Время летит, когда ты счастлив, и стоит на месте, если горе сжимает тебя в своих объятьях. Но что бы ни происходило с человеком, мир меняется независимо от его желаний. Наступают другие времена, поднимая на вершину новых людей, но что бы ни случилось, каждый платит за свою судьбу, а некоторые при этом даже умудряются быть счастливыми. Не человек меняет время, а время человека. На смену великим разрушителям должны прийти великие творцы. И горе тем народам, которые не могут найти внутри себя созидателя. А время будет лететь, как летит, и как пролетало прежде. То, что было десять лет назад, вспоминается уже с улыбкой, а то же самое, происходящее сегодня, – с содроганием и ужасом. Но как хорошо было еще совсем недавно! Официанты, бармены, тренеры по подпольным единоборствам пошли в бизнес; продавцы цветов у метро стали крупными чиновниками, содержатели видеосалонов, где крутили черную порнуху, приобрели телевизионные каналы, а воровские авторитеты покупают их всех почти в открытую.
Опять я, кажется, отвлекся и говорю не о том, чего ждут от меня. Пора, уже давно пора возвращаться к тому, с чего начался мой рассказ, – к тому сказочному солнечному дню, когда из бронированной машины Высоковского вылез большой начальник и, прикрытый спинами охранников, скрылся в своем подъезде, а Владимир Фомич помчался к своему загородному дому.
В дороге ничего интересного не случилось, за исключением пары мудрых мыслей, заскочивших в гениальную голову.
Обед подали в столовую, где обычно вкушал пищу известный всей стране человек. Вам, дорогие мои, уже известно, что в еде Владимир Фомич был неприхотлив. Сегодня ему подали, например, тарелочку кислых щей с копченой грудинкой и белыми грибами, стерлядь, фаршированную речными раками, копченые медвежьи уши, отварной олений язык с хреном и прочую мелочь вроде перепелки на вертеле и разных салатов. Обедал Высоковский не торопясь, и когда убрали со стола, он не ушел в свой кабинет, расположился в глубоком кресле, вытянул ноги, положив их на пуфик, обтянутый белой кожей. Рядом на невысоком столике стоял бокал с его любимым «Шамбертеном» семьдесят второго года.
– Петя! – позвал Владимир Фомич начальника своей охраны.
И когда на пороге комнаты возник квадратный коротко стриженный человек, приказал:
– Включи-ка телевизор.
На стене зажегся большой экран. Квадратный человек долго поочередно нажимал кнопки на пульте; переключая программы, охранник внимательно следил за реакцией хозяина. Но Владимир Фомич устало махнул рукой.
– Поставь что-нибудь поспокойнее. Желательно черно-белое, но не глухонемое. Какую-нибудь французскую или итальянскую классику.
Вскоре на экране закрутились события «Собора Парижской богоматери», но Высоковский не следил за действием: он вспоминал уходящий день, свою встречу с заехавшим в наш город министром, девушку-референта, ее пышные волосы и улыбку. Вдруг он взглянул на экран, увидел цыганку с козочкой и усмехнулся: «Похожа!». Стал вспоминать фамилию актрисы, играющей Эсмеральду, но на ум ничего не приходило. Он даже хотел спросить у охранника, но тут же усмехнулся нелепости своей мысли. «Откуда может знать этот мордоворот?» Но девушка на экране привлекала его все больше и больше.
– Похожа! – произнес он вслух с удовлетворением. – И даже очень.
Потом восхитился фигуркой актрисы и, закрыв глаза, припомнил референтшу, и улыбнулся, так и не поняв, у кого из двух девушек талия тоньше.
Открыл глаза и громко сказал полумраку большой комнаты:
– Хорошая фигурка! Теперь таких не делают. Он так разволновался, что сам подлил себе вина,
сделал большой глоток и чуть не задохнулся от предчувствия счастья. Все-таки он правильно сделал, что попросил уволить эту девушку – не пройдет и недели, как она будет трудиться в его московском офисе. Потом какая-нибудь совместная деловая поездка на Багамы, ужин под пальмами, мулаты только для них двоих будут танцевать ламбаду, он коснется губами ее пышных волос, и девушка, закинув голову назад, подставляя шею для его поцелуев, тихо выдохнет: «Да!».
А он скажет ей…
– Петя! – заорал Высоковский. – Тащи бутылку виски и стакан для себя. Вместе разопьем.
Скорее бы, скорее бы летело время: ведь Владимир Фомич ощущал себя таким одиноким!