Олдур и присоединившиеся к нему братья подняли тело Торака и положили его на огромную каменную плиту, лежащую среди древних руин, а затем, встав вокруг этого ложа, стали оплакивать кончину бога-Дракона энгараков.
Как всегда, бесстрашно, и, казалось, даже, не понимая, что светящиеся существа, которые сошли с небес, не люди, Миссия совершенно спокойно подошел к сверкающей фигуре Ала. Он протянул свою маленькую руку и настойчиво начал теребить одеяние бога.
- Отец, - сказал он. Ал посмотрел вниз.
- Отец, - повторил Миссия, вероятно, запомнив слово, сказанное Олдуром, который тем самым раскрыл тайну, кем в действительности был бог алгосов. Отец, - снова сказал малыш. Затем повернулся и показал на неподвижное тело Дерника. - Миссия! - Каким то странным образом это звучало скорее как приказ, чем просьба.
Лицо Ала стало строгим.
- Это невозможно, дитя, - ответил он.
- Отец, - настаивал малыш. - Миссия. Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.
- Просьба ребенка важна, - мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, - и она возлагает на меня обязательства... Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.
- Границу нельзя переходить, - ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. - Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.
Ал вздохнул.
- Но тем не менее, - сказал голос, - не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?
Ал был изумлен.
- Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.
- Пусть будет, как ты желаешь, - согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.
Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.
- Успокойся, дочь моя, - сказал он ей. - Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.
- Это слабое утешение, Повелитель, - ответила она с глазами, полными слез. - Это был лучший из людей.
- Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.
- Да, Повелитель, но это совсем другое дело.
- Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? - Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.
- Потому что я любила его, Повелитель, - ответила она наконец.
На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.
- Разве это так трудно сказать фазу, дочь моя? Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.
- Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? - спросил тогда Олдур. Она подняла голову.
- Это же невозможно, Повелитель, - сказала она. - Пожалуйста, не шутите так над моим горем.
- Давай, однако, будем считать, что это возможно, - ответил Ал. - Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?
- Всем сердцем, Повелитель.
- А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?
Она опять прикусила губу.
- Он станет моим мужем, Повелитель, - выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.
- И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.
- Дерник никогда не был заурядным, - сказала она с неожиданной пылкостью. - Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.
- Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.
- Разве это так важно, Повелитель?
- Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?
Она беспомощно посмотрела на него.
- Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?
Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:
- Да.
Гарион был потрясен - и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования. Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур добрый бог.
- Я приму эту жертву, Полгара, - говорил Олдур. - Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. - И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.
- Как он только мог сделать это? - спросил Гарион у деда, все еще обнимая Се'Недру.
- Что сделать?
- Попросить ее отказаться от своей силы. Это убьет ее.
- Она много сильнее, чем ты думаешь, Гарион, - заверил его Белгарат, - а доводы Олдура разумны. Ни одно супружество не выдержит такого неравенства.
Среди светящихся богов раздался сердитый голос.
- Нет! - Это был Мара, скорбящий бог марагов, которых больше не существовало. - Почему должен быть воскрешен один человек, когда все мои дети убиты и лежат холодные и мертвые? Разве Олдур услышал мои мольбы? Пришел ли он ко мне на помощь, когда умирали мои дети? Я не соглашусь!
- Я и не рассчитывал на это, - пробормотал Белгарат. - Пора мне принять меры, пока дело не зашло слишком далеко. - Он пересек заваленную обломками площадку и почтительно поклонился. - Извините, что вмешиваюсь, - сказал он, но не примет ли брат моего Учителя в качестве подарка за помощь в воскрешении Дерника женщину из племени марагов?
Слезы Мары, которые всегда текли из его глаз, внезапно высохли, а на лице появилось выражение недоверия.