- Возможно, - кивнул он, хотя по лицу было видно, что думает обратное.
Она тоже кивнула:
- Спасибо, Костя. Девчонки ждут. Я пойду.
IV
Бабье лето стояло теплое, сухое, не по-осеннему жгло солнце. И от разогретой крыши пакгауз был наполнен застоялой духотой. Тесной кучкой сбились под окном уголовники. Меж них выделялся один бритоголовый, лет тридцати, с толстой жилистой шеей, сидевший, поджав ноги, неподвижно, как японский божок.
Волков не раз ловил на себе его быстрый, цепкий взгляд из-под опущенных век. С тупым безразличием он слушал разные голоса, не понимая, что еще может волновать людей, ибо сама жизнь, казалось ему, не имеет уже значения.
- ...Люди какие бывают? Один чует хоть малую свою вину, и ему совестно, а другой больше виноват и еще злится на того, перед кем виноват: мол, ты меня перед собой виноватым сделал, я тебя и упеку.
- ...Театры я очень уважаю. Знаешь, что понарошке он ее резать хочет. И ножик-то у него деревянный.
А переживание, как в самом деле.
- Гитлер сейчас берет нахальством. Договор-то заключили с ним. А он, вишь, момент удобный искал.
Это все одно, что я с кумом литровку разопью, да потом к его жене залезу.
- А кум у тебя слепой будто?
Глухой взрыв тряхнул стены пакгауза. И все на миг замолчали.
- Бои-то уже позади нас идут...
- Откуда знаешь?
- Утром еще слыхал.
- Да, - сказал около Волкова человек в модном, но грязном, измятом костюме. Его щеки и нос обтягивала будто не кожа, а жеваная бумага. Войска занимают новый рубеж, или, пардон, отступают...
- А ты, сука, радуешься? - бросил кто-то из темноты.
- Я коммерсант. И лишь трезво расцениваю ситуацию. Кто их остановит? Европу на глазах у всех, пардон, использовали.
Он повернулся к соседу, взопревшему от жары, на котором было две или три рубашки под латаным пиджаком, изношенные сапоги, промазанные дегтем. Точно раздутое, шарообразное лицо его выражало безвыходную покорность, и корявые толстые пальцы с обломанными черными ногтями тискали узелок из цветастого женского платка.
- Позвольте узнать, за что сидите?
- Самогон я гнал...
- Э-э, - протянул коммерсант. - Шесть лет.
- А ты судья, что ли?
- Похлебайте с мое тюремной баланды...
Волков сидел неподвижно, обхватив колени руками.
Часа два назад их вывели из камер тюрьмы и прогнали бегом до станции. Здесь торопливо грузили вагоны, жгли что-то. Арестантов сразу отвели в этот пакгауз.
На последнем допросе Гымза сказал ему: "Кончаем, Волков". И он еще в тот момент надеялся, что ему должны хоть капельку верить, но следователь как-то странно ухмыльнулся, позвал конвоира. Для Волкова было страшным потерять надежду на справедливость, которой жил. А ночью в его камеру зашел молодой черноволосый полковник.
- Моя фамилия Сорокин, - сказал он. - Давайте поговорим...
- Подлость... подлость, - бормотал Волков, не глядя на него.
- Что ж, и это бывает, - Сорокин уселся рядом - Бывает и другое... Натыкается человек на подлость и сам затем в ответ поступает так же, думая, что с любой подлостью иначе бороться нельзя. Чтобы оставаться самим собой, мало быть храбрым, мало даже не ценито свою жизнь, надо иметь большее.
- А я не нуждаюсь в исповеднике! - зло крикнул Волков.
- Да и у меня, Волков, другая цель, - отозвался полковник. - Допустим, вы говорили правду. Но как сами можете все объяснить?
Волков не ответил, только скрипнул зубами.
- Не можете? Вот какие дела, - задумчиво сказал Сорокин. - Чаще всего из множества выборов люди останавливаются на том, который проще. Но проще - это не значит вернее...
Ни тогда, ни теперь, перебирая в памяти разговор, Волков не мог понять его смысл. И было даже странно, что это врезалось ему в память.
Опять громыхнул взрыв.
- Что такое? - воскликнул рядом коммерсант. - Или забыли про нас!
- Небось не забудут, - проронил самогонщик.
- Мне бояться нечего, - одной рукой прижимая к груди саквояж, коммерсант другой тронул лежащего на полу старика. - Вы здешний, папаша? Что там взорвали?
Старик привстал, над запавшими глазами хмуро шевельнулись кустики бровей.
- К сожалению, не имею ни малейшего представления. И вообще ни о чем не имею представления...
- А кто вы такой? - уставился на него коммерсант.
- Извольте, - ответил старик. - В настоящее время личность без документов. Я их, видите ли, по рассеянности утерял. А вообще Голубев Николай Иваныч.
- Этого старика на вокзале при мне забрали, - пояснил кто-то. Говорят, чего ходишь, тут война. А он:
у меня важней дела, чем война. Ну и забрали... Кто его разберет? В мешке-то у него кости человечьи были.
- Святые мощи, что ли?
- Ну да, святые... Бандюга это, по роже видать.
- Так в мешке-то кости зачем?