Эта ложбина теперь напоминала большую пепельницу с грудой незатушенных окурков, над которыми вился, растушевывался по небу дым. Кругами летал над Бородинским полем двухфюзеляжный самолет-разведчик.
В селе окруженном немцами, еще дралась какая-то часть- бухали минометы, слабо доносилась перестрелка.
Ходы сообщения армейского НП заполнили телефонисты связные, бойцы штабной охраны. Генерал Лелюшенко, всего пять дней как назначенный командующим этой армией - в кожаном пальто, без фуражки, выделяясь этим среди других - говорил по телефону, одновременно поглядывая в стереотрубу и делая пометки на карте.
- Фланг растяните... Людей не дам! Своими обходитесь. Писарей в дивизии много. Вот и резерв. А больше ни метра назад! Танки? Я их отсюда вижу. Нарочно катаются чтобы засечь артиллерию. Дураками считают нас.
Третьи сутки армия вела непрерывные бои. Местами противник оттеснил дивизии, глубоко вклинился в боевые порядки, а теперь наращивал ударную силу, чтобы расколоть линию фронта и прорваться к Москве.
Невзоров стоял в узком ходе сообщения. Ему было приказано выяснить, налажена ли связь по радио с дивизиями, пробивавшимися из Вяземского котла? Генштаб рассчитывал этими войсками уплотнить здесь оборону. Но в штабе армии ничего сказать не могли.
Две группы разведчиков, посланных в тыл немцам, еще не вернулись. А на рассвете захватили "языка", который сообщил, что много русских и несколько генералов, двигавшихся по тылам немцев, попали в ловушку.
- Как же это вышло? - спросил Невзоров у капитана из армейской разведки.
- "Язык" тут сидит. Метров двести.
- Хорошо бы уточнить, - сказал Невзоров.
Капитан повел его в овражек за наблюдательным пунктом. Десятка три мотоциклистов собралось тут.
Штабные автобусы были укрыты копнами соломы.
- Оборона вроде кружева теперь, - рассказывал капитан. - Иные батальоны сзади нас. Под утро два немца-связиста заплутались и к хозроте линию телефона вывели. Обозники беседовать начали с каким-то штабом... доходчивым русским языком. А мы голову ломаем, из-за чего у фрицев переполох. Может, думаем, наши прорываются?
Этот невысокий молодой капитан, со смешливыми глазами, длинным розоватым шрамом на лбу, с плохо выбритым узким подбородком, был в замызганной шинели и солдатской шапке. Он то и дело весело поглядывал на Невзорова.
- Дивизия ополченцев где занимает оборону? - спросил Невзоров.
- Левее. Уже знаете?.. Да, шестьдесят танков. Это не фунт изюма. Один полк смяли.
- Какой? - Невзоров остановился. - Какой полк?
Тот назвал полк, в котором была Марго.
- И что же? - спросил Невзоров.
Капитан покачал головой:
- Танкисты фельдмаршала Клюге [Фон Клюге - командующий 4-й армией.] здесь пленных не берут. Огнеметами выжигали траншею.
Невзоров ежедневно читал сводки потерь на фроктах. А мысль о том, что в сводке добавится безликая единица, зачеркивающая неповторимую взбалмошность Марго, лукавый смех, теплоту глаз - все, живо хранимое памятью, - словно оглушила... Он просто не думал о странности человеческой психики, где не действуют законы математики, а единица оказывается значимее больших чисел, и эта странность определяется тем, что все, не затрагивающее чувство, смещается в более или менее абстрактные понятия. Не думал он и о том, что именно этот парадокс человеческой психики дает политикам возможность толкнуть массы на битву, когда созрели условия, хотя люди давно поняли бессмысленность войн. Эмоциональный опыт истории плохо передается по наследству...
Он как бы в тумане сейчас видел Марго, с растрепанной прической, немного запыхавшуюся, в легком ситцевом платье, бегущую к нему через сквер у Большого театра. И даже не понял, отчего вдруг капитан присел.
Снаряд разорвался у наблюдательного пункта.
- Вы подполковник, не истинный штабник, - засмеялся капитан. - Те сразу носом землю роют...
- Идемте, - глухо сказал Невзоров.
- Я как раз в дивизии ополченцев был, - прибавил капитан. - Двадцать семь танков горело. И штук десять бронетранспортеров. Полк зажали в колечко, но дальше двинуться не могли...
У замаскированного грузовика ходил коренастый боец в телогрейке. На соломе поеживался от колючего ветра "язык". Он был смуглый, черноволосый, с темными блестящими глазами, видно живой по натуре, а сейчас испуганный, отчего лицо застыло, маленький рот напрягся. Желтая тонкосуконная шинель, высокое кепи с галунами не подходили к русской зиме. Увидев командиров, он вскочил и, разведя локти, прихлопнул ладони к бедрам.
- Чистокровный француз - усмехнулся капитан. - Из Вердена. И фамилия Брюньон... Только Пьер, а не Кола.
- Француз? - переспросил Невзоров.
- Oui... oui... France... - закивал пленный. - Je suis francais [Да, да... Франция... Я француз (франц.).].
- Немцы притащили сюда их легион. Четыре батальона во Франции только наскребли, - пояснил капитан. - И за день мы ополовинили.
Пленный вдруг о чем-то заговорил, будто всхлипывая и сильно картавя.
- Что болтает? - спросил капитан.
- Говорит, что их обманули... немцы обманули, - сказал боец. - Вроде обещали, что на парад в Москву едут.
Лицо этого бойца показалось Невзорову очень знакомым. А француз торопливо произнес еще несколько слов.
- Про каких-то сумасшедших говорит, - -перевел боец. - Я же французский плохо знаю.
- Ша, браток. Подполковнику спросить кой-чего требуется. Да мы ни в зуб ногой... Уяснил?
Боец улыбнулся, поглядывая на Невзорова:
- Мы знакомы... Шубин я. Ну еще у Галицыной тогда были.
- Да. да, - отозвался Невзоров. - Конечно, вспомнил.
- Ну вот... Елки-моталки! - воскликнул капитан, удивленный тем, что Невзоров без радости, отчужденно и холодно принял встречу со старым знакомым.
- Как пленного взяли? - спросил Невзоров.
- Да сам он и взял, - ответил капитан. - Молодчага парень!
- Наступали они, - проговорил Шубин. - А мы в контратаку. Элементарно.
Француз напряженно следил за их лицами, очевидно пытаясь угадать, что говорят и как решится его судьба.
Острый кадык его дергался, будто, не раскрывая рта, он поспешно глотал что-то.
- Меня интересует, - сказал Невзоров, - где перехватили наших? Сколько было там генералов?
Шубин, растирая толстым пальцем лоб, начал медленно строить фразу. На шее у него висел автомат, за брезентовым поясом торчала граната. И лишь то, как он растирал лоб, напоминало прежнего чудака-студента.