Маршал Шапошников неожиданно вернулся и опять устроился в кабинете со своими кислородными подушками и неизменным толстостенным стаканом в серебряном подстаканнике, из которого любил пить чай. Опять к его дубовому письменному столу тянулись нити управления фронтами. Даже глядя на карту, огромную, расцвеченную,, флажками, трудно было представить это сражение, вытянувшееся по извилистой линии на четыре тысячи километров. За линией фронта остались Белоруссия, Украина, юг России. Остро чувствовалась нехватка продовольствия, и везде приходилось урезать паек. Сотни заводов, эвакуированных в Сибирь, еще не работали. Армиям не хватало снарядов, патронов, даже лопат. А на юге и на севере, чтобы сковать войска противника, не дать возможности перебросить резервы к Москве, армии перешли в наступление. Командующие требовали боеприпасов, жалуясь, что им дают меньше половины необходимого запаса. И все тревожнее делалась обстановка под Москвой. Прорвав оборону у НароФоминска, танки и мотопехота двигались к городу От канонады тонко дребезжали окна, покрытые морозным узором.
Шапошников не выходил из кабинета второй день.
К нему забегали штабные генералы с рулонами карт, папками, затем бегом уходили выполнять новые поручения или садились к телефонам, кричали до хрипоты, разыскивая застрявшие где-то дивизии. Невзорову маршал приказал беспокоить его только в случае крайней необходимости. И возле кабинета давно сидел пожилой врач с генеральскими звездочками на петлицах.
- Вы поймите, - говорил он - Я должен хотя бы осмотреть его. Маршал или солдат - для природы безразлично. Когда сердце изношено, то в любую минуту...
Если бы я не знал хорошо, чем всегда кончается, то не сидел. Какое-то мальчишество!
От возмущения его узкая седая бородка мелко дрожала.
- Идите, подполковник, и скажите, что я здесь...
вот уже три часа. А в госпитале ждут раненые.
- Ну, попробую еще раз, - согласился Невзоров. - Кстати, есть повод.
Взяв сообщение о том, что фельдмаршал Герд фон Рундштедт за отвод войск у Ростова отстранен Гитлером от командования, Невзоров прошел в кабинет. Шапошников говорил по телефону и что-то помечал на карте, лежащей перед ним.
- Да, да, голубчик... Отбили это село? - Он нетерпеливо взглянул на Невзорова, и тот положил ему поверх карты листок с сообщением. Пробежав глазами текст, маршал равнодушно отодвинул его.
- Как называется село, голубчик? - сказал он в трубку. - Задворики? Большие потери там?.. И ни одной целой хаты? Что же делать, что делать... Так вот, оттуда ни шагу назад!
Это маленькое село у Красной Поляны, видимо, интересовало его больше, нежели судьба германского фельдмаршала. Коротко звякнул другой телефон, и Шапошников снял трубку:
- Здравствуйте... То есть как?.. И много прорвалось к вам?.. Слышу, слышу, - он поморщился, чуть отстраняя трубку от уха: мембрана гудела выстрелами, разрывами мин. - Кто же там у вас отбивается?.. Что ж, писарям и генералам необходима разминка. Но все же используйте резерв. Будем считать это крайним случаем. Или вы привыкли к тому, что генералы штаба фронта сами отбивают атаки?.. Еще личная просьба. Коли уж они прорвались к вам, не могли бы вы захватить для меня "языка"?.. Да, да, конечно, лучше офицера...
Спасибо.
Бросив трубку, Шапошников покачал головой и усмехнулся.
- Разрешите доложить, - сказал Невзоров. - Врач настоятельно просит...
- Он еще здесь? - удивился маршал. - Вот упрямый старик. Скажите ему, что я уехал. Вышел через запасную дверь. Поверит?
- Нет. У запасной двери он приказал дежурить медсестре.
- Хм... Изучил тактику.
- Он говорит, что может плохо кончиться.
- Все кончится хорошо, - устало закрыв глаза и откидываясь на спинку стула, произнес Шапошников. - Эту сверхтяжелую батарею в Красной Поляне мы накрыли огнем. Таких пушек у них больше нет. Гитлер, вероятно, хотел объявить, что Москва простреливается артиллерией насквозь, и поддержать наступательный дух армии... Иметь бы нам еще сотню лишних танков.
Но где взять, где взять? За сотню танков отдал бы душу, как Фауст за вечную молодость. Смешной, однако, этот великий Фауст...
И, как бы вспомнив, что Невзоров еще здесь, слушает его мысли, сухо добавил:
- Вот что... езжайте в Перхушково. К штабу фронта прорвался отряд автоматчиков с танками. "Языка"
привезите. Мне хочется теперь узнать, насколько вымерз их пыл.
Выйдя из кабинета, Невзоров сказал "упрямому старику", что маршал занят и просил его не беспокоиться.
- Я лучше знаю, что мне делать, - сердито буркнул тот и опять уселся в кресло.
- Долго придется ждать, - надевая шинель, заметил Невзоров. - Еще сутки, вероятно.
Тот посмотрел на часы и неопределенно хмыкнул, как бы давая понять, что и это знает лучше, а какими бы важными делами ни занимался человек, природа в назначенное время берет свое.
- Горло кутайте, - проворчал он. - Мороз. И дышите в воротник.
Мороз на улице был такой, что спирало дыхание Бессменный дядя Вася грел мотор. Из выхлопной трубы колечками струился дымок, повисая в загустелом воздухе.
- В Перхушково, - сказал Невзоров, открывая дверцу и усаживаясь - К штабу фронта.
Москва казалась приземистее от сугробов. На улицах возле заграждений ходили рабочие с винтовками, Стену Большого театра, куда попала бомба, закладывали мешками с песком обмотанные тряпьем пленные немцы. А на Петровке у дверей магазинов толпились женщины, озабоченные тем, как из скудных, ежедневно выдаваемых по карточкам продуктов готовить обед на семью. Тут любой мог получить рецепты необычной для мирного времени кулинарии: и как жарить картошку без масла, и как варить борщ, не имея капусты и картошки.
Мальчишки на Тверском бульваре играли в снежки.
Над самыми деревьями висели громадные аэростаты заграждений, опущенные утром. Невзорову бросилось в глаза, что у зениток и пулеметов стояли девушки в шинелях и касках. Видимо, артиллеристов-мужчин отправили на фронт.
У Белорусского вокзала стояли танки, под ними горели костры, чтобы в любой момент завести двигатели.
На этом же огне прокопченные, в черных шлемах танкисты разогревали консервы. А из метро сплошным потоком выходили бойцы, точно глубь земли рождала их - с обветренными лицами, неторопливым говором. Они строились ротными колоннами, уходили отсюда на фронт.
- Сибиряки, - заметил дядя Вася. - И мороз-то нипочем. Крепкие ребята.
Ближе к окраине города все менялось: исчезли прохожие, у противотанковых орудий артиллеристы в маскировочных халатах раскладывали снаряды. Дорога на Перхушково, как извилистый туннель, пробитый через снега, темнела бомбовыми воронками. Кое-где объезжали разбитые, еще дымящиеся грузовики - следы недавней бомбежки. Уже на семнадцатом километре отчетливо слышалась пулеметная трескотня, стали встречаться раненые, бредущие к Москве. Тут забуксовавшую "эмку" обогнал кавалерийский эскадрон, взмыленные кони роняли с губ пену, мелькали ножны, стремена, шпоры. И, когда тронулись дальше, эскадрон успел скрыться в лощине. Над Перхушковом завязался воздушный бой. Истребители крутились, наполняя холодное, как бескрайняя голубоватая льдина, небо вспышками огня, стуком автоматических пушек. То один, то другой самолет будто падал и, едва не задев верхушки сосен, круто устремлялся вверх. Но вот "мессершмитт" не вышел из пике, столб дыма взметнулся над лесом. К месту боя летели еще три звена истребителей со стороны Москвы. И немецкие пилоты, должно быть заметив их, начали уходить. На земле в этот момент чаще загромыхала артиллерия, неистовым треском переплелись автоматные и пулеметные очереди.
Штаб фронта занимал старинный двухэтажный особняк на берегу пруда, окаймленного вековыми соснами и березами. Через густой лес к нему вела широкая, прямая аллея. На этой красивой аллее стояли повозки, врачи бинтовали раненых, слышались крики, стоны. Грузовик с реактивной установкой приткнулся меж деревьев. И вдруг мелькнуло пламя, лес заполнился скрежетом, громом. Длинные тела ракет, обжигая огненными хвостами верхушки сосен, унеслись на юг.
Когда Невзоров подъехал к штабу, суматоха, вызванная появлением отряда немцев, улеглась. Ему сказали, что прорвалось не меньше батальона с тремя танками, но их оттеснили, а для Шапошникова захвачен танкист-лейтенант. Этого танкиста, правда, оглушило разрывом снаряда, и он ничего не соображает, да пока едут в Москву, начнет говорить.
Пленный, еще совсем молодой, лет двадцати, сидел у крыльца, обхватив трясущуюся голову руками. Он был забрызган чужой кровью, смерзшейся на комбинезоне и в светлых волосах. Дядя Вася тоже вылез из машины и, внимательно разглядывая танкиста, проговорил:
- Ишь ты... Застудится малый.
- Усади его в машину, - приказал Невзоров. - Да чем-нибудь руки свяжи.
В полутора километрах на снежном поле глыбой темнел подбитый танк. Мимо него цепью бежали к соседнему лесу бойцы. Опушка леса кудрявилась разрывами мин, где-то в дыму стучали пулеметы. Над головой Невзорова брызнуло мелкими осколками разбитое стекло.
- Легли бы, подполковник, - сказал, подойдя к нему, высокий, широкоплечий командир в задымленном полушубке с автоматом на груди. - Дура пуля щелкнет - и поминай как звали.
- А вы что стоите? - улыбнулся Невзоров.
Лицо этого командира светилось такой жизнерадостностью, так весело щурились янтарного цвета глаза, что невольно хотелось улыбнуться.