На пути из Москвы Олег Петрович был молчаливее обычного, и попытки Афины Павловны расшевелить его не имели успеха.
— Ну и помалкивай в тряпочку, если уж стал такой важный, — обиделась Афина Павловна и достала из сумочки переводный роман.
А Олегу Петровичу, собственно, нечего было и обдумывать по-настоящему, потому что в его распоряжении была только факты, объяснение которых не укладывалось ни в какие рамки. Строго говоря, они вообще были необъяснимы, под них нельзя было подвести никакой теории, оставалось только фантазировать и строить весьма шаткие гипотезы. Но покачивание вагона, удобное кресло и смягченный перестук колес располагали к тому, что Олег Петрович вновь и вновь перекручивал нить своих размышлений.
Не подлежало уже никакому сомнению, что ему, по какой-то неведомой причине, стали присущи таинственные и могущественные способности, ему стало дано не только проникать в сокровенные мысли окружающих, но и влиять на решения и поступки людей по своему желанию. Прежде он за собой этого никогда не замечал, а теперь вот вдруг проявилось, получалось без особого труда, а само проявление этого психологического процесса становилось уже как бы само собой разумеющимся, как зрение, как слух.
Чтобы проникнуть в мысли другого, ему стоило только сосредоточиться, как, скажем, во время слушания лекции, от которой на миг отвлекся, но спохватился и вновь улавливаешь нить рассуждении лектора. Вот также и теперь, стоило немного напрячь внимание — и чужие мысли становились понятными, как свои. Правда, иногда получалась какая-то каша из набора слов, повторяющихся строчек песни или уж вовсе какой-то чепухи, но так, наверное, оно и было в голове того, на ком сосредоточивал он свое внимание.
У Афины, например, сейчас мысли шли, в основном, двумя слоями: самый плотный состоял из текста книги, над ним — ее, неоформленные словами суждения — одно ей нравилось, другое раздражало, — а где-то очень издалека прорывалось иногда беспокойство об оставленном в бюро проекте или расходы по поездке.
Афину, положим, он знал, а вот заместителя министра увидел первый раз, а мысли его были Олегу Петровичу даже еще яснее, наверное, потому, что сам он, сознавая ответственность момента, напрягся очень сильно. Замминистра, безусловно, был волевым, властным человеком и по натуре и в силу занимаемого им поста, но стоило Олегу Петровичу сосредоточить свои желания, как тот подчинился, незаметно для себя переменил свое решение, нашел подвернувшийся вариант действия и поступил так, как хотел Олег Петрович.
«Большая сила, черт возьми! — который уж раз отметил он, — гипноз, что ли? Вообще такое, если верить литературе, встречалось и раньше. Помнится, был, например, Свенгали, тот тоже умел распоряжаться людьми вопреки их воле. У графа Калиостро наблюдалось что-то в этом роде… В мелочь у них все это вылилось, в личное, а ведь могли бы совершить великие дела! А какие именно, на что стоит употребить такую силу?»
— Фина! — слегка толкнул он свою подругу, — оторвись-ка на минутку.
— Оторвалась, — ответила та, опустив книгу на колени.
— Я хочу тебя спросить об очень важном.
— Я вся — внимание, — заверила она.
— Вот так, молодчина! Скажи мне теперь, что бы ты стала делать, если бы смогла все, что хочешь?
— Подумаешь задача! Ну составила бы себе, например, хороший гардероб, купила тебе новую машину вместо твоей дрянной «букарахи», обзавелась бы дачей на южном берегу Крыма. Хватит тебе?
— Нет, ты размахнись пошире.
— Хорошо. Пусть дача будет на берегу Средиземного моря, у причала личная яхта. Не плохо бы еще иметь пять человек прислуги в своем распоряжении. А ты что, выиграл?
— Ты все-таки мельчишь, Фина. Представь, что тебе служит могущественный джин, готовый выполнить любое твое желание. Ты можешь распоряжаться судьбами людей, править государствами, делать все, что тебе угодно.
— Ну, если так, то я распоряжусь, чтобы был коммунизм. Он, конечно, и без меня неизбежен, но еще не скоро, а тут чтобы раз-два — и дело с концом.
— Это прекрасно. А как ты это осуществишь?
— Я прикажу, а джин пусть уж сам позаботится о способах.
— Афина, но ведь ты понимаешь, что без сопротивления ни капиталисты, ни царьки своего не уступят.
— Черт возьми, Олег, не знаю, чего ты от меня хочешь! Уж если джин всемогущ, пусть он и изворачивается как знает.
— Нет, Фина, даже в сказках должна быть своя логика. Вспомни: чтобы задержать погоню, кидают гребешок — и вырастает лес, бросают полотенце, из которого образуется река, а не наоборот. А баба Яга вынуждена лес сгрызть, а реку выпить, и опять-таки не иначе.
— Уж не собираешься ли ты стать сказочником?
— Нет, но ты не отвечаешь на основной вопрос.
— Дорогой мой, на него так сразу не ответишь, тут крепко думать надо. Разве тебе не ясно, что над этим ломали головы многие люди, куда более способные, чем я или ты. Спроси что-нибудь полегче…
Это было верно, смешно ожидать более определенного ответа, да и спрошено было без надежды на него. А вот попутно в словах Афины Павловны Олегу Петровичу показалось что-то примечательное, даже мало относящееся к вопросу, что промелькнуло, не зацепившись, и лишь через несколько минут он установил, что насторожило его мимолетное упоминание о «букарахе».
«Ну и что из того? — подумал он. — Афина права, хватит уж возиться с этой самоделкой, не то время, чтобы раскатываться на убогой тарахтелке. Ба, передам-ка я ее нашему ГПТУ, пусть ребята забавляются. Вот только ангела с нее надо снять, ни к чему им ангел».
И вдруг Олег Петрович вспомнил свой разговор с Кузьмой Кузьмичем и только тут догадался:
«Стоп! Как же я сразу не сообразил! Наталкивал же он меня на то, что предметом концентрации моих переживаний была вещь, которую я перенес из квартиры в машину; ведь это же ангела я перенес! Значит, действительно, не телевизор служит источником моих загадочных видений, а именно эта старинная статуэтка…»
Приехав домой, Олег Петрович, разумеется, сразу же отвинтил ангела с капота «букарахи», принес в спальню и поставил точно на то самое место, где статуэтка стояла всегда. Помня о подмеченной ранее периодичности явлений, он заглянул в дневник и с огорчением установил, что до появления желанного эффекта надо ждать дней восемь-девять.
«Странная закономерность, — не в первый уже раз задумался он, — почему в основе периодичности лежит такое „некруглое“ число — не месяц, не неделя, не декада».
И не впервые также стал он сейчас перебирать в памяти обстоятельства, сопутствующие явлениям. Он вспоминал подробности, глядя на ангела, машинально повертывая его на столе. Он даже наклонил его, поставив в то положение, в котором он был закреплен на машине, как бы вновь увидел, как во время поездки над капотом «букарахи» красовался ангел, летящий перед ветровым стеклом, освещенный красным светом луны. И тут Олег Петрович уловил наконец разгадку:
«В лунном свете был он во время дорожного происшествия!» Олег Петрович схватил настольный календарь, сравнил его с дневником и убедился: «Ну конечно, каждый раз явления происходили в полнолуние. А как же иначе! Мог бы и раньше догадаться, что должна быть связь с Луной, потому что именно на Селене собиралась Лия установить генератор импульсов. Значит, все эти видения наяву и то, что снилось, — следствия одного и того же процесса, все это сводится в единую систему, естественную и закономерную!..»
Ко времени возвращения Олега Петровича из Москвы план по бюро продвинулся в должной мере, безболезненно проходила и реконструкция, затеянная им при учреждении должности главного конструктора.
По новому, разработанному им положению к нему влился отдел технолога, числившийся ранее самостоятельной административной единицей. Бывший начальник технологического отдела инженер Онищенко становился его заместителем, ничего не теряя в окладе. Не ущемлялись и другие работники отдела, так что слияние произошло безболезненно, а Олег Петрович получил больше возможностей маневрирования. Правда, ему уже приклеили звание «реформатора», но звучало это безобидно. Закончилось и переоборудование помещений, поэтому Олег Петрович сразу же смог перебраться в новый кабинет.
Помещение, которое занимал Лев Васильевич, имело единственное окно, поэтому в нем было несколько сумрачно, его и отвели под компьютер, а из двух окон нового кабинета открывалась панорама почти всего завода, и виднелся даже участок реки с темневшим за ней в отдалении лесом, уходящим за горизонт. По реке проходили празднично выглядевшие белые пароходы, на подоконнике сновали воробьи, доносился слаженный гул цехов, было солнечно.
Люся разместилась в маленькой приемной. Она теперь стала официальным секретарем, к ней был проведен звонок, появилась пишущая машина и телефонный аппарат. Для начала Олег Петрович поручил ей написать плакат с лаконичной надписью «Не курить!» и укрепил его на самом видном месте кабинета.
— У тебя стало совсем как у заправских бюрократов, о которых ты всегда отзывался презрительно, — заметила Афина Павловна, заглянув мимоходом. Нельзя сказать, что Олег Петрович выслушал это замечание вполне равнодушно, чем-то оно задело, он стал считать, что положение все же к чему-то обязывает и к тому же способствует работе.
К этому времени затеянное им «сближение с профессией», как это стали называть, заканчивала уже вторая группа и пора было ознакомиться с результатами первой. Олег Петрович вызвал конструкторов и предложил поделиться впечатлениями. В общем, получалось, что месяц, проведенный ими за станками и у верстаков, прошел благополучно. Никто ничего не запорол, кое-чему научились, ко многому пригляделись и стали представлять конкретнее, чем это виделось из бюро. С рабочими сошлись поближе, хотя не обошлось и без подначек со стороны «работяг».
Оказалось даже, как ни странно, что все выполнили нормы. Положим, на ответственные участки никого из них не ставили — в цехах не дураки в мастерах ходят — да и работы конструкторам давали невысокой точности, кое в чем не обошлось и без помощи рабочих.
Олег Петрович собирался уже отпустить конструкторов, когда один из них нерешительно заговорил как раз о взаимоотношениях с рабочими.
— Вышел у меня маленький казус. В начале месяца я проработал два дня на дыропробивном прессе: рабочий был на бюллетене, и мне пришлось заменить его. Работенка, доложу вам, однообразная, квалификации не требует, скучновато, вот и дернуло меня затеять «рацию». У пресса ход стола использовался только в одну сторону, а обратно его приходилось возвращать вручную — тяжеленько и долгонько ручку крутить.
— Да не тяни ты, Бахметьев, — пробовали поторопить рассказчика, но тот только отмахнулся и вдался в технические подробности, потом вернулся к «казусу»:
— Инженерам, вы знаете, не полагается подавать рационализаторские предложения, касающиеся их работы, поэтому, когда рабочий вышел с бюллетеня, я его и надоумил: «Неужели не надоело крутить глупую ручку? Подай „рацию“, чтобы пристроили пару шестерен для использования обратного хода. Это и труд облегчит, и деньгу получишь». Он согласился, переделка была чепуховая, справились за неделю.
— Так это же превосходно! — обрадовался Олег Петрович. — Видите, сказалось и еще одно достоинство сближения профессий.
— Хорошо-то хорошо, да обернулось плохо. До переделки пресс работал в три смены, значит, на нем были заняты трое рабочих, а при новой производительности оказалось достаточно одной смены, поэтому двух сменщиков перевели на другую работу. И вот встретил меня недавно тот, который рацию подавал и говорит: «Черти бы тебя подрали, умная голова, за твой совет. Получил я премии двести рублей, а из-за них двух приятелей лишился, да еще морду они мне на днях набили!»
Оказывается, тем двоим, которых перевели, пришлось к новой работе привыкать, заработок у них на это время снизился, вот они с горя выпили и… свели счеты.
На Бахметьева тут же посыпались шуточки:
— Не тому, выходит, морду набили!
— Ничего, он выпьет тоже и переадресует по назначению.
— Ну, гляди, теперь в цех не очень-то показывайся…
Олег Петрович опешил: хорошая инициатива готова была провалиться, а как поправить дело, сразу не придумаешь.
— Какой же отсюда вывод? — спросил он, чтобы оттянуть время.
— Уж я во всяком случае не сунусь больше в такое дело.
— И не надо соваться, — подал голос Онищенко. — В мою бытность технологом я несколько раз отмечал: как где-нибудь резко поднялась выработка, так и знай, применили подпольно какое-то приспособление. Работяга теперь пошел умненький, он знает, что проведи он рационализацию должным порядком, расценки обстригут, и снова он окажется при пиковом интересе. Теперь рабочий свои приспособления в БРИЗ не тащит, он их в шкафчике хранит, а применяет украдкой. В лучшем случае другу даст на время и под большим секретом, а потом опять в шкафчик спрячет. На этот раз какой-то новичок попался, потому и клюнул на удочку Бахметьева. Такова диалектика.
— Нет, — возразил Олег Петрович, — это торгашеская диалектика, а настоящая требует чего-то другого, о чем именно нам, инженерам, полагается обязательно думать, чтобы вписывалось и в рабочие и в государственные интересы. Я предлагаю задуматься по этому поводу весьма серьезно. К этому мы еще вернемся.
С какими-либо рекомендациями пришлось, однако, задержаться, так как прибыл груз из Дубны, и Олег Петрович с головой окунулся в дела: установку компьютера и его освоение. К его великой радости, устройство пришло уже исправленным: специалисты Дубны оказались на должной высоте, справились без вмешательства фирмы да еще составили подробное описание путей нахождения неисправности, изложив весь ход ремонта с таблицами проверок. Видно было, что над компьютером там поработали весьма квалифицированно и добросовестно.
Когда Олег Петрович с двумя электриками из отдела механика справился с установкой, и машина выдала свое первое решение, Олег Петрович был счастлив, как после хорошо выдержанного экзамена, и ему даже не хотелось уходить в конце рабочего дня. Ему казалось, что теперь она и без него будет продолжать жить своей электронной жизнью, что-то соображать за пределами положенной ей системы исчисления, в принципе, самой элементарной и бесхитростной.
Теперь, когда машина полностью обрела присущий ей облик, она напомнила ему тот самый Комбинатор, за которым любила проводить время Фада, только тот был, безусловно, более могущественным. В память о Комбинаторе Олег Петрович вслух назвал как-то компьютер «Шехерезадой», так это название и привилось.
Однако приглядевшись, Олег Петрович быстро убедился в ограниченности машины и поостыл: «Да-а, — пожалел он, — машина эта, действительно, с низшим образованием и куцыми возможностями. Дисплей и аналоговое устройство еще заслуживают уважения, а остальное — примитив. Нет, с этой бандурой еще работать да работать надо, пока ее до ума доведешь».
О своем намерении усовершенствовать компьютер Олег Петрович сказал заместителю министра не в похвальбу, ему что-то подсказывало, что его вмешательство не окажется безрезультатным, но пока служба настоятельно требовала других действий.
Вновь собрав всех сотрудников, Олег Петрович высказал свою точку зрения на рационализацию.
— Ну какой ты к черту инженер, если не имеешь ни одного авторского свидетельства! — воскликнул он, и конечно же, кто-то немедленно поинтересовался, не без подковырки:
— А у вас их много?
— Маловато. Мог бы сослаться на то, что не было у меня таких богатых возможностей, какие появились теперь. Но все же троечка у меня имеется. И они не окажутся последними, это я вам обещаю твердо!
Выглядел Олег Петрович по-прежнему нереспектабельно: шикарный костюм он повесил в шифоньер, не считаясь с протестами Афины Павловны, и облачился, как только приехал, в привычный полотняный пиджачок. Артистическими способностями он не обладал, в говорунах не числился, а все же чем-то подкупал слушателей.
— На мой взгляд, инженер без изобретений или ученый без открытия выглядит таким же противоестественным и жалким, как комолый черт. Недоукомплектовали, видите ли, беднягу, недоносок, одним словом. Ведь даже само слово «инженер» означает «хитроумный изобретатель», а не чиновник с «поплавком».
— Простите, — перебил парторг. — А рогатого черта вы относите к разряду естественных явлений, так я вас понял?
— А как же! — не смутился Олег Петрович. — С позиций священного писания иначе и быть не может. Там тоже — своя логика.
И переждав одобрительный смешок, Олег Петрович переменил прицел:
— Теперь — о рационализации. На мой взгляд, «рация» рабочего — это использование промаха инженера, исправление его недоделки рабочим, а отсюда — вывод: если такую недоделку — свою или допущенную товарищем заметил сам инженер, он должен ее исправить в служебном порядке, а не подсовывать подставному лицу. Другое дело, что мы, дорожа своей инженерной честью, должны выявлять рабочую инициативу. Не подглядывать, конечно, а побуждать рабочих, наталкивать и помогать в техническом оформлении…
На этом собрании Олег Петрович совсем не хотел давить на сотрудников силой своих психических возможностей, но она, возможно, сказалась бессознательно: не мог же он, призывая других, сам остаться безразличным. Как бы то ни было, он почувствовал отчетливо, что слушатели отнеслись к проблеме заинтересованно, ему удалось победить их безразличие, скептицизм, и, хотя никаких обязательств принято не было, — Олег Петрович и не наталкивал на них — было понятно, что ему удалось затронуть в конструкторах их профессиональную гордость.
За всеми этими делами Олег Петрович чуть не пропустил вычисленный им день начала действий таинственного ангела, но вспомнил вовремя, ушел с работы по звонку, сделал все необходимое по хозяйству, пообедал, часика два поспал, освежился под душем и отдохнувший, полный сил приготовился к встрече с неведомым.
Он еще раз придирчиво проверил положение ангела на столе и, хотя непричастность телевизора к явлениям была теперь несомненной, все же сел в кресло перед ним и стал ждать.