— Вы знаете, как мы действуем. Проделываем изнурительную работу, чтобы быть уверенными в истинности каждого факта. Беседуем с друзьями детства нашего героя, с его учителями, со всеми кто способен помочь лучше понять его. Посещаем места, где он жил, подбираем слухи, маленькие анекдоты. Тяжелая работа, но мы гордимся тем, что проделываем ее.
— И имеете на это полное право, молодой человек.
— Я отправился в Вайлунсинг в Висконсин, — продолжал журналист. Ведь, как известно, вы там родились.
— Очаровательное место, насколько я помню. Маленький городок, зажатый между рекой и холмами.
— Мистер Харингтон…
— Да?
— Вы не родились там.
— Простите?
— В окружной книге записей рождений — вас нет. И никто вас не помнит…
— Это какая-то ошибка. Может быть, вы шутите?
— Вы учились в Гарварде, мистер Харингтон? Выпуск 1927 года?
— Верно.
— Вы никогда не были женаты, сэр?
— Была девушка… Она умерла.
— Ее звали Корнелия Сторм?
— Да, это ее имя. Этот факт мало кому известен.
— Мы делали свою работу, мистер Харингтон.
— Я не это имел в виду. Тут нечего скрывать. Но и выставлять напоказ тоже нечего.
— Мистер Харингтон…
— Да?
— Не только Вайлунсинг и все остальное… Нигде нет записей о вашем обучении в Гарварде. И никогда не существовало девушки по имени Корнелия Сторм.
Харингтон распрямился.
— Это отвратительно! — воскликнул он. — Что это значит?
— Простите. Возможно, мне следовало найти другой путь, а не вываливать на вас все сразу. Если хотите…
— Хочу. Думаю, вам лучше уйти.
— Не могу ли я что-нибудь сделать?
— Вы уже достаточно сделали. Вполне достаточно!
Он снова сел в кресло, сжав поручни дрожащими руками и слушая, как уходит журналист.
Когда хлопнула входная дверь, он позвал Адамса.
— Я могу для вас что-нибудь сделать? — спросил Адамс.
— Да. Скажите, кто я такой?
— Но, сэр… — удивленно сказал Адамс. — Вы — мистер Холлис Харингтон.
— Благодарю вас, Адамс. Так я и думал!
Уже смеркалось, когда он повернул машину на знакомую улицу и подъехал к обочине перед старым домом с белыми колоннами, стоящим в стороне под сенью больших деревьев.
Он заглушил мотор, вышел и постоял немного, позволив состоянию этой улицы войти в него, — чистой, правильной, аристократической улицы, убежища в наш век материализма. Даже машины, движущиеся по ней, сказал он себе, понимают это свойство улицы, потому что они шли медленнее и тише, чем на других улицах, и в них чувствовалось почтение, которое нелегко обнаружить в механизме.
Он пошел по тропинке, вдыхая запахи сада. Он чувствовал, как суматоха и паника уходят: эта улица и этот дом — они сами по себе были доказательством того, что все в порядке.
Он поднялся по кирпичным ступеням, переступил через порог и протянул руку к дверному молотку. В гостиной виднелся свет. Он знал, что там его мать, она ждет сына, а на его стук из кухни спешит Тильда: мать уже не может двигаться так быстро, как раньше.
Он постучал и стал ждать, вспоминая счастливые дни, проведенные в этом доме до отъезда в Гарвард, когда еще был жив отец. Некоторые старые соседи до сих пор живут здесь, но он не видел их много лет: он редко выходил из дома во время своих посещений, проводя часы в разговорах с матерью.
Дверь открылась. На пороге стояла не Тильда, в ее шуршащем платье с белым стоячим воротником, а совершенно незнакомая женщина.
— Добрый вечер, — сказал он. — Вы, должно быть, соседка?
— Я здесь живу, — ответила женщина.
— Я не мог ошибиться. Этот дом миссис Дженнингс Харингтон?
— Простите, я не знаю этого имени. Какой адрес вам нужен?
— Саммит Драйв, 2034.
— Это наш адрес, но Харингтонов я не знаю. Мы живем здесь уже пятнадцать лет, и по соседству никогда не было Харингтонов.
— Мадам, — резко сказал Харингтон, — это самое серьезное…
Женщина закрыла дверь.
Он постоял на пороге, потянулся было за молотком, чтобы снова постучать, но отдернул руку. Наконец снова пошел на улицу.
Он стоял у машины, глядя на дом и пытаясь увидеть в нем что-нибудь незнакомое — но все было знакомо. Это был именно тот дом, в котором он прожил много лет. Сюда он приходил, чтобы повидаться с матерью. В этом доме он провел свою юность.