- Я еще соглашусь, - кивнул Густав, - но летчики вряд ли..
Тот взглянул на него и захохотал:
- Давай лапу. Рихард Хубе из полковой разведки.
А был контролером на железной дороге.
"Еще один Рихард, - улыбнулся Густав - Сегодня же навещу Паулу. Как она встретит?"
- Мой кит в старом городе, [Кит - деревня, в Берлине так называют свой квартал.] - объяснял Хубе - На Луизенштрассе. Если забредешь, то разопьем бутылочку.
У выхода с поля их остановили. Толстый шипе [Шипе - прозвище фельдфебеля нестроевой службы.], рассматривая отпускные удостоверения, недовольно проговорил:
- Что вы еще возитесь там, в России? Давно пора взять Москву.
- Как захватим, обещаю переслать шкуру медведя, господин фельдфебель, сказал Хубе. - Адреса только нет.
- Что-то очень ты добрый, - шипе подозрительно уставился на Хубе. - Где я видел тебя?
- Позвольте доложить, господин фельдфебель.
Работал контролером на электричке. И все безбилетники знали меня в лицо. Особенно те, которых штрафовал.
- Но, но! - багровея всем квадратным лицом, закричал шипе. - Как стоишь, телячий хвост!.. Почему заговорил о шкуре медведя?
- Я же чувствую настоящий германский дух. Лишь долг службы не позволяет вам быть на фронте, - вытягиваясь, отрапортовал Хубе.
- Ну ладно, - смягчился шипе. - Адрес простой:
комендатура Темпельхоф, Вернеру Гассе. Не забудь.
Он проводил их до автобуса и распорядился не ждать других пассажиров, а сразу везти фронтовиков.
- Храни нас бог и добрый фельдфебель, - смеялся Хубе. - Главное, сказать человеку то, что сам он хочет услыхать. И будет он считать тебя мудрейшим из мудрых. Я заметил сразу, как этот пивной бочонок глядит на мой ранец. Заставил бы вытряхнуть и к чемунибудь придрался. Конфискация в пользу рейха. Эта жаба не упустит случая погреть руки...
Улицы Берлина выглядели нарядными от блеска офицерских мундиров, радостных улыбок женщин в коротких, будто туники, платьях. За витринами магазинов над колбасами, окороками, рулонами тканей висели портреты Гитлера, как бы символизируя, что изобилие дал он. В Тиргартен-парке мальчишки и девчонки, вытянув правые руки, маршировали под барабанный бой с развернутыми знаменами. Старушки умиленно глазели на воинственную юность нации. Затем Густав увидел поврежденные бомбами дома и группы военнопленных, под охраной эсэсовцев разбиравших камни.
- Смотри, смотри, - бормотал Хубе. - Авиация работала. Где же наши хваленые истребители? Тебе это нравится?
Густав лишь покачал головой. Он полтора года не был тут и сейчас испытывал чувство неожиданного возвращения к детству. Вот улицы, где ходил, еще держась за руку матери, вот чугунная ограда кирхи, где, убегая от сторожа, разодрал штаны и где затем встречался с Паулой. Война как бы отодвинулась, а воспоминания юности приобрели новую значимость.
- Тут я сойду. Мой дом за углом, - сказал он и, попросив шофера остановиться, выскочил из автобуса.
- Жду в гости! - крикнул Хубе.
Прохожие с любопытством оглядывали торопливо шагавшего унтер-офицера, его боевые медали, черную повязку, на которой у груди висела левая рука. Он подошел к дому, взбежал по крутой, истертой подошвами лестнице и, уже надавив кнопку звонка, подумал: "Отца, конечно, нет. Следовало бы зайти к привратнице".
Он хотел спускаться, но тут услыхал знакомое шарканье ног, и дверь открылась.
- Унтер-офицер Зиг прибыл в краткосрочный отпуск, - весело доложил Густав.
- Мой мальчик!..
Вид у отца был растерянный, точно ждал он совсем другого человека и подготовился к встрече, а теперь не знал, как быть. Старый Зиг не отличался нежностью, но сейчас под коричневыми сморщенными веками блеснули слезы. Его низенькая, до плеча Густаву, фигурка в широком домашнем халате качнулась навстречу и отпрянула.
- Ты ранен? - испуганно проговорил он.
- Царапина, - успокоил Густав. - Такие пустяки раной не считаются Доброе утро!
- Ах, Густав, мой мальчик! - легонько, так, чтобы не коснуться повязки, отец обнял его. - Я хорошо знаю эти пустяки. Ты и маленьким не жаловался, если больно... Сыворотку ввели?
- Все как надо. Через три дня засохнет, - сказал Густав проходя в комнату - А ты как?
- Как все, - ответил старый Зиг, перебирая вздрагивавшими пальцами борта халата. - Нет, Густав, я покажу тебя профессору-хирургу.
- Лишнее, отец Чашку кофе я бы выпил.
- Да, да.. У меня есть аргентинский. Берег на всякий случай Ты возмужал, Густав. И не обращай внимания на мои слезы. Одиночество делает людей неврастениками.
"Ничего не изменилось. И привычкам своим отец не изменяет, - думал Густав, увидев на письменном столе, заваленном книгами, медицинскими справочниками, рукописями, вынутую из футляра скрипку. - Как обычно, вместо утренней зарядки он играет хоралы Баха. Наверное, по-прежнему говорит всем, что душевный ритм определяет физическое состояние".
Ему вспомнилось, как еще ребенком он просыпался от спокойно-торжественных звуков, как ворчала мать из-за этого. И вдруг он понял: отец уже не суровый, бесчувственный монумент, каким представлялся в детстве; это сломленный годами человек, осколок поколения, снесенного на кладбище. От такой мысли у него щемяше запершило в горле.
- Ты прекрасно выглядишь, отец, - сказал он.
В квартире все было, как прежде: и маленький продавленный диван, и пузатый старинный шкаф, и лепные тарелки на стенах. Но и еще что-то новое, незнакомое, чего не должно быть здесь, ощутил Густав.
- Исследованиями занимаешься? - проговорил он, взяв со стола книгу. Ого!.. "Жизнь великих людей".
Читаешь это на досуге?
- Нет Густав, - отец помолчал, и в глазах его мелькнуло какое-то смятение. - Меня интересуют эпидемии безумств .. Ты устал, мой мальчик. Не стоит об этом говорить.
- Любопытно, - засмеялся Густав. - Я просто не слыхал о таких эмидемиях. Веселая картинка, если массы людей сходят с ума.
- Да... Но сами они этого не понимают, - отозвался старый Зиг, насыпая в кофейную мельницу зерна - Они уверены, что лишь им доступна истина. В этом различие. Хотя и в клинике за многолетнюю практику я не встречал больного психозом, осознающего болезнь. Ах, Густав, как я рад тебя видеть! Все-таки скажи: очень болит плечо?
- - И не чувствую. Давай-ка сюда мельницу. Молоть зерна всегда было моей обязанностью.
Пока варился кофе, отец спрашивал его о боях, о том, как заслужил медали. Он показал и свою медаль, отыскав ее в ящике. На серебряном литье была дата:
"1916 год".
- А никогда не рассказывал мне, что воевал, - удивился Густав Попробуй знать своих родителей .
- Как видишь, я и в этом кое-что смыслю Тогда мы хотели кончить с войнами. Дети учатся видеть мир У тех, кто породил их, затем относятся к делам родителей с усмешкой. Хотят по-своему переделать все.