- Молчать! - крикнул высокий блондин, швыряя рукопись на пол.
- Обыскать его, унтерштурмфюрер? - кивая на Густава, сказал тот, который открыл дверь.
- Оружие есть? - спросил у Густава блондин.
- Нет.
- Вам знаком этот тип? - указал он на человека, стоящего у шкафа. Покажи личико. Быстро!
Человек неторопливо и сутулясь обернулся. Густав рассмотрел худое, желтое лицо, заплывшее синяком у переносицы.
- Нет, первый раз вижу...
Человек шевельнул разбитыми губами, намереваясь что-то сказать.
- Молчать! - рявкнул унтерштурмфюрер. - Ну-ка, скажи теперь, кто ты?
- Я человек прежде всего, - медленно выговорил тот.
- Ты дерьмо! - заорал унтерштурмфюрер. - Жалкий трус, если скрываешься от армии. Государство предоставило возможность отличиться...
- Человек и его совесть выше доктрин государства, - прошевелил тот губами.
- Ну, я покажу тебе... Будешь лизать мои сапоги!
Марш вниз!.. Едем!
В машине Густаву не дали поговорить с отцом.
А когда заехали в узкий двор серого здания, напоминающий мрачный колодец, его вывели первым. Окна нижних этажей были забраны решетками.
- Иди за мной, - приказал Густаву унтерштурмфюрер.
Через длинный, ярко освещенный коридор, где шаги звучали, как по могильным плитам, они вышли к лестнице и свернули в боковую часть здания. Тут им повстречались два эсэсовца.
- ...Зимой мертвые не воняют, а сейчас никак не управлюсь, - говорил один из них так, будто речь шла о скоропортящихся фруктах. - Еще хоть пять тонн известки добавь...
- Сюда! - унтерштурмфюрер показал Густаву на дверь кабинета. В приемной стучала на машинке пожилая женщина. И все здесь напоминало канцелярию солидной торговой или промышленной фирмы: бухгалтерские журналы, кофейник и чашки, диаграммы на стене. Густаву пришлось долго ждать.
"Что же случилось? - размышлял он. - Вот откуда был запах дыма сигарет... Этот человек, наверное, прятался в темной кладовке. А с какой целью? Зачем отец впутался?.."
Наконец глухо прогремел звонок. Молчаливая секретарша кивнула Густаву. В кабинете с вылинявшими обоями низкорослый тонкогубый штурмбанфюрер указал Густаву на стул. Затем он бросил в рот какую-то таблетку, отошел к столику, на котором стоял графин, и налил в стакан воды. Волосы штурмбанфюрера были тщательно уложены на косой пробор, а на затылке светилась лысина.
- Ну, Зиг, - спросил он, - вы, разумеется, ничего не знаете?
- Да, штурмбанфюрер. Я недавно приехал...
- Ваш отец просто наивный либерал. Из него еще не выветрился этот дух. А Мейер пользовался его добротой.
- Мейер?.. Простите, штурмбанфюрер. Я вспомнил, что Мейер когда-то был ассистентом отца. Да, теперь я вспомнил...
- Отлично, Зиг, - штурмбанфюрер посмотрел на унтерштурмфюрера и кивнул ему. - В честности фронтовика я не сомневался. Мы хорошо знали, где прячется этот Мейер. Только ваш наивный отец думал иное. Каждый человек и мысли его у нас под увеличительным стеклом... Ну хорошо. Не беспокойтесь за отца. Мы караем, но и воспитываем. Подержим его до утра, чтобы мозги встали на то место, где им следует быть. Он замечательный специалист, а специалисты нужны рейху. Вы свободны, унтер-офицер. Хочется ведь немного развлечься, а?
На улицу вышел Густав с таким чувством, будто вылез из какой-то холодной, вязкой ямы.
"Ну и денек! Выпустят ли еще утром отца? - размышлял он. - И что я могу сделать? Что такое право вообще? Каждый человек и мысли его под увеличительным стеклом, говорит штурмбанфюрер. А есть отец, противящийся жестокости, и Мейер с наивной верой в человека, и обер-лейтенант Винер, думающий о смысле борьбы, и Тимме, ни в чем не сомневающийся. Какой-то сумбур... И завтра мне ехать на фронт".
Он стоял перед цветным плакатом, который изображал довольную семью. "Фюрер заботится о нас", - гласила броская надпись.
XXV
Где-то далеко едва слышно погромыхивал фронт.
Измученные маршем по лесному бездорожью курсанты тащили на себе раненых.
"Все устали, - думал Андрей. - Придется остановиться..."
Солодяжников шагал рядом. Лицо его было угрюмоспокойным, как у человека, осознавшего неумолимость хода событий, где он сам ничего не может изменить.
Младший лейтенант Крошка нес тяжелый немецкий пулемет, а свободной рукой держал угол плащ-палатки, на которой тащили раненного в грудь курсанта.
- Ты не стони, Ламочкин, - хрипловатым ровным голосом внушал он. - Это еще ничего. Хуже, когда в голову или в живот.
Лютиков негромко рассказывал курсантам о том, как недавно ходили по вражеским тылам. В его пересказе это было очень героично и весело, а обстановка вырисовывалась гораздо хуже, чем сейчас.
- ..."Мессеры" чуть зад не брили, танки кругом, а у нас деликатес в мешке: коньяк, что Наполеон лакал ср своими графами, цыпленки под соусом... И гауптмана живьем волокем. Во что было!..
- А потом вышли? - спросил Осинский.
- Что мы, дураки пешком ходить?.. С нами и радисточка была. Одолжили у Гитлера броневик...
- Так он и дал? - усомнился кто-то.
- Еще бы не дал! - сказал Лютиков. - Под ажур еще десяток машин запалили.
Андрей подумал, что, наверное, все рассказанное про войну очевидцами также мало будет похожим на действительность, хотя нельзя и упрекнуть во лжи.
- Возможно, и наши танки пробились, - сказал Осинский.
- Кабы! - вздохнул минометчик из Тамбова. - Ихних-то штук пятьдесят было. Где тут пробиться?
- Загнули, дядя. Я только двадцать насчитал.
- А и двадцать супротив шести... Где ж пробиться?
Открасовались, знать, хлопцы! Э-эх, гармонист был удалой!