XXIV
Снаряды рвались далеко за лощиной, и непонятно было, кого там обстреливают. А здесь, меж воронок, где и трава вся была иссечена осколками, уже мелькали плечи, головы людей. Иные только едва поднимались, отряхивая пыль, другие вставали, прислушиваясь. Около пулемета курилась воронка. Полковник Сорокин, упираясь обеими руками в тело Митрохина, хотел сесть на край этой воронки, опустив ноги, а ног уже не было, - в опаленных черных лохмотьях галифе торчали бело-розовые мослы. Он все же сел и, видя, что произошло, как-то виновато, смущенно улыбнулся.
Неторопливо вытащив из кобуры маузер, он стиснул зубами дуло. Выстрел щелкнул глухо и слабо...
Худощавый генерал с перебинтованной шеей, который встал чуть раньше и отупело молча смотрел на то, что делает полковник, вдруг торопливо начал расстегивать кобуру.
- Связать его! - хрипло крикнул Рыков, поднимаясь на локти. - Связать!
Лютиков и еще кто-то бросились к генералу, повалили его на землю. Андрей сильнее прижал Ольгу рукой, не давая видеть этого, все еще испытывая непонятный страх за нее.
- Это ничего... Это так, - проговорил он, слушая трескотню боя за лощиной.
Рыков вставал медленно, как-то напряженно и, точно кланяясь, прижимал ладони к животу. Лицо у него было серым, без кровинки. Он качнулся и упал бы, но его поддержали.
- К черту! - сказал Рыков. - Где командующий? А я сам!..
- Врача! - закричали около него.
- К черту! Сам, - повторил Рыков и, не в силах устоять, завалился на бок. Полный еще ярости, не желая смириться с тем, что его собственное тело отказывалось повиноваться, как все здоровые, энергичные люди, не признающие слабостей у других, он теперь страшился этой слабости больше, чем смерти. Этот страх, растерянность вместе с каким-то детским удивлением отразились на его лице. Подобное выражение детской удивленности Андрей замечал на лицах многих смертельно раненных, как будто чувство приближения конца отметало все накопленные знания и возвращало человека к той мысли, что жизнь и смерть - необъяснимые загадки. Рыков беспомощно двигал рукой, словно искал опору и не находил ее в пустоте.
На склоне лощины показались бойцы.
- Наши! - обрадованно произнес кто-то. - Гля, идут.
- Что командующий? - спрашивал Рыков, скользя взглядом по лицам командиров и Ольги, подбежавшей с бинтом. - Не убит? Что?.. Да погоди с этой тряпкой.
Успеется... Командующий?.. Иди-ка отсюда, девочка.
Рана моя не для тебя.
Осколок пробил ему бок и вышел через низ живота.
Стесняясь, он пытался закрыть оголенный живот рукой.
- К черту!
- Не мешайте, - потребовала Ольга. - Ну? Вы будто маленький.
Двое штабных командиров уже подняли Кирпоноса, голова его валилась назад. Белый китель залила кровь, неровная дырка темнела чуть ниже поблескивающих орденов.
- Аккурат в сердце,-8-заметил пожилой санитар, отирая рукавом с его лица глину. - Во как.
А на склоне лощины еще шел бой. Немцы, оказавшиеся между холмом и оврагом, заметались. Андрей видел, как бегущий впереди цепи матрос кинул гранату, и по взрыву угадал, что там была яма или окоп...
Эти неожиданно появившиеся бойцы спустились в овраг.
Расстегнутые, запотелые гимнастерки, копоть и пыль на лицах объясняли, что они шли давно, с изнурительными боями. Впереди, размахивая немецким автоматом, бежал матрос в тельняшке.
- Полундра! - кричал он. - Швартуйся к флоту!
Выручим... Чего тут окопались? Давай заводи корму.
И полный вперед!
- Не шуми, - отвечали ему. - Вон генералов побило.
- Да ну? - проговорил боец с немецким гранатометом в руках. - Ну, дела...
Многие из этих бойцов где-то уже были ранены, кое-как перевязаны бинтами, и все отощавшие, до черноты прокаленные солнцем, только посверкивали зубы.
Среди бойцов шел полковник-артиллерист. Андрей узнал того самого полковника, который несколько дней назад близ Киева объяснил Солодяжникову, как лучше искать штаб фронта. Полковник ничуть не изменился, будто и не ходил в атаки. Затянутый ремнями, с чисто выбритым узким лицом, он подошел к Рыкову. Андрей заметил, что одно стеклышко его пенсне теперь аккуратно было перевязано ниткой, поэтому глаз казался раздвоенным.
Ольга еще бинтовала Рыкова, а полковник, козырнув и точно не заметив, что дивизионный комиссар лежит раненый, стал докладывать, как с пушками и сотней бойцов шел от Киева: лошади пали, не выдержав этого марша, и бойцы сами тащили пушки и снаряды.
Рыков открыл тусклые от боли глаза.
- Это вы, полковник Хованский? Помню... Да... Потомок удельного князя Хованского?
- Так точно! - коснувшись пальцами фуражки, ответил Хованский.
- Был приказ. Отзывали в Москву... Не дошел, что ли, приказ?
- Виноват! Приказ дошел... Но мой заместитель погиб. Я не счел удобным бросить полк в окружении. За шесть дней боев уничтожено сорок четыре танка. Наши потери: девять орудий. Батарея сейчас заняла позиции на холме.
Рыков прикрыл глаза:
- Спасибо, Хованский. До ночи бы удержаться.
А ночью идите в прорыв...
XXV
Андрей осматривал пулемет, возле которого лежали тела Митрохина и Сорокина. Это был старый, много поработавший на своем веку "максим".
Хованский приказал Андрею с пулеметом выйти к дороге и прикрывать фланг, а сам что-то еще обсуждал со штабными командирами около Рыкова.
Ольга, присев у автобуса, бинтовала раненому немцу черное, безглазое лицо.
- Чует женскую руку и не гундит, - усмехнулся матрос.
- Дострелить его, - сказал, щелкая затвором, Лютиков.
- Погоди... Сестренки - жалостливый пол, не то что мы. Вот уйдем, а его подберут, отправят к муттер.
Будет любоваться красавцем да соображать, на кой хрен родила.