбка.
— Ты не поверишь, за кого она нас приняла, — заявил он с порога.
— Ну?
— За бойцов невидимого фронта.
— Откуда ты знаешь? — не поверил я.
— А чего тут знать? Она мне сейчас дала полную выкладку: кто, где живет, чем занимается, с кем встречается. Спросила, когда в следующий раз прийти.
— А ты?
— Сказал, чтобы каждый вечер — ко мне на доклад. К одиннадцати. — Видимо, Женя решил воспользоваться своим «служебным положением» не только в целях прикола.
— Заметут тебя, — предупредил я.
— И что? На дворе не тридцать седьмой.
Если бы не бадминтон, мы наверняка умерли бы в тот день от тоски. Впрочем, причиной смерти могло послужить и обжорство. «Китайцы» упорно не показывались на глаза, так что нам приходилось отдуваться за всех отсутствующих.
— Что это у вас в горшочке? — капризно спрашивал у официанта Женя и, получив исчерпывающий ответ, принимался осваивать бюджет Остапа.
Утренний конфуз с горничной мы больше не обсуждали, он просто переместился в область подсознания, готовый в любую минуту выплыть снова наружу без всяких усилий с нашей стороны. Как взведённая пружина. Как бомба замедленного действия.
Вечером, когда все сидячие места в баре оказались занятыми, а мои ноги нагло возлежали на совершенно пустом кресле, ко мне приблизился тип, одетый в модную маечку, под которой легко угадывалось тренированное тело весом чуть более ста килограмм. Наколки у него отсутствовали только на белках глаз.
— Разрешите стульчик у вас позаимствовать? — спросил незнакомец подозрительно вежливо.
В другое время я бы благосклонно позволил человеку изъять у меня излишнюю мебель, но пара коктейлей и старательная горничная не позволили мне этого сделать.
— Проваливай, — сказал я и почесал носком одной ноги ступню другой.
Парень от удивления широко раскрыл рот, и стало ясно, что при желании в него спокойно могут поместиться и сам я, и моё кресло.
«Что я делаю?» — запоздало подумалось мне, но качок не предпринял больше никаких действий и молча удалился.
Вскоре Женя подоспел с очередной выпивкой, а потом к нам неожиданно присоединился «Шурик», и всё пошло, как обычно. Об инциденте со стулом я почти забыл, но уже перед самым закрытием бара к нам подсел ещё какой-то мужчина. Он был покомпактнее предыдущего, но свирепость его лица компенсировала этот недостаток с лихвой.
— Чего шумим? Чего людей хороших обижаем? — спросил он вкрадчиво, не представившись.
— Это кто? — развязно поинтересовался Женя, а «Шурик» снял очки, без всякого злого умысла, просто чтобы получше разглядеть нового собеседника.
Мужчина продолжил свой тихий монолог:
— Здесь так не принято. Вот я, допустим, могу дать в репу вон тому пацану. И тому тоже. — Его указательный палец замелькал в воздухе. — Но они — никто, а меня зовут Марат, и оба этих факта известны широкой публике. Вы кто такие — вот в чём вопрос?
Манера его речи понравилась мне — сам я так не умел. Ещё не вполне отдавая себе отчет, в какой скверной ситуации мы оказались, я поманил мужчину к себе пальцем и прошептал на ухо:
— Завтра в десять часов утра у меня в одиннадцатом кабинете. Адрес знаешь?
Его знал весь город, как знают Лубянку в Москве.
— Я поинтересовался, ты дал полный ответ. Зачем же в кабинет? — резонно возразил мужчина.
— А ты будешь хорошо себя вести? — голосом воспитателя детского сада осведомился Женя, хотя и не до конца вник в суть дела.
Мужчина не успел что-либо пообещать. «Шурик» вдруг встал, с жаром пожал ему руку и, коверкая русские слова, рассказал что-то о товарище Мао и нерушимой дружбе между КНР и СССР. Этим он окончательно добил Марата, покинувшего поле брани в полной растерянности.
Ночь неумолимо надвигалась на землю, и самое время было отойти ко сну, но мы никак не могли угомониться. Наши ангелы-хранители продолжали трудиться в авральном режиме, как кочегары паровоза, удирающего от банды батьки Махно.
Выйдя подышать свежим воздухом, мы обнаружили там компанию подростков, возившихся с мотоциклом, и в наших затуманенных мозгах тут же родился новый идиотский план. Жаль, «Шурик» куда-то пропал. Его акцент мог бы стать частью замысла, но ничего не поделаешь — нам пришлось сыграть роль иностранцев самим.
Мы наговорили молодежи кучу ерунды, используя не столько свои скудные познания в английском, сколько произношение характерных звуков, почерпнутых у американских президентов.
— Я есть немножко иностранец, — твердил я.
— Гитлер капут! — вторил мне Женя.
Но на пацанов наши откровения производили неблагоприятное впечатление.
— Понаехали тут, говнюки, — пробурчал себе под нос тот, что копался в движке, в полной уверенности, что его не понимают.
— Я-я! Мы долго ехать, — подыграл ему Женя.
Затем мы попытались давать различные советы относительно ремонта двигателя внутреннего сгорания, но молодёжь только продолжала ругать нас и раздражалась всё сильней. Тогда я, находясь в импровизационном экстазе, сообщил:
— Мой привёз в СССР много одежда. Garment[2]. — Вспомнилось как нельзя кстати нужное слово из школьной программы, которое самими англичанами практически не употребляется.
— И много жвачка, — подхватил Женя.