Девушка вышла уже в широкой юбке, сделавшей ее старше и толще, в вышитой украинской кофточке, неся оплетенную свежими ивовыми прутьями бутыль. Через минуту Волков узнал, что хозяйку зовут Дарьей Кузьминичной, муж ее работает грузчиком, а дочь окончила школу и хотела стать актрисой. Ему было хорошо в этом уютном, гостеприимном доме, и казалось, не было плена, подвала с крысами, рева моторов самолета, отчаянной пустоты в душе. Обжигаясь, Волков ел шипящую глазунью. Две пары глаз восторженные, блестящие, как маслины, и поблеклые, скорбные, под набухшими веками, смотрели на него. По взгляду Катруси он чувствовал - девушка видит в нем, в его запятнанной, простреленной одежде что-то необыкновенное и героическое.
Дарья Кузьминична подливала в стакан кислого вина и рассказывала, что многие уезжают из городка, ходят слухи, будто германцы близко, а днем они бомбили вокзал.
- Солдат-то побили! Все молоденькие Жить бы еще да жить, - вздыхала она.
- А вы их убивали? - спросила Катруся.
- Убивал, - Волков отодвинул сковородку, допил яблочный сидр - Конечно, убивал.
- На что только эта война? - вздохнула опять Дарья Кузьминична, тяжело грудью налегая на стол.
- Ах, мамо, вы ничего, ничего не знаете, - сказала Катруся.
- Я-то знаю! - рассердилась Дарья Кузьминична - Ночи не спишь, лишнего куска не съешь - только бы росли здоровыми. А вырастут увезут куда-то, и могилки не сыщешь, чтоб поплакать.
Катруся с деланной серьезностью кивала головой, поглядывая на Волкова.
"Ну что они понимают, эти родители! Мы знаем больше, верно? - говорил ее взгляд. - Но переубеждать нет смысла".
"Конечно", - тоже взглядом и улыбаясь отвечал Волков.
- Еще одной войны не забыли, а новая пришла, - говорила Дарья Кузьминична, уголком платка вытирая набежавшую слезу.
- Не будь той войны, вы бы и с батей не повстречались, - сказала Катруся.
- Одна война свела, эта, может, навек разлучит, - она взяла с комода пожелтевшую фотографию, на которой улыбался белозубым ртом и сжимал эфес шашки чубатый конник. - Привезли чуть живого к нам в хату.
Тоже раненый был. Целый год выхаживала.
Дарья Кузьминична провела по фотографии огрубевшей от работы ладонью. И на губах ее была тихая, задумчивая улыбка.
В этот момент скрипнула калитка. Она вздрогнула, прислушалась:
- Никак Матвей?
- Я открою, мамо, - предложила Катруся.
- Сиди, сиди уж, - торопливо сказала мать, почему-то глянув на Волкова.
Дверь распахнулась от сильного удара, и в горницу ввалилось несколько бойцов с винтовками, а за ними круглолицый юный лейтенант.
- Руки вверх! - громко, срывающимся голосом закричал он.
- Господи! - вырвалось у Дарьи Кузьминичны. - Да что вы?
- Попался! - кричал юный лейтенант. - От меня не уйдешь! Диверсант чертов!
Волков хотел приподняться, но его уже крепко схватили за руки.
- Где оружие? - требовал лейтенант. - Говори!
- Свой он, - пояснила Дарья Кузьминична. - Раненый... Чего ж набросились?
- Может, и заправда наш? - сказал один боец.
- Какой наш? Диверсант это! А ну, где пастушонок?
В горницу из сеней проскользнул белобрысый, со вздернутым носом мальчуган.
- Он? - спросил лейтенант. - Этот?
Мальчуган жался к солдатам, тоненьким, срывающимся от возбуждения голосом начал говорить:
- Мы козу пасли. А ён как сигнет, как сигнет.
И пошел. А мы за ним...
- Так, значит, он ваш? - спросил Дарью Кузьминичну лейтенант, делая ударение на последнем слове. - Интересно! Очень интересно. Разберемся...
Встать!
Катруся, закусив губу, смотрела на Волкова, и в глазах ее застыла жгучая ненависть. Дарья Кузьминична перебирала трясущимися пальцами концы вязаного платка.
"Ничего, - подумал Волков. - Я все объясню. Когда узнают, что произошло, меня отпустят".
- Вы не беспокойтесь, - сказал он Дарье Кузьминичне.
Лейтенант ткнул стволом нагана в поясницу Волкова.
- Шагай, шагай!.. В контрразведке иначе запоешь.
Отдел контрразведки, куда привели Волкова, разместился в школе. Следователь уселся за парту и, как добросовестный ученик, развернул тетрадь. Это был немолодой уже капитан с желтым, отечным лицом, редкие, аккуратно причесанные, чтобы прикрыть лысину, волосы топорщились на висках.
- Моя фамилия Гымза, - проговорил он, разглядывая карандаш. - Ну, исповедуйся.
Он слушал Волкова, что-то записывая и кивая головой. Потом спросил:
- Все?
- Да, это все, - ответил Волков.
- Что ж, до завтра... Отдохни, подумай.
II
Утром Волкова снова привели на допрос.