XVIII
Ефрейтор отвел Волкова в подвал и, сунув ему толстый журнал, гулко прихлопнул дверь. В подвале было темно, чуть светился лишь узкий проем оконца, переплетенного решеткой. Скрип засова неприятной дрожью отдался в раненом боку.
Из оконца свет падал на сырые, грубые камни стены.
А за оконцем, где-то в кустах сирени, ярко облитых лунным светом, безмятежно пел соловей, то умолкая на миг и, видно, прислушиваясь, не ответит ли подруга, то снова высвистывая замысловатые трели.
Волков подошел к оконцу и дернул решетку: толстые ржавые металлические прутья не шатались.
В лунном свете он рассмотрел журнал, который дал ефрейтор. На обложке Гитлер у большого глобуса.
Дальше замелькали полуголые женщины, разрушенные бомбами города, солдаты, обвешанные пулеметными лентами, атакующие танки в клубах пыли... Он вспомнил бой у реки и отшвырнул журнал. Теперь бой вспоминался иначе, стерлись как бы его собственные чувства, яснее выявляя канву событий: память долго не хранит ощущений, но пережитое заставляет чувствовать, будто стал взрослее, приобрел какой-то новый опыт.
"Мы ведь не убегали, - думал Волков. - Стояли до конца... И глупо, что я отказался сменить форму. Все было б иначе..."
То ли от радостного пения соловья, то ли от лунной тишины его вдруг охватила непонятная, глухая тоска.
Острее, всем телом стала чувствоваться подвальная сырость, давящая толща заплесневелых стен.
У оконца вдруг протопали тяжелые сапоги.
- Ау, - громким шепотом окликнул ефрейтор.
Ему никто не ответил. Ефрейтор выругался и ушел.
Волков схватился за прутья решетки и начал дергать их. А затем в подвальной темноте услыхал чей-то храп.
- Кто здесь?
На соломе в углу кто-то лежал. Волков нагнулся, чтобы разглядеть спящего, и тут же большая ладонь зажала ему рот.
- Помалкивай, лейтенант. Это я, Кузькин, - точно слабое дыхание, услышал он. - Врач меня остриг. Документы рядового Сироткина... по возрасту годятся. Но заподозрили все же. Руки подвели: мозолей кет. Думаю, подслушивают.
Волков чуть отодвинулся и громко сказал:
- Кто такой, спрашиваю?
- Ась? Чего ото? - сонно, испуганно проговорил Кузькин. - Чего надо?
- Кто такой, спрашиваю?
- Мобилизованный я. Других пустили, а меня сюды.
У меня ж хозяйство: корова тельная, огород. А меня сюды.
- Расхныкался, вояка!
Кузькин тихо подвинулся к нему.
- Некоторые прорвались, - зашептал он. - А мы вот... Зачем не сменил там форму?
- Думал, будет как трусость.
Кузькин нашупал руку лейтенанта и крепко пожал.
Они долго еще шептались, потом сидели молча. Лунный свет в решетке оконца померк. И Волков, привалившись к холодной стене, задремал. Сквозь дрему он различал, как подъезжали грузовики, слышал команды, топот сапог. Его заставил очнуться громкий лязг засова.
Яркий луч осветил его, потом Кузькина.
- Los, los! - закричал солдат.
Их вывели на темный двор. Предутренний холодок остужал разогретые сном щеки. Начинался дождь. Капли тяжело ударялись о вытоптанную землю. Грузовик, накрытый брезентом, стоял во дворе. Около замерли три солдата в касках, с автоматами. Молодой офицер с погонами лейтенанта и надменным, худощавым лицом, в блестевших лаком сапогах и коротком мундирчике что-то скомандовал. Волкова отвели к грузовику, заставили подняться в кузов, следом забрались два автоматчика.
Офицер по-русски говорил Кузькину:
- А ты будешь... работай. Дрова. Кухня!
- Это я могу, - отвечал Кузькин. - Пажить невеликая... Мне б вот коровенку. За коровенку я что хошь.
- Хорошо работай, будет хорошая награда, - брезгливым тоном сказал офицер, затем что-то крикнул понемецки, и грузовик тронулся.
Волков сам себе задавал нелепый вопрос: "О чем думают перед расстрелом?" У него мелькали обрывки воспоминаний детства. Он представлял, как его ведут к вырытой могиле, и говорил себе: "Если будет страшно, черта с два они это увидят". И была мысль, что не должен умереть столь просто...
Солдаты равнодушно переговаривались. Волков уловил слово "Nebel" [Туман (нем.).] и понял, что говорят о погоде. Один из солдат протянул Волкову сигарету:
- Willst du rauchen, Iwan? [Закуришь, иван? (нем.)]
А в это время майор Ганзен диктовал шифровальщику радиограмму в Берлин для адмирала Канариса.
Он сообщал, что операция под кодовым названием "Шутка" началась.
XIX
Захваченный десантниками гауптман Эрих Кюн был офицером разведки 6-й армии. В полевой- сумке была карта, испещренная стрелами, условными значками, несколько писем, фотографии.
Андрей рассматривал фотографии: молодая красивая женщина склонила голову к плечу Кюна, и внизу надпись по-немецки: "Ты всегда со мной, потому что я люблю тебя!" На другой: Кюн играл в мяч с очень похожей на него белокурой маленькой девочкой.
Как-то даже и не верилось, что этот немец с умными светлыми глазами, с располагающе приятным лицом - опасный враг. Странным казалось Андрею и его хладнокровие.
На болотном островке гнездилась чахлая рощица, под ветром играл камыш. Двухфюзеляжный самолет, нудно завывая, плыл в небе.
Лютиков открыл трофейный чемодан.
- Это да! Европа, - говорил он, вытаскивая бутылки с полуголыми танцовщицами на ярких этикетках, французские консервы, банки голландских трюфелей. - Что называется, культура... Умеют жрать!
С тех пор как десантники захватили гауптмана, увели его в лес, а потом на болото, он не проронил ни слова.