— Чаю хотите? — неуверенно произнёс Васильков.
— С удовольствием, — сказал гость и снял капюшон.
Под ним оказался симпатичный молодой человек лет двадцати пяти, с голубыми
глазами, светло-русыми волосами и располагающей улыбкой. Паша поставил
на стол две чашки, извлёк из шкафчика варение и печенье. Руки гостя, до
этого всегда сцепленные на животе и спрятанные в широкие рукава, появились
на свет, когда он потянулся за угощением. Они тоже оказались обычными,
с гладкой кожей и ухоженными ногтями.
— Итак, — сказал Паша, догадываясь, о чем пойдёт разговор.
— Зачем вам это надо, Павел? Вы же не рыцарь и на самом деле знаете лишь
половину правды. То, что происходит, это наши давние междусобойчики. Как
у вас сейчас говорят — разборки. Посмотрите, сколько это доставило вам
боли и страданий. Вас вовлекли хитростью, не спросили согласия и говорят,
что кроме вас некому. Неслыханно! Всё у них есть. И кому, и за что… Вас
просто подставили, не хотят рисковать своими людьми. Придумали, какие-то
правила… Для меня нет правил! Да вы и сами всё понимаете, что я вам,
как маленькому, объясняю. Как только вы отдадите меч, всё сразу же кончится.
Мама поправится, женитесь на Лене, нарожаете ребятишек. Вот с Сергеем,
к сожалению, помочь не могу, он уже гнить начал. Да, с работой тоже всё
будет хорошо. Через какой-то месяц станете коммерческим директором. Я
гарантирую!
Гость говорил негромко, вкрадчиво и убедительно. Паша слушал молча, не
задавая вопросов. Если бы гость прислушался, то мог бы услышать, как скрипят
его зубы. Васильков, может, не до конца понимал смысл последних событий,
но в том, что его сейчас «разводят», сомнений не было. Это первое из новых
чувств, приобретённых им в торговле.
Капюшон все говорил и говорил. Казалось его словарный запас настолько
велик, что у вечности не хватит времени. Васильков вдруг встал и вышел
из кухни. Когда он вернулся, в его руках был меч.
— Вы про него говорили? — поинтересовался Паша и, держа меч на двух ладонях,
сел на прежнее место.
— Да, именно о нём, — без какой-либо откровенной реакции подтвердил гость.
— Я не против. Он твой, — сказал Паша, осторожно, что бы не пораниться,
беря меч правой рукой за лезвие, — владей же им, — и положил на стол ближе
к гостю.
Тот, еле заметно скривившись от боли, причиненной недосказанной фразой,
ждал её окончания. Паша молчал. Он держал бесконечную паузу, глядя в глаза
дьяволу, и видел в них боль. Первый раз в жизни боль другого доставляла
Василькову нечто вроде удовольствия.
— Ну что же ты?
— Хм… — с кривой улыбкой хмыкнул капюшон и, уронив голову, закрыл глаза.
— Я всегда говорил, что люди очень жестоки. Так наслаждаться чужим страданием.
— Теперь ты понял, каково было мне? — сказал Паша, растягивая слова. В
его голосе не было вопроса, скорее утверждение.
— Ты… пыль на ветру. А я князь тьмы! Нехорошо так с князем, — сказал гость
и поднял голову. — Я отомщу.
В его голосе не было угрозы, скорее насмешка.
— Тогда умрёшь, — ответил Паша.
Его лицо вдруг преобразилось. В нём появились злость и решительность.