- Мы не виделись полтора года, - сказал он так, будто вдруг усомнился, что некогда сморщенный розоватый комочек превратился в этого унтер-офицера с горделиво-красивым лицом. - Сахару тебе, конечно, две ложки?
- Можно три.
- Я очень боялся за тебя, - снова начал отец.
- Война, - проговорил сын, отхлебывая ароматный крепкий напиток. - Но мы скоро разделаемся, будь уверен. Ошибка не повторится: великая Германия - уже факт.
- Национал-социалистский идеал, - уточнил отец.
- Всякий идеал не просто деятельность сознания, - заметил Густав. - Он вытекает из реальных фактов, которые накапливаются и требуют изменений существующего порядка.
Старый Зиг тяжело поднялся.
- Но кем определяется реальность? Богов делают ведь служители. Я повидал концлагерь...
- Ты?
- Да, мой мальчик. Как эксперт. Даже трудно все это объяснить.
- Понятно, - усмехнулся Густав. - Там ананасами не кормят. Это враги нации, отец. Еще в законах Ману на заре цивилизации самое жестокое наказание было за критику властелина. Язык протыкали раскаленным гвоздем и бросали в яму со змеями.
- А теперь это называется "разумной утилизацией материала". Да, да! И заключенные все могут делать сами, пока их тоже не переработают. Один коллега пытался рассчитать цикличность...
- Да он просто шутил, - усмехнулся Густав.
- На основе психологической формулы: если другим хуже, значит, мне еще хорошо, - как бы не слыша его, говорил отец. - Но, Густав, это же моя формула.
Я открыл ее как переходный синдром от здорового к больному мышлению...
- Ты сгущаешь краски, - проговорил Густав.
- Ведь наше сознание - только реакция мозга на полученную информацию. И мы не осознаем самой реакции, поэтому трудно угадать, к чему она приведет.
За тысячелетия были созданы основы культуры. Но если разрушить это... Знания, даже глубокие специальные знания - еще не культура!
- Чем же тогда определяется культура? - спросил Густав.
- Мерой добра, которое творит человек.
- Но то, что для одних добро, для других может быть злом.
Старый Зиг вскинул голову, будто увидев непреодолимую преграду.
- Я лишь врач. Моя область - психогенные реакции. Фанатизм - это не убежденность, а болезнь, еще мало изученная. Ее порождает стремление уйти от нерешенных проблем. Люди забывают, что не только мозг управляет поведением, но и поведение дает отпечатки на сознание, которые необратимы.
Густав удивленно смотрел на отца - эти мысли противоречили реальности войны. Дряблые щеки отца тряслись, локти раздвинулись, точно подрезанные крылья у птицы, не способной взлететь.
- Да... Извини, мой мальчик. Как нелепо тебя встретил после разлуки... Мне трудно сдерживаться.
- Нервы? - спросил Густав.
- Все вместе... И нервы, - кивнул отец. - Уже пора идти в госпиталь. Я быстро вернусь.
- А я посмотрю Берлин, - сказал Густав.
XVIII
- Густав?.. Мой бог!
- Добрый вечер, Паула.
- Ты один? - голос у нее был тихий, но вместе с тем напряженно-растерянный.
- Да. - Густав разглядывал ее тонкое, нервно-подвижное смуглое лицо, как бы окутанное дымкой светлых волос. Никогда и не думал он, что Паула может стать такой элегантной. Голубовато-серый костюм с фиолетовыми жилками плотно облегал худощавую, высокую фигуру Паулы, точно продолжая линии длинной шеи и подчеркивая высокий бюст.
Веранда дома Крюгеров была обращена к озеру.
И за плечами Паулы темнела гладь воды, окруженная соснами.
- Как неожиданно... А я хотела уйти. На Глинике [Озеро под Берлином.] будет интересно, - проговорила она. - Что с твоей рукой?
- Это пустяк.
- Конечно, Рихард передал записку. Он шлет письма через день и советует, как вести хозяйство.
- Рихард убит.
Брови Паулы дрогнули, а улыбка, точно она ее медленно проглатывала, сходила с губ. В призрачном вечернем свете шея и лицо ее, казалось, начали леденеть, источать холодок. И зеленоватые глаза тоже стали прозрачно-холодными.
- Так не шутят, Густав.
Густав молчал... Паула опустилась в шезлонг, медленно достала сигарету из расшитой бисером сумочки Теперь он видел ее длинные ноги, где чуть выше левой коленки была хорошо знакомая родинка. Густав отчетливо вспомнил, как познакомился с ней...
Он уплыл далеко от берега на этом озере и заметит голову. Девушка захлебывалась. Когда он подплыл, она схватилась за его шею. Густав растер ей сведенную судорогой ногу.
"Ого! - проговорил он тогда. - И с такими ножками вы решили утонуть?"
Мокрой ладонью незнакомка вдруг больно хлестнула его по щеке. Густав разозлился, поплыл от нее к берегу Она плыла рядом. Так же рядом легла на пустынном пляже. Густав долго молчал, и она сама заговорила:
"Меня зовут Паула... А вы не из породы каменных людей?"
"Знаете ли, - ответил Густав, - у меня свойство хамелеона. Если рядом что-то холодное, то и я делаюсь камнем". И опять заработал пощечину. "Черт возьми! - крикнул он. - Это вам не пройдет". Обхватив девушку, он старался поцеловать ее. Она вырывалась, колотила его по спине и сама нашла его губы...
Теперь Паула отчужденно, холодно смотрела на него.
- Как это было с Рихардом, тебя интересует? - спросил Густав.