— Да хоть на Супану!
— Я подумаю, — медленно выговорил Керл.
На следующий день было четвертое и последнее заседание. Толпа походила на огромного разноцветного спрута, заполнившего своей слизистой массой весь центр города. Непрерывно жужжали махолеты, доставляя в здание суда высоких гостей, пожелавших быть свидетелями того, как будет каяться Керл Вельхоум. Когда последний гладиатор появился в зале заседаний, собравшиеся дружно зааплодировали, а толпа на улице издала рев, от которого задрожали стены.
Посасывая конфетку, которой по уже устоявшейся традиции угостил его один из рейнджеров, Керл уселся на жесткую скамью, установленную на возвышении по правую сторону судейского стола. Прозрачная стена из сверхпрочного пластика отделяла подсудимого и его адвоката от публики. Какое–то время Керл лениво рассматривал сытые розовощекие физиономии пацифистской элиты, затем, не скрывая своего отвращения, отвернулся и стал переговариваться с охранниками. Бравые рейнджеры были не прочь поболтать со столь известным в Содружестве человеком, чье внимание им явно льстило; посьеррян даже не останавливали свирепые взгляды, что бросали на них сидевшие в первых рядах члены Совета Пацифиса.
Безмятежный вид Керла и ликующая улыбка, не сходившая с лица Лайта Пазонса, давали присутствующим повод думать, что последний гладиатор пошел на сделку со своими обвинителями. Эти подозрения еще более усилились, когда стало известно, что новым обвинителем по делу Керла Вельхоума назначен один из самых влиятельных членов Совета Пацифиса Люк Зубарт, который в далеком прошлом был весьма известным гладиатором.
Ровно в десять часов по сомметанскому циклу верховный судья объявил о начале заседания. Слово для обвинения было предоставлено Люку Зубарту.
Керл внимательно следил за тем, как на трибуну неторопливо восходит сухой тщедушный старичок с совершенно седой головой. Он походил на мудрого деда–примирителя из пацифистских сказок, и лишь немногим было известно, что под этой маской скрывается жестокий и расчетливый убийца, на чьей совести был не один десяток загубленных жизней. Керл, знавший Люка Зубарта примерно восемь лет, с удивлением отметил, что за все эти годы он совершенно не изменился. Та же расслабленно–неспешная походка, чуть согбенная спина, усталый добрый взгляд. Столь же безобидным он выглядел на турнире в Растебуре, и семеро гладиаторов–ламетян имели неосторожность поверить в это. Заговорщицки подмигивая друг другу, они выбрали поединок на ножах, рассчитывая вдоволь натешиться над беспомощным стариком. Люк перерезал им глотки. Это был славный бой, о котором еще долго вспоминали. Вскоре после этого Люк внезапно отрекся от иррационалистских убеждений и переметнулся к паци. Сильный, беспощадный и умный, он быстро сделал себе карьеру. Не так давно Содружество было ошеломлено сообщением о том, что белоннянин Люк Зубарт избран в Совет Пацифиса. Кстати, Люк был единственным белоннянином за всю историю Содружества, удостоенным подобной, весьма сомнительной, по мнению Керла, чести.
Люк вскарабкался на трибуну и только сейчас посмотрел на Керла. Их взгляды встретились. Некогда они состояли почти в приятельских отношениях и даже должны были драться на турнире в Коммоде. Бой не состоялся, так как Керл Вельхоум предпочел выступить на Армагаске. Вскоре после этого Люк и заявил о том, что заканчивает карьеру гладиатора. В Гильдии тогда ходило много сплетен по этому поводу, причем наряду с именем Люка неизменно упоминали Керла Вельхоума. И вот судьба назначила им встретиться вновь, сделав участниками нелепейшего фарса.
— Верховный Суд Пацифиса против гражданина Содружества белоннянина Керла Алинса по прозвищу Вельхоум. — Прислушиваясь к дребезжащему голосу Люка Зубарта, Керл слегка улыбнулся — надо же, оказывается, кто–то еще помнил его настоящее имя! — Упомянутый Керл Вельхоум обвиняется в преступлении против человечества, выраженном в несогласии с общепринятыми нормами морали. Верховный суд предъявляет Керлу Вельхоуму обвинения в злостном отрицании восьми заповедей Пацифиса, а именно: первой, второй, третьей, пятой, седьмой, девятой, десятой… И восьмой! — поспешно добавил обвинитель, после чего сделал многозначительную паузу. — Теперь с позволения суда я перейду к подробному разбирательству каждого пункта обвинения.
Верховный судья Ламурк, словно попугай, закивал головой, усердно показывая, что он позволяет, но Люк Зубарт даже не подумал посмотреть в его сторону. Он решил быть кратким и сразу перешел к делу.
— Заповедь первая: мир превыше всего. Уже самим фактом участия в столь отвратительном деле как гладиаторские поединки обвиняемый отвергал эту заповедь. Полагаю, иных доказательств суду не требуется. — На этот раз Люк посмотрел на судью. Тот, обрадованный, что обвинитель наконец–то обратил на него внимание, благосклонно кивнул. — Заповедь вторая: мир есть условие гармонии. Обвиняемый отрицал как мир, что уже доказано обвинением выше, так и гармонию. Идеям иррационализма, которые он столь яростно проповедовал, чужда гармония. Заповедь третья: убийство противоречит человеческой натуре. Своей деятельностью обвиняемый напрочь отвергал этот нравственный постулат. Заповедь пятая: убивая других, убиваешь себя. Обвиняемый был причиной смерти стольких людей, что давно уже мертв морально. От него смердит болью и человеческой кровью!
Здесь обвинитель явно переиграл. На лицах сидящих в зале паци появились кривоватые усмешки, выражавшие то, что никто не рискнул бы сказать вслух. О том же подумал и Керл — эх, старина Люк, говоря твоими словами, от тебя смердит не меньше, чем от того, кого ты сейчас обливаешь грязью!
Люк не обращал внимания на реакцию публики и продолжал свою речь.
— Обвиняемый всю свою жизнь нарушал и седьмую заповедь: подчинись разумной воле большинства. Он, напротив, противопоставлял себя этой воле. Восьмая заповедь: обуздай свое «я», и заповедь девятая: руководствуйся разумом, а не чувствами. Керл Вельхоум всю жизнь делал так, как подсказывали ему его чувства, не ограничивая свои желания…
Люк говорил еще довольно долго, но его мало кто слушал. Вязкая паутина слов, в искренность которых не верил даже он сам, поглотила сознание слушателей, заставляя их невольно смежить веки. Керл заметил, что многие вздрогнули, словно стряхивая оцепенение, когда Люк сказал:
— Я закончил, господа судьи.
— Сложив листки, обвинитель медленно двинулся с трибуны, намереваясь занять место среди прочих членов Совета. Судья Ламурк провозгласил:
— Слово предоставляется обвиняемому Керлу Алинсу!
Розовощекие хари оживились, на них расцвели победные улыбки. Вот, наконец, и настал миг торжества Пацифиса, миг, когда отречется от своих идей ярый иррационалист и гладиатор Керл Вельхоум. Но Керлу было не привыкать ниспровергать ликующих врагов, нанося свой удар именно в то мгновенье, когда, празднующие свою победу, они менее всего ждут его. Поднявшись со скамьи, он сделал шаг вперед и прижался ладонями к стеклу, словно желая разорвать прутья своей прозрачной клетки. Кое–кто из сидящих в зале невольно вздрогнули, живо представив себе, как пластик разлетается острыми клочьями и яростный тигр Керл Вельхоум вырывается на свободу.
— Господа паци! — Голос Керла, усиленный динамиками, гулко разнесся по судебной зале. — Вы торжествуете, полагая, что победили меня. Да, это так. Вы победили, но не силой и умением, а нечаянной волей рока, суть которой вам непонятна и сейчас. Я проиграл, а побежденный должен каяться. И тогда ему, может быть, сохранят жизнь. При условии, конечно, если он выполнит то, что желает от него победитель. Покайся, сказали мне, и тебя простят. И, быть может, даже допустят в этот благословенный мир, предварительно вырвав клыки. Покайся — и будешь жить, где захочешь, иметь, что захочешь, и ты можешь стать, кем захочешь. Даже членом Совета. А почему бы и нет? — Керл взглянул на сидящего напротив Люка Зубарта и усмехнулся. — Покайся! Ведь тебе нужно сказать всего три слова — мир, разум, прогресс — и это будет сочтено за покаяние.
Мир! Разум! Прогресс!
Но о каком мире можете говорить вы, обрушившие пламя войны на Белонну, Катанр, Новую Россию и Армагаску? О каком разуме, о каком прогрессе? Уж не о них ли вы ведете речь, оболванивая под одну гребенку умы миллионов граждан Пацифиса?! Это лишь слова. Красивые и лживые. Вы произносите их, сами не веря в искренность сказанного.
Провозгласив о создании общества, в котором правят равенство и счастье, вы на деле создали государство, ставшее над человеком, принизившее его до уровня бессловесного насекомого. Вы говорите мы там, где должно звучать Я. Вы позабыли гордое — Ты Человек! И говорите — мы, люди. Человек умер, остались только винтики, маленькие крохотные винтики в гигантской машине технократической империи, где живые чувства подменены сытостью и спокойствием. Да, наш мир был жесток, но это был мир, который каждый из нас мог с полным основанием считать своим. Своим! Он существовал ради нас, а не мы ради него. Вы же наполнили этот мир приторной сытостью, лживым благополучием и обряженной в улыбающуюся маску жестокостью. Вы наполнили его насилием. Вы, на словах отвергающие насилие!
Вы растоптали судьбы несогласных с вами. Теперь же вы хотите растоптать и их души. Я не скажу вам — да. Я не раскаиваюсь. Я прожил свою жизнь так, как хотел, и верил в то, во что хотел, и никто не вправе отобрать у меня прошлое. Вы можете отнять у меня жизнь, но не прошлое!
Керл видел, как рожи сидящих в первых рядах паци наливаются дурной кровью. И крикнул, добивая их:
— Керл Алинс, которого мир знает под именем Несущий смерть, отвергает эту сделку, господа паци! Я верил, верю и буду верить, сколько назначит судьба, в то, что Человек должен быть Человеком, в то, что он вправе делать все, что не противоречит интересам окружающих его, при условии, что действия окружающих не противоречат его интересам, в то, что свобода человека ограничивается лишь благими намерениями. Вы утверждаете, что подобные идеи мог породить лишь жестокий мир. Да, мой мир жесток, но это мой мир!
Вы победили меня, но, даже проиграв, я оставляю последнее слово за собой. Вам было угодно назначить мне поединок? Будь по–вашему. Керл Вельхоум еще никогда не отказывался от поединка. Это будет мой последний бой, и я выиграю его и принесу вам смерть. Это говорю я, Керл Несущий смерть!
Вы жаждали моего унижения, а я торжествую. Торжествую, ибо даже побежденный я страшен вам. В ваших сердцах живет страх, что я разнесу вдребезги эту прозрачную клетку, это здание, этот город, эту планету. Вы боитесь, что я и сотни подобных мне разнесут ваш правильный, граненый единым резцом мир, превратив его ложную гармонию в первобытный хаос!
Да, я разрушитель! Я разрушаю то, что создано во имя химеричных идей. Я презираю всех тех, кто поклоняется Миру, Прогрессу, Разуму, Гармонии или иному идолу. Я не верю в призрачные фетиши, я верю лишь в себя, я верю в Человека!
Я Человек! И Человек бросает вам вызов, паци!
Эхо заключительных слов Керла гулко отлетело от стен и растворилось в месиве сытых физиономий и белых воротничков. Установилась тяжелая тишина, через мгновение взорвавшаяся яростными криками.
— Смерть ему! Смерть!
Керл смотрел на брызжущие бешеной слюной хари и хохотал. Он смеялся, видя, как трясется от страха бледный Лайт Пазонс и как отводит свой взгляд бывший гладиатор Люк Зубарт. Он хохотал, и этот смех проникал в сердца победителей, заставляя их дрожать от страха и злобы. Он хохотал, и бравые рейнджеры с невольным уважением поглядывали на отчаянного пленника. Они любили граничащую с безумством отвагу, эти крепкие ребята с Посьерры. А смех звонко летал по залу, заглушая ненавидящие крики розовощекой толпы…
Суд совещался недолго. Верховный судья Ламурк вновь занял место председательствующего. Стараясь не смотреть в сторону смеющегося Керла, он провозгласил:
— Принимая во внимание всю тяжесть преступлений, совершенных Керлом Алинсом, именуемым еще Вельхоумом, Верховный Суд Пацифиса приговаривает оного к смертной казни путем умерщвления на электрическом стуле. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
В зале было жарко, и пока судья произносил эту тираду, по его лицу текли струйки жирного пота, но он не решался вытереть их, а лишь изредка облизывал солоноватую верхнюю губу языком.
Приговор был произнесен, и публика зашумела. В ее говоре можно было услышать одобрение. Этот человечишко, осмелившийся бросить вызов их миру, заслуживал смерти. Сытые лица выражали радость и довольство, не знающие мозолей ладони сомкнулись в дружных аплодисментах.
— Браво!
Керл продолжал улыбаться, а глаза его были полны презрения. Он дал достойный ответ своим врагам. Теперь следовало позаботиться о том, чтобы этот ответ не стал последним в его жизни. Керл быстро обернулся к сидевшему позади него Лайту.
— Лайт!
Адвокат вздрогнул, поднял голову и бессмысленно посмотрел на гладиатора.
— Безумец, — прошептал он. — Ты сам погубил себя.
— Я знаю, Лайт. — Керл заглянул своему адвокату в глаза. — Когда–то мы были почти друзьями. Лайт, дай мне электронный самописец, который лежит у тебя в нагрудном кармане.
— Но я…
— Быстрее, Лайт! — шепотом выкрикнул Керл, видя, что к ним приближаются охранники.
И катанрянин сдался. Дрожащими руками он извлек самописец, намеренно уронил его, а поднимая, сунул в руку Керла.
— Спасибо. А теперь прислушайся к моему совету. Беги как можно быстрее с этой планетки. Скоро ее не будет.
Керл не сомневался, что Лайт этим же вечером отбудет в срочную деловую поездку куда–нибудь на Ламет или Армагаску.
Казнь была назначена на следующий день. Керл отнесся к этому известию равнодушно. Ночью его посетила целая делегация, в состав которой входили Люк Зубарт и сам Вольф Бермлер. Уговаривал Керла на правах старого знакомого Люк Зубарт. Он говорил: