– Замолчите, черт возьми, замолчите и выключите телевизор.
Стоит сойти с автострады 568, которая сливается с кольцевой дорогой номер 5, пересекает город и на выезде опять разветвляется, одна ветка идет на Пор-де-Бук, другая – на Истр, как попадаешь на тихие, будто не тронутые временем улочки.
Мари надо бы торопиться, но она погружается в эту тишину, которая засасывает и оглушает ее, как только что оглушая шум от карусели автомобилей и грузовиков.
Здесь город опять становится большой деревней, какой он и был до недавнего времени. Лампочки, освещающие витрину, слабо помаргивают в полумраке. Над маленькой площадью, на которую выходят пять переулков, словно бы витают какие-то призраки, и Мари кажется, что она задевает их головой. Кошки шныряют у кучи отбросов. Подворотни вбирают в себя всю черноту фасадов. Только белоснежная статуя мадонны ярко сияет в нише.
Угол стены густо зарос диким виноградом.
В переулках угадываются юные пары. Еще немного, и Жан-Жак придет сюда с девушкой искать прибежища во тьме, а там, глядишь, и Симона затрепещет здесь в объятьях какого-нибудь парня. Как бежит время! Я превращусь в старуху, так почти и не увидав жизни – одни лишь ее отражения, которые вечер за вечером приносит телеэкран.
А здесь, в этой глухой тишине, неохота ни задаваться вопросами, ни искать ответа на них, ни тревожиться по разным поводам. Остается одно желание – наслаждаться спокойствием, которое тотчас утрачиваешь, стоит лишь поднять глаза к небу, где скрещиваются лучи, отбрасываемые фарами автомобилей, что, минуя мост, выезжают на дорогу в Марсель.
И нет никаких проблем. Проблемы бывают у людей богатых и праздных, а еще ими напичканы душещипательные романы, фильмы и пьесы, показываемые по телевизору.
У меня муж, трое ребят, и в тридцать – нет, в двадцать девять лет стоит ли беситься, если желание мужа угасло, едва загоревшись.
Соседки и подруги завидуют мне: у нас машина, холодильник, уютная квартирка – хотя за нее предстоит еще целых двадцать лет выплачивать ссуду в банк, да и машина еще не выплачена. Я кокетничаю, словно молодуха, – на это прозрачно намекала Жанна, – срамлюсь перед людьми, разъезжаю в машине с учителем, а ведь он со мной просто вежлив, да и я смотрю на него скорее как на товарища Жан-Жака, чем как на мужчину.
– У тебя не жизнь, а макари,[9] – иногда говорит мне мама. – Что ни захочешь, все есть. Ах! Нынешним рабочим не на что жаловаться. Разве такая жизнь была у твоего бедного отца. День работает, день безработный. Когда ты родилась, у нас не было ни гроша. К счастью, в тридцать шестом нам немного полегчало, ну а потом война, я овдовела, когда тебе было пять лет. Поганая жизнь.
– Думаешь, нам легко?
– Сейчас да. Первые годы твоего замужества, не спорю, было трудновато, но в последнее время Луи неплохо зарабатывает для каменщика, ты живешь как барыня.
После таких разговоров станешь ли рассказывать ей о своем одиночестве, о своих тревогах; а от Луи чуть не каждый вечер несет анисовкой: быть может, он является домой поздно не только из-за работы. Мама лишь плечами пожмет и примется выкладывать рассуждения, подслушанные в бакалейном или мясном магазине:
– Знаешь, мужчине нужна разрядка, в особенности если он вкалывает так, как твой.
Пока мы жили стесненно, Луи просил у меня денег на курево, на пиво, выпить с приятелями. Теперь не просит. Должно быть, оставляет себе заначку от субботней и воскресной халтуры.
Станешь ли рассказывать, что после рождения Ива отношения наши стали совсем прохладными, а сегодня и вовсе пошатнулись.
Такова жизнь. У меня есть занятие – ребятишки, и развлечение есть – телевизор.
Боже ты мой, телевизор! Уже девятый час, а Жан-Жак так мечтал увидеть «Афалию».
Я читала про нее в хрестоматии Жан-Жака. Наверное, по телевизору это красиво.
Она бежит. «Теперь они не успеют поужинать, да и Луи в кои-то веки мог бы посмотреть спектакль.
Мари застает дома полный кавардак. На диване, отталкивая бабушку, дрыгает ногами Симона, Жан-Жак ревет в углу. Телевизор не включен. Луи в бешенстве.
– Сегодня никто смотреть телевизор не будет. Все за стол, а потом марш в постель.
Он грозно идет к ней:
– Пришла-таки! Откуда заявилась?
У него вид судьи, и этот важный вид вызывает у Мари новый приступ злобы. Мятая от лежанья рубашка плохо заправлена в висящие мешком брюки. Как он обрюзг, разжирел, каким стал хамом и самодуром!
– Ходила подышать воздухом, пока ты отсыпался.
– Где ты была?
– Гуляла.
– Больше двух часов? А я тебя ждал-ждал.
– Уж прямо!
Значит, он ничего не понял. Он спал и теперь бесится – ему хочется, чтобы она была под рукой, когда бы ему ни приспичило.
– Мам, а мам, – хнычет Жан-Жак, – папа не разрешает нам смотреть телевизор.
– Почему?
– Потому что так я решил. У нас, как в сумасшедшем доме! Каждый делает, что в голову взбредет. Мадам где-то бродит. Дети командуют. Сразу видно, что я редко бываю дома.
Пожав плечами, Мари включает телевизор. Луи тянется выключить его.
– Оставь, Луи. Учитель Жан-Жака рекомендовал посмотреть эту пьесу. Ее проходят в лицее.
– Ерунда. Сегодня вечером все лягут спать пораньше.
– Нет. Ты зря уперся. Ведь детьми занимаюсь я, я хожу к учителям, я забочусь о них, тебя ведь никогда нет дома.
– Уж не для собственного ли я удовольствия день-деньской штукатурю? А это не так-то просто!
– Но и не для моего же удовольствия ты каждый вечер шляешься по барам.
– Это я шляюсь по барам!
– Ладно, замнем для ясности… ты затеваешь ссору, чтобы оправдаться…
– А в чем мне, собственно, оправдываться?
– Прикажешь объяснить при детях?
Он самодовольно смеется, он ничуть не смутился – подходит к Мари, надув грудь, как голубь, красующийся перед голубкой, и обнимает ее за талию.
– Вот видишь, у меня есть причины отправить всех спать: надо наверстать упущенное.
– Отстань!
Мари вырывается. Пропасть между ними увеличивается. Тупость мужчин просто поразительна, более того – безнадежна! Видать, он по старинке считает, что женщина предмет, отданный ему на потребу, что ее дело – ублажать его по первому же призыву. Он думает, что брак ничуть не изменился со времен средневековья, когда прекрасная дама терпеливо ждала, пока ее господин и повелитель вернется с войны или из крестовых походов!