Только померкла. На пару часов.
Я очнулся на заднем сиденье легкового автомобиля, оно было кожаным, красным и пахло дорогой парфюмерией. Я лежал лицом вниз, уткнувшись носом в кожаный шов. Лежал и испытывал трудно-описываемое блаженство.
— Виктор, вставайте, — услышал я знакомый голос. — Я знаю, что вы не спите.
— Катя? — вырвалось из меня.
— Что? — таков был ее ответ.
— Я ранен. Зачем вы стреляли в меня? — сказал я, со стоном принимая вертикальное положение.
— Никто в вас, молодой человек, не стрелял.
— Но я слышал выстрел.
— Мне нужно было напугать конвоиров, — ответила Катя, разглядывая меня в зеркало заднего вида.
Под ее взглядом я немного смутился, торопливо пригладил волосы, застегнул пуговицы на рубашке, а затем огляделся по сторонам. Мы с Катериной были одни, за окнами стоял полумрак — светало или темнело. Временами машину трясло, временами подкидывало, мы ехали по разбитой дороге.
— Я отчетливо видел пулю, летевшую мне в лоб, — не согласился я, ощупывая голову.
— У вас, Виктор, богатая фантазия и не очень хорошо с нервами, — обернулась ко мне Катерина.
— Я поэт, — ответил я, оставив в покое голову и хмуро глядя, как мимо несутся обледенелые ряды сосен. — Куда мы едем?
Она не ответила.
— Катя, почему ты не застрелила меня? — зашел я с другой стороны.
— Может быть, я вас люблю, — таков был ее ответ.
Для столь серьезного признания очень мало эмоций. Мне стало тревожно, и я спросил:
— Катя, у вас больше нет коньяку?
— Мы снова на «вы»? Как интересно, — Катя хмыкнула.
— Я хочу пить… Раз уж ты спасла меня, то теперь за меня в ответе, — я попытался занять доминирующую позицию.
— Так и есть, поэтому коньяку больше не будет.
— Как это так? Ты же пила, как лошадь, тем вечером?
— Женщина пьет только тогда, когда хочет стреножить мужчину.
— А потом?
— А потом больше не пьет.
— Ты что же, меня стреножила?
— Думаю, да.
— Куда мы едем? — повторил я.
— Это ты должен мне сообщить.
— Шутишь?
— Женщины не умеют шутить.
— Это кто так сказал?
— Это ты так сказал. Мы едем на тот самый остров, который ты описывал в своих стихах.
— Остров? Полная хрень! Это был только образ, мечта.
— Так я тебе и поверила.
— Ну, может быть, остров и существует в природе, но он мне не принадлежит. Денег, чтобы его купить, у меня нет и никогда не будет. Все деньги, которая зарабатывает наша «Родина», мы отвозим в Москву… Я, конечно, не нищий, но… я честно не знаю, где этот остров находится.
— Попов, из-за тебя я чуть не убила двух своих соратников, бросила карьеру в «красных косынках», поставила под угрозу срыва план революции. А ты…
— Косберг тоже меня уволит, когда вернется, — развел я руками. — Впрочем, это не важно.
— А что важно? — спросила она.
— Важно то, милая Катя, что история подходит к концу. Все восемь «родин» рубят один и тот же сук: следят друг за другом, стучат друг на друга, возят деньги в Москву и ждут, какую из них сделают главной… Катя, твоя красота служит делу разрухи. Никто в этой стране за последние двадцать лет не пытался освободить человека от рабской работы, никто не построил ни одного завода, ни одной тележки нет собственного производства, только рестораны, бизнес-центры и сауны. А улицы, между тем, опять живут по своим диким законам. Матросы, «косынки», сбежавшие с лесопилок «бобры» — все они пьяны и стреляют друг в друга, грабят бары и магазины, скоро начнут скручивать кабель и свинчивать ручки с дверей…
— Ты любишь меня, Виктор? — перебила Катя.
— Да.
— Придумай тогда что-нибудь.
— Хорошо, — сказал я, поняв, что объяснять бесполезно. — Ты станешь моей женой?
— Да, — прозвучало без тени кокетства.
— Навеки? — спросил я, скрепляя невидимую печать.
— Навеки, — ответила Катя металлическим голосом.
— Разворачивай машину. Или нет, лучше я сяду за руль. Нам нужно обратно в город.
— Там беспорядки. Нас ищут.