— На этом столе два предмета, — продолжил каперанг. — Спутниковый телефон для связи с «первым» и макет ядерной боеголовки. Покажи, Виктор.
Боясь перепутать, я показал оба предмета сразу.
— Этот ресторан платит нам, — упрямо сказал Серега Большой.
Однако я почувствовал, что слова каперанга посеяли в нем нерешительность.
— Действующий макет, — дожимал Косберг.
— Кто такой «первый»? Я его знаю? — Серега Большой боролся с собой, тужась и переминаясь с ноги на ногу.
— Знаешь, — подтвердил Косберг. — Только вот он тебя не знает.
— Меня все знают, и я всех знаю, — Большой повел бугристым плечом и скомандовал: — Мочите гадов!
Косберг остановил начавшуюся было атаку небрежно брошенной фразой:
— Виктор, взрывай.
Я закусил губу, пытаясь понять, что он имеет в виду, но ветераны кик-бокса оказались догадливее. Они, как по команде, упали на пол. Маленький заполз под днище «ланд крузера», крупный последовал его примеру, но застрял.
— Хорошо, — благодушно заметил Косберг, застегивая рубашку. — И умело… Наша организация, молодые люди, не причинит вам вреда просто так. Мы не грабители. И даже не лицевые хирурги. Мы всего лишь восстанавливаем справедливость там, где она нарушена. Поэтому, если вам нужна помощь, обращайтесь. Платите и обращайтесь. К тому же, у лучших из вас есть шанс оказаться в нашей компании. Подумайте над этим… — продолжил Косберг, натягивая пиджак. — Хорошая тут у вас кухня. Как говорится, было приятно познакомиться. Мы с Виктором пойдем за деньгами, а вы полежите смирно еще минут двадцать. Да смотрите, кухарок не обижайте, господа…
Так мы заполучили свой первый феод, ограниченный стенами ресторана, и три пальца денег. Один «палец» Косберг отстегнул мне и поручил купить на него стекловаты и плащевой ткани для швей. Остальные два оставил себе, с трудом запихав в нагрудный карман пиджака.
Я думал, что после «Русского мира» Косберг меня уволит. Но он, напротив, похвалил и сказал, что ресторанный бизнес не потолок, скоро мы посвятим себя более серьезным победам. Сегодняшние события доказали, что воздействие на средний и мелкий лучше осуществлять через бизнес крупный.
— Одни большие яйца держать гораздо проще, чем множество мелких, — пояснил он. — Это будет настоящая революция. Революция сверху… Доминирует тот, кто сверху, Виктор, запомни, — сказал он и добавил, слегка покраснев: — Это из Камасутры.
После аннексии «Русского мира» Косберг внезапно исчез.
С большим трудом, используя «кнут и пряник», мне удалось выяснить у немногословных швей, что каперанг убыл на военно-морские сборы в качестве консультанта-советника. Эта версия излагалась как-то заученно, поэтому я решил, что каперанг никуда не поехал, а, скорее всего, забухал, сняв квартиру неподалеку от реабилитационного центра, как сделал бы на его месте всякий уважающий себя профессионал. Два пальца денег позволяли долго бухать и быстро реабилитироваться впоследствии.
Женщины кормили меня и обстирывали, я читал им вслух Тютчева и оказывал секс-услуги. Все вместе мы закладывали экономический базис под государственнические идеи нашего начальника и вдохновителя. Женщины шили пуховики из стекловаты, приватизированной мною на остановившейся стройке. Ткань приобретать я не стал, решив, что практичнее будет собрать и перекроить разбросанные по лодке гидрокостюмы. Швеи были довольны и шили хорошо. Пуховики получались большими и теплыми. Люди в набитых ватой гидрокостюмах выглядели толстыми и ленивыми, что соответствовало запросам. Люди хотели если не быть, то хотя бы казаться сытыми и счастливыми. Счастливый человек в общественном сознании толст и ленив, сытый — опять же ленив и толст. Замкнутый круг.
Следующий период наступил, когда закончилось сырье. Я пересчитал выручку и отправился за покупками. В магазине «Олигарх» на Литейном проспекте, в бутике «Все для охоты, рыбалки и мужского достоинства», я купил ряд вещей, вид которых совпадал с моими намерениями. А именно: тяжелую шубу из меха оленя, островерхую шапку с бобровым хвостом, широкий красный галстук, фальшивые швейцарские часы и очень дорогой портфель, состаренный промышленным способом до состояния почти полного износа и пахнущий подпорченной черной икрой. Мне было необходимо выглядеть богатым и простодушным. Этаким лоховатым провинциалом, не знающим столичных порядков. В общем, я косил под прибывшего с северных регионов тюленя.
Покружив по городу на «моторе», я велел водителю отвезти меня к гостинице «Советская». Отель заложили в одно время с началом строительства гигантской железной дороги — БАМ, когда понятие равенства достигло баланса содержания и формы, и все дома делали под одну гребенку. «Советская» напоминала общежитие для одиноких комсомольцев. Иностранцы, привередливые до дизайна, обходили гостиницу стороной, зато здесь любили селиться богатые провинциалы, авторитеты между отсидками и лица, объявленные в розыск. Всех их объединяла любовь к горькой «Сибирской», широкозадым горничным и легким деньгам.
С тех пор, как в стране начался бум обогащения, первые этажи комплекса стали сдавать под офисы, где размещались сомнительные фирмы-однодневки или фирмы-кидалы. Денег здесь, однако, водилось немало. Ходили слухи, что иные номера доверху заполнены ассигнациями, в иных томились заложники, прикованные наручниками к мраморным унитазам.
Большинство завсегдатаев плавало на собою же загаженной мели, многих ждали тюрьмы, пытки и наказания от рук кинутых конкурентов и обманутых партнеров. Но попадались и дерзкие голодранцы, которым вследствие подкупа, шантажа и предательства судьба готова открыть дорогу в мир большого бизнеса. Именно такие особи с атрофированной моралью должны были составить хребет будущей Родины.
Замерев на минуту в пахнущем острой едой вестибюле, я внимательным образом осмотрел всех и вся, развернулся на выход, но затем, передумав, махнул рукой и затребовал номер-люкс на последнем этаже, с окнами на северо-запад. Получив ключи от номера, я поставил чемодан на ботинок консьержу и поднялся к себе, где первым делом встал у окна.
Вскормленная амбициями зрелого социализма «Советская» переросла соседствующих с ней архитектурных собратьев аж на четыре этажа, что не добавило ей ни стиля, ни престижа. Зато с высоты последнего перед туристом открывался жестяной мир крыш Петербурга. Стоя лицом на северо-запад, я вычислил среди одинаково мокрых шлемов домов крышу своего дома. Я всматривался в нее до тех пор, пока крыши не скрылись в сумерках. «Я обязательно верну себе этот дом», — подумалось мне, перед тем как лечь спать.
Следующие недели я скрупулезно копировал поведение бизнесмена — человека дела, как следовало из определения. Это было нетрудно, ибо дела у делового человека оказались просты, если не сказать, примитивны и не требовали интеллекта и воли. И если к началу срока я чувствовал себя в роли рублевого миллионера, то под конец мои манеры весили не менее миллиарда «зеленых». Пусть в моем модном портфеле вместо денег лежали старые социалистические газеты, но кто еще кроме меня знал об этом? Деньги всегда вторичны, если творишь историю.
По утрам я ездил в места концентрации деловой жизни: в лицензионный отдел мэрии, в порт, на биржу, где продавали и покупали валюту тощие молодые люди под присмотром нарочито медлительных до умственной заторможенности толстых людей. Толстые люди считают, что сила компенсирует ум. На существующей стадии человеческих отношений это звучало здраво.
Я выбирал место на возвышенности и никогда не лез в эпицентр ковки и перековки денежных средств. Истинный бизнесмен ничего не делает своими руками, нигде не оставляет отпечатков пальцев. Даже на денежных переводах его подписи, как правило, нет. Он всегда по ту сторону денег, а серьезные деньги водятся там, где мало людей. В здании биржи наилучшим местом потустороннего обозревателя было застекленное кафе на втором этаже. На столе передо мной расположились чашка кофе, барсетка, листы с колонками котировок и массивный сотовый телефон, похожий на пульт Косберга, к которому я время от времени прикладывал ухо.
Я не придавал значения цифрам, написанным на бумаге, подозревая, что настоящую торговлю ведут не размахивающие руками неврастеники и не сторожащие их мордатые дегенераты, а некие третьи лица, которым заведомо известна кривая взлета-падения доллара и которые устанавливают правила этой игры. Выигрывал тот, кто знал. Тот, кто не знал, но пытался предугадать, рано или поздно уходил с вывороченными наружу карманами.
Следя за пролетающими взад-вперед миллионами, я чувствовал, что деньги нынче легки, как воздух, и не обременены покупательной способностью. Весьма скоро я сообразил, что глупый бегает за деньгами, а умный ищет их истинные источники…
После полудня я брал такси и ехал в «Советскую» на обед, на бизнес-ланч, как теперь говорили. Зал был полон жующих и пьющих людей, судя по блюдам, стоящим у них на столе, можно было понять, насколько удачно или посредственно складывался их день.
Во времена легких денег ценилось не столько умение зарабатывать, сколько умение быстро потратить. Коммерсантам не хватало умеренности и выдержки. Бизнесмены спешили жить. Появившаяся совсем недавно профессия возглавила группу риска. Жизнь упитанных, опрысканных дорогими одеколонами коммерсантов оценивалась так же дешево, как жизнь тощих вонючих шахтеров и летчиков. Не проходило дня без известия, что такой-то коммерсант взлетел в воздух вместе с собственным «Мерседесом», а такой-то бизнесмен превращен в дуршлаг на пороге собственного особняка…
Я заказывал шашлык из осетрины и тарелку икры, но обычно не прикасался к еде. Я заказывал бутылку вина, но не пил. Я прислушивался. Я искал. Я отметал жующих и пьющих интеллектуалов (в виду их подвижной неустойчивой психики), отметал патриотов и альтруистов (по той же самой причине). Я искал негодяев и циников, обладающих должной выдержкой. В предложенных историей условиях только из этой породы вырастали цепные псы бизнеса. Это были не мелкие, называющие себя средним классом, бздиловатые несуны. Это были ястребы, которые дербанили страну целыми кусками. Худшие из худших, с точки зрения морали. Их головокружительный успех и немыслимое благополучие сейчас самым разрушительным образом отражалось на будущей жизни многих. Однако только эти люди в условиях безвластия и самораспада казались способными нагнуть и поставить всех прочих раком — позой, обеспечивающей максимальную трудовую производительность. Эти люди образовывали первоэлементы нового общественного устройства. Мы с Косбергом, в свою очередь, планировали поставить этих самых людей в ту же позу, в которую они привыкли ставить других.
После обеда я отправлялся в номер и спал. Дневной сон считался ритуальной процедурой, статусной привилегией и обязанностью. Трепангов едят из-за статуса, хотя они дорогие и тухлые. Спать, когда все прочие пашут, тоже считалось почетным.
Бизнесмены интересующей Косберга группы любят повторять, что работают по двадцать часов в сутки, как рабы на галерах. Сытые, загорелые, ухоженные и, как правило, физически слабые, эти люди грязно и нагло лгут. За этих людей всегда работают другие. В лучшем случае эти люди наблюдают за чужой работой. Днем и ночью они готовы говорить о деньгах, это их возбуждает. Возбудившись, они начинают бухать, жрать, драться и лапать женщин.
Я просыпался под вечер, принимал душ и ехал «метнуть фишку» или «катнуть шар» куда-нибудь в «центр». В это время суток в «центр» перемещались многие любители присваивать результаты чужой работы. Наблюдая за «метателями фишек» и «катальщиками шаров», я видел, как мало их занимает сама игра. Они приходили, чтобы нажраться, заморозить мозги кокаином, набить кому-нибудь морду или же самому по ней получить. Иногда в залах звучала стрельба — отсутствие личной отваги успешно замещалось наличием вооруженных телохранителей. Но бывало и так, что ночь проходила спокойно, заканчиваясь всеобщим спариванием. Но не повальным, а иерархически обусловленным. Здесь срабатывала та самая административная субординация, которая отличает людей от горилл, гиббонов и других представителей эволюционного тупика.
Не дожидаясь кульминации, я отправлялся восвояси, заботясь не столько о себе, сколько о моральном и телесном здоровье швей, которым в самое ближайшее время предстояло выйти на авансцену.
Я возвращался в номер под утро, зажигал свет, доставал из прикроватной тумбочки толстую тетрадь в клетку, авторучку и садился писать. Это была публицистика, хроника времени, характеристика бытия или, если хотите, досье. Письмена предназначались для Косберга, именно для него я дублировал картотеку, возникающую в моей голове.
Картотека включала в себя две группы лиц — кинетическую и потенциальную. В кинетическую входили олигархи первой волны, люди, которые уже воспользовались оплошностью государства, оказавшись в нужном месте в нужное время, а именно: возле власти во время острого припадка безумия. Государство танцевало стриптиз, снимая и разбрасывая вокруг себя банки, заводы, фабрики и целые промышленные регионы. Люди из первой группы подбирали и присваивали разбрасываемое. В редких случаях покупали за деньги, взятые в долг у того же государства.
Жаль, меня в тот момент там не было, в тот момент я, как и многие мои сограждане, ни о чем не подозревая, бухал, лежа на мешках с сахаром… Я бухал, а процесс капитализации продолжался. Обретение частной собственности расширяло сознание субъектов кинетической группы. И однажды они догадались, что деньги, взятые в долг у безумца, можно тому не отдавать. Так они и поступили. Так начался их головокружительный подъем. К текущему моменту они добрались до максимальной точки, обогатившись до состояния «заворота кишок». Если верна теория спиралевидного развития природы и общества, то скоро им предстояло долгое и несвободное падение.
Однако подступиться к ним было непросто. Олигархи первой волны обзавелись не только собственной охраной, но и манией преследования. Они пересели из обычных «меринов» в бронированные и переселились из «элитных» квартир в неприступные феодальные замки. Они не доверяли никому, в том числе самим себе и лечащим их психиатрам. Подступиться к ним могли только швеи или люди из второй группы.
Эта группа получила название потенциальной. Она была более многочисленной и голодной. Государство продолжало безумствовать, но собственности у него поубавилось, время легких денег прошло. Олигархи первой волны стали регулировать популяцию себе подобных ради сохранения собственного уровня жизни и сделали непроходимыми мосты, по которым сами пробрались к финансовому олимпу. От оставшихся лазеек попахивало уголовщиной или говном. Пробивать по ним путь можно было лишь с помощью револьвера и собственной жопы, или же в заковыристой комбинации того и другого. Талантливый соискатель из второй группы проникал в мир большого бизнеса в хорошо подогнанной шкурке пушистого грызуна — производного между халдеем и пидором. Этот путь пролегал через унижение и презрение и определял последующую модель поведения соискателя.
Далеко не каждый представитель пассивно-потенциальной группы достигал промежуточного финиша — выбирался на орбиту чудесного вращения вокруг какого-нибудь «денежного мешка». А уж возможность самому стать «центром вращения» предоставлялась единицам, что роднило среднестатистического соискателя со среднестатистическим сперматозоидом. Но в отличие от летящего наугад сперматозоида соискателю надлежало иметь навигационное чутье места и времени: слабого места на теле «центра», в которое можно нанести удар, и тонко рассчитанного момента времени, когда этот удар оказался бы неотразимым…
Чувствуя себя игроком на блошиных скачках, я составлял таблицы и списки будущих побед и поражений самых способных и амбивалентных соискателей власти, денег и могущества. Я знал наверняка, что, взобравшись на самый верх, уничтожив своих конкурентов, насильников и хозяев, эти люди не сумеют избавиться от приобретенных в процессе карьеры привычек и будут испытывать тоску по сильной руке, плетке, искусственному члену в жопе. Я очень рассчитывал, что утолить эту их тоску смогут запертые на подлодке ткачихи. Воспитанные как спартанцы, ткачихи знали, что и как вставить будущим хозяевам жизни по самое «не могу».
Косберг создал универсальный ключ. Я нашел двери, которые требовалось открыть. Мы могли начинать свою собственную игру. Оставалось дождаться, когда Косберг закончит пить.
Исписав две трети тетради, я вернулся на подводную лодку. Я был готов к бою и способен вести в бой других.
Я принес осунувшимся без тепла и опеки швеям сладости и полезные книжки: «Этикет в картинках», «Полный курс истории проституции», «Сексуальные извращения в странах капитализма». С практикой у девушек все было в ажуре, но теорию следовало подтянуть.
В тот же день я сводил их в баню на улицу Братьев Васильевых. А затем — на рынок за косметикой и колготками. Вещи для швей выбирал сам, так как изучил вкусы и пристрастия богатого и богатеющего сословия.
Становилось холодно. На набережной лежал первый снег. Ночевать на скамейках в парках становилось небезопасно. Но Косберг не спешил появляться. Больше ждать было нельзя, и я решился на поиски.
Мы начали на рассвете — времени суток, когда дикая жажда и тяга к забвению толкает алкоголиков на мелкие преступления и торговлю последним исподним. В эти тихие сумеречные часы алкоголики выходят на улицы и бредут на тусклый свет ларьков под гулкий и неровный стук сердца. Бедный Косберг был в их числе — я это чувствовал.