Стоя на невысоких переносных подмостях, Луи, подняв руки, штукатурит потолок. Ни с того ни с сего у него сводит мышцы. Это не острая боль, как при обычной судороге, но едва уловимое онемение.
Вчера под горячим душем его охватило оцепенение, и тоже все началось с рук. Луи чувствует, что выматывается все больше и больше. Удивительно. Он честно старается штукатурить потолок, а сил нет – и точка. Руки у него все еще подняты, кельма упирается в потолок, но он не в состояний провести справа налево. А если облокотиться да подпереть голову – и он бы тут же уснул, так же как вчера, – стоило ему прилечь на диван, расслабиться и коснуться головою подушки.
Он вяло соскальзывает на пол. Обернувшись, Рене кричит ему:
– Что с тобой? Тебе плохо?
Луи спускается по ступенькам, выходит из дома и пересекает строительную площадку. Он всячески старается идти твердой походкой. Его расплющенная солнцем тень плывет впереди.
Он направляется к группе деревьев. Статуя спит на спине среди трав, выставив соски к небу. Ветерок клонит колоски на ее выпуклые формы.
Луи нагибается. Что ему до этой гипсовой женщины, в чем ее притягательная сила? Мари – живая плоть, а эта, каменная, которой касается его рука, мертвая. Тело Мари извивалось под душем. А холодная статуя, вырванная у земли, недвижна.
Луи стоит, не находя ответа, не понимая себя. Ему хотелось бы растянуться на земле, поднять глаза к небу и тоже никогда больше не двигаться.
– Какого шута ты тут делаешь?
Голос Алонсо отрывает его от сбивчивых размышлений.
– Ничего… Я помочился.
– Ты мочишься на произведения искусства? Тут что-то не так. Ты как сонная муха.
– Может быть, потому, что мне всегда хочется спать.
– Пошли, пропустим по маленькой. Враз очухаешься.
Гудок объявляет перерыв на обед. Луи необходимо с кем-нибудь поделиться.
– Алонсо?
– Чего?
– Нет, ничего…
Испанец – странный тип. Еще, чего доброго, начнет излагать свои немыслимые теории, а ему и без того тошно.
Луи умолкает и бредет за Алонсо к бару, напротив ворот стройки, через дорогу.
В последнее время Луи особенно пристрастился к выпивке. Освежающая терпкость анисовки его взбадривает. Угощают друг друга по очереди. Хозяин приветствует такую систему. Один ставит на всю братию. Алонсо говорит, что сегодня его черед раскошелиться.
Мышцы у Луи вроде расслабились. Попав в привольную обстановку, где можно делать что хочешь, он успокаивается. Все становится проще, легче, занятней. Тревога проходит.
Алонсо рассказывает про свое последнее приключение. Это произошло накануне.
– Выхожу это я со стройки и натыкаюсь на особочку с ресницами ну что твой конский хвост. Она спрашивает, где ей найти нашего молодого архитектора-смотрителя. А на голове у нее черт знает что наверчено. Начес в три этажа.
– Почем я знаю, где он.
– Найдите мне его.
– Еще чего – ищите сами.
– А вы не слишком любезны.
– Какой ни есть, во всяком случае, я у вас не на посылках.
– Как вы сказали?
– Сказал, что я у вас не на посылках.
– Вы работаете здесь?
– Ясное дело, работаю здесь, как это вы догадались?
– Вы обо мне еще услышите.
– Спасибо, буду ждать письмишка с карточкой.
– Грубиян!
– А вы знаете, кто вы сами-то есть, мадам?
– Я? Знакомая господина Кергуена, и вы очень скоро раскаетесь в своем поведении.
Я расшаркался перед ней с низким поклоном, как мушкетеры в кино, и с самой пленительной улыбкой, на какую только способен, говорю:
– Так вот, мадам, я, Алонсо, член профсоюза каменщиков, с вашего позволения, скажу, что вы – крыса смердящая!
Парень из бригады прыскает. Луи тоже.
– Так прямо и сказал, – вставляет хозяин, – крыса смердящая?
– Так прямо и сказал. Она было замерла, надула губки и ушла, виляя задом и спотыкаясь на каменистой дороге.
Сестра хозяина – он вывез ее в прошлом году из Италии, чтоб помогала ему обслуживать клиентов – вскрикнула:
– Неправда, мосье Алонсо, не могли вы так сказать даме.
– Прямо! Постеснялся ее! И почему это я не мог?
– Это некрасиво.
– Скажи на милость, а ты-то что собой представляешь – сама тоже порядочное барахло.
Чертяка Алонсо!