Логика у Димы имелась: когда я собирался к директору, то хотел выглядеть именно как инженер-конструктор из уездного города. Потому на мне были серая ушанка из кролика, серое в рубчик пальто до колен, мятая рубашка в крупную клетку и жеваный галстук с окислившейся латунной заколкой. В руке я держал дерматиновый «дипломат», перетянутый пружиной от эспандера для подстраховки, так как один из язычков-замков на «дипломате» не застегивался. Моя внешность располагала к себе мелких жуликов и усыпляла бдительность преступников крупных.
Дима был одет как человек, который сам берет биту, когда надо ударить, и надевает очки, когда надо позаниматься коммерческими делами. То есть в очках с дымчатыми стеклами, в большой черной кепке с висящими, как у таксы, ушами, в зимнем термокостюме «Адидас» и с «дипломатом», который, в отличие от моего, закрывался надежно и был выполнен из легкого пластика, покрашенного под «металлик».
— А ты дела крутишь? — спросил его я.
— Какие уж тут дела, так, делишки, — Дима насторожился и спрятал «дипломат» за спину. — А почему ты спрашиваешь?
Вопрос заставил меня прислушаться. В голове у Димы сквозило, как в туннеле метро, но мысленные потоки были разбиты на два главных маршрута. Одни маршрут назывался «как бы чего отжать», другой — «как спрятать отжатое, чтобы другие не отобрали». По этим туннелям и двигались его мысли туда и обратно, обратно и туда. Достаточно примитивная, но устойчивая и потому часто встречающаяся в безыдейном пространстве система. Психика его выглядела разбалансированной, сильно искаженной эмоциональной рябью. Это могли быть и наркотики, и азартные игры, и истеричная, но умная женщина-манипулятор.
— А почему ты спрашиваешь? — опять повторил Дима, на этот раз он взял выше почти на октаву. — Объясни!
Два навозных дымящихся человека уловили Димину напряженность, переглянулись и попытались зайти мне за спину.
Я не отвечал, и напрасно, потому что в голове Димы плодились неверные и опасные предположения: Витя, ты что, следишь за мной? Причиной агрессивного поведения Димы был иррациональный страх. Самые разнообразные страхи ходили ветрами по стране и преследовали не только людей бедных и маленьких, но и больших. Только у больших и богатых была возможность спрятать свой страх за яростью или высокими воротами загородного особняка. Этот страх заставлял многих терять человеческое достоинство. Чтобы погасить нарастающую паранойю, я мог попытаться отвлечь Репу чем-нибудь либо запугать еще больше. Так как я был в меньшинстве, то решил действовать по первому пункту.
Я сказал ровным усыпляющим тоном:
— Мне чужие дела не интересны. Я закончил работу и иду в баню, у меня горячей воды нет дома.
— В баню? — переспросил Дима.
— В баню, — нежно повторил я. — Русскую. Свежий березовый веник. Две бутылки пива. Хвостик колюшки.
— Хвостик?
Дима повелся, но, чтобы не показаться слабым, прикусил задрожавшую было губу. Соленый рыбий хвостик вызвал в его мозгу позитивные ассоциации, воспоминания о безмятежной юности, когда он пил пиво ради удовольствия в компании преданных друзей и красивых, но верных и не коммерчески настроенных девушек. Пил от любви, а не от страха.
— Колюшки, — подсказал я.
— Неужели той самой? — переспросил он снова, все еще не доверяя мне до конца. — Не слышал я, чтобы в наше время можно было свободно разжиться колюшкой. Сухариков, чипсов и другого говна навалом. А колюшки нет.
— Есть. Мужики безработные на заливе из лунок цепляют на донки, солят, сушат, продают незадорого.
— Без глистов?
— Обижаешь, Дим. Это не китайская кухня.
— А в какую баню ты ходишь? С кабинками, где массаж с пузырьками и шлюхи?
— Я хожу в настоящую. С реальными тазиками вместо дутых твоих пузырьков.
— Экономия?
— Ностальгия.
— Ностальгия… — повторил он за мной. — Понимаю. А одежду у меня там не скоммуниздят?
— Как спрячешь.
— Хорошо, — согласился он и, повернув голову, крикнул бесформенным бабуинам по-девичьи высоко и звонко: — Что стоите? В баню! В баню, козлы!
В бане оказалось необычайно чисто и пусто. Банщики выглядели трезвыми, напуганными и вели себя крайне любезно. Вероятно, это было делом рук и ног Диминых бабуинов, которые успели выставить лишних свидетелей и навести порядок, пока мы с Димой заправлялись пивом у ларька напротив бань.
Теперь бабуины дымились и прели в своих черных костюмах, как два спящих вулкана, в парной. Дима сидел на верхней полке, вцепившись в пивную бутылку, и улыбался блаженной улыбкой.
— Ты не представляешь, Витек, чего я добился. И ты не представляешь, как я устал. Некоторые говорят: «Иди в баню». Они думают, что это ругательство. Они не понимают, Витек, как здесь кайфово. Как мне кайфово, а-а-а… — ему явно не хватало слов, и он многозначительно растягивал звуки. — Типа мне двадцать лет, и у меня еще все впереди. Нет, пусть двенадцать, не двадцать. И мне еще не нужно ни денег, ни баб, ни бухла, и я еще хочу сделать что-то полезное, настоящее. Понимаешь?
Я слушал вполуха, изредка кивал, устроившись двумя ступеньками ниже. Определенно, сейчас он не врал, больше того, он был со мною откровенен, как откровенны сильно пьяные, потерявшие контроль люди или люди трезвые, но почуявшие близость раскаленного утюга возле оголенного живота. Я являлся уполномоченным органом «Родины-6», но еще не был наделен правом отпускать чужие грехи, да и смысл Диминых слов не интересовал меня. Я глядел сквозь его красный, покрытый слипшимися волосами лоб и видел прошлое. Тот злополучный день, когда Дима и Шнейдер, не став будить меня, получили по накладным Снеткова товар, а затем перепродали его группе ребят с характерными мало-охтинскими лицами. Когда Снетков и товарищи гасили меня в моей же квартире, Дима летел на юга, посасывая мартини. Это выглядело как предательство, причем не спонтанное, а спланированное. Я смотрел на детский Димин лоб, и мне хотелось, чтобы это была ошибка обретенного мною видения, но… К сожалению, я не ошибался. Я уже не умел ошибаться.
По неписанным правилам деловой этики мне следовало отомстить Диме, но я колебался и с какой-то озверелостью запихивал в рот куски недочищенной воблы, кровожадно рвал высушенное мясо зубами и топил в больших глотках пива. Я пытался успокоить себя. Я ждал насыщения, пресыщения, которое сделает меня безразличным.
А Дима все плел какую-то ересь, пил пиво, смеялся. Два его телохранителя — две дымящиеся кучи говна — хотя и высились рядом, но уже не представляли опасности. Пот тек ручьями по их изможденным от жара телам, по рукавам и штанинам, по швам бронежилетов и низким бугристым лбам.
Все, что можно было узнать, я узнал, но не мог определиться с решением. Только Косберг мог дать совет. Косберг мог стать третьей независимой стороной, способной объективно оценить положение. Но в планах каперанга пока ни Диме, ни его бизнесу не было места. Время Косберга стоило несоизмеримо дороже. Поэтому я сказал своему товарищу, что иду в туалет, и покинул парилку. В предбаннике я быстро оделся и вышел на зимнюю улицу распаренный и недомытый. Я решил подождать того времени, когда бизнес Димы вырастет до интересующих «Родину-6» размеров и автоматически попадет в зону наших интересов. Я надеялся, что встреча — это знак, и ждать придется недолго.
Таким образом, прошлое, вмешавшись в настоящее всего один раз, отразилось на моих будущих предпочтениях.
Повторю еще раз: в годы восстановления, восхождения и возрождения никто из нас, членов ядра «Родины-6», не жил. Внутри нас и вокруг нас не было ничего. Был только долг. Все мы жили долгом. Мы собирали долги. Мы отдавали долги. Мы искупали вину перед Родиной…
Искупление пришло неожиданно. Я проснулся посреди ночи от сигнала тревоги. Не раздумывая, выскочил в коридор и бросился к кабинету Косберга. По пути я несколько раз столкнулся с особо безмозглыми «бобрами», которые, запутавшись в планировке дома, бежали в противоположную сторону.
То ли я двигался слишком медленно, то ли спал слишком крепко и не смог вовремя среагировать на сигнал тревоги, но в зале было уже полно народу: «выдры», «бобры», какие-то гражданские лица. Все они смотрели на меня, улыбаясь. Это казалось странным, обычно зал пустовал: распластанная во всю стену гигантская карта, низкий письменный стол точно под люстрой, гавайский гамак в правом углу и лежащий в нем Косберг — вот и вся утварь, которую я когда-либо видел здесь. Теперь зал был полон столами, заставленными напитками и едой. Допотопный катушечный магнитофон тянул «Малиновку». Под потолком покачивались синие и розовые воздушные шарики. Как на свадьбе у прапорщика, подумал про себя я и спросил, натягивая на нос очки, чтобы скрыть удивление:
— Что происходит? Где Косберг?
В ответ раздалось сиплое и нестройное «хи-хи-хи», будто присутствующие пропустили по паре стаканчиков.
Я попытался разглядеть среди толпы человека с красной повязкой на рукаве, но не нашел, поэтому сказал как можно суше:
— Дежурный по штабу, доложите, где Косберг?
— Косберг теперь вы, товарищ Попов! — отрапортовал из толпы некто невидимый.
— Что это значит?
— Это значит, дорогой Виктор… — раздался знакомый голос за спиной.
Я обернулся. Косберг стоял в двух шагах от меня с бутылкой детского шампанского и шоколадкой. На нем были лимонного цвета френч с аксельбантами и красные шелковые панталоны — одежда африканских диктаторов-каннибалов.
— Это значит, дорогой Виктор, — продолжил капитан, — что теперь ты вместо меня назначен руководить системой обогащения «Родины-6». И весь этот маскарад вокруг — ради тебя.
Толпа заулюлюкала и захлопала, но Косберг заглушил шум едва заметным взмахом руки:
— Ты, конечно, не будешь называться каперангом, потому что не может быть двух каперангов на одном корабле. Но кавторангом — пожалуйста.
— Кавторангом?