- Если угодно, - сказал профессор.
- Ну, ну, - снова подмигивая Волкову, хохотнул коммерсант. - Имею интерес.
- да- Когда-то необходимость заставила наших диких предков побороть страх к огню Допустим, что этому способствовало и похолодание на земле. Научившись хранить взятый от пожаров огонь, эти мирные обезьяны добились преимущества в животном мире.
Дежурства у костра вырабатывали новые качества - осознанность поступков. Хм! Я сказал: новые качества?
Вернее, зачатки этих качеств, ибо люди еще и теперь не способны полностью осознавать последствия многих поступков. Но, видимо, тогда логическая связь, возникшая на базе животного инстинкта, породила следующую: если огонь на палке делал ее оружием, пугавшим хищников, то почему не насадить на палку камень и не убить зверя?.. Так homo erectus сами обратились в грозных хищников. Да, да, хищников, их пищей стало мясо!
Владея огнем и каменными топорами, предки человека стали размножаться быстрее всех иных животных.
Биологическое равновесие природы нарушилось. И обратите внимание: резко изменился уклад жизни. Хищники, они теперь защищали свои угодья. Звери уже не представляли большой опасности. Опасность исходила от соседей, тоже владевших каменными топорами.
Лишь они могли захватить угодья и теплую пещеру.
Драки были жестокими: если обычные хищники дерутся вдвоем, то наши предки, храня чувство стадности, дрались группами. Победители, я думаю, конечно, съедали убитых: зачем же оставлять муравьям вкусное мясо? А женщин брали себе.
- Ишь ты! - проговорил самогонщик.
- Они были не дураки, - хмыкнул коммерсант.
- В животном мире никогда самец не посмеет обидеть самку. Работал вековой инстинкт. К сожалению, за тысячелетия цивилизации несколько утрачено это благородство. Хм, да!.. Наши прапрабабушки, таким образом, часто меняли супругов. Но, видимо, отказывались кушать прежних. Неловко все же лакомиться теми, кто еще совсем недавно выказывал пылкие чувства...
Он говорил теперь, взмахивая руками, будто ища какую-то опору и забыв, что стоит не у кафедры и вокруг не студенты, а разношерстная публика, далекая от науки.
- Ну, дела, - проговорил самогонщик. - Вот какие они, бабы. А?..
- Шерше ля фам, - веселился коммерсант.
- Это стало обычаем. И я подчеркиваю: обычаем!
А теперь историки ломают головы, отчего у многих племен женщин не зовут на трапезы. Кстати, понятие "люди" относилось только к единородцам или, если угодно, единоверцам, поклоняющимся своему идолу, охранителю единства рода, и, следовательно, поедание чужих не могло, с их точки зрения, считаться неэтичным жестом. Тут есть повод к размышлениям о философии. Хм!..
Итак, что же оставалось делать бежавшим из побежденного рода? Они искали новые угодья, нападали на более мелкие семьи, воровали или захватывали женщин для себя. Так, непрерывно воюя, оттесняя друг друга, первобытные люди расселялись по земле. Эти групповые драки требовали нового оружия, трудовых усилий. Здесь и скрыт первый стимул дальнейшего человеческого прогресса. Требовались и новые звуковые сигналы - появилась речь. Если бы голосовые связки были устроены иначе, то наш язык имел бы формы свиста или кряканья. Но как же складывались отношения внутри рода? Думаю, и здесь главенствовала необходимость. Чтобы внутри поменьше дрались из-за женщин и не ослаблялась боевая мощь рода, постепенно утверждалось единобрачие. Можно представить, какое бурное негодование вызывало это. Но жестокие обстоятельства заставляли смириться. Кроме того, слабые группы объединялись, чтобы противостоять другим И объединялись очень естественным путем: то есть взаимными браками. Все, таким образом, становились родственниками. Как просто и мудро! Кстати, браки между княжескими или царскими фамилиями в целях укрепления военного союза, которыми так изобилует писаная история, всего-навсего частичные отголоски древней традиции объединения родов. Хм! Итак, усилившийся род подчинял сеседей или объединялся с ними, вырабатывая единый язык и обычаи. Складывались все более крупные группы или племена, а впоследствии уже из разных племен - и народности. Большие группы не могли кормиться охотой, тогда возникло скотоводство, земледелие.
- Эг-ге-ге, - сказал коммерсант. - Позвольте... Опять необходимость?
- Именно! - воскликнул профессор. - При этом нельзя исключать разум. Став людьми, наши предки добились многого, что помогало вести уже оседлую жизнь. А главное, изобрели колесо и научились добывать железо. Среди больших групп людей началось и расслоение: мастера ковали оружие и лепили горшки, пахари снабжали хлебом, а воины защищали от набегов или завоевывали новые территории. Каждое ремесло вырабатывало у людей и свою мораль, свое отношение к другим. Заметьте, это не менее важно. Терялось единство обычаев, люди учились хитрить, лицемерить, добиваясь привилегий себе. Воины оказались наиболее сплоченной группой и захватывали все большую власть, а их вожаки делались князьями. Чтобы кормить и снабжать оружием боевые дружины, они установили налоги, а потом закабалили соотечественников. Из воинов складывалась аристократия, то есть господствующий класс. Жизнь человека или одного поколения коротка.
Люди не замечали другой стороны этого всеобщего процесса. И мы являемся участниками его... да... процесса, начавшегося тысячелетия назад, результатом которого будет объединение человечества.
- Э-э, - усмехнулся коммерсант. - Замечаем или не замечаем: от этого веселей не будет.
- Этот процесс, - как бы не слыша реплики коммерсанта, говорил профессор, - долгий, сложный, противоречивый, с рецидивами, ибо в нем участвуют массы народов с разными интересами, культурой, языком.
И нельзя что-либо решить здесь силой. Все такие попытки кончаются неудачей. Где империи Чингисхана, Македонского, Наполеона? Да, развитие человечества идет своим путем: от младенчества к зрелости. И, подобно тому как в юности никто не может до конца осознать, что он смертен, так разум человечества еще не пришел к осознанию конечной цели своего бытия. И тут еще честолюбие, жадность, стремление обманом или силой добиться собственных целей... Хм! История же просто как бы суммирует дела людей...
Совсем близко хлопнуло несколько выстрелов, затрещали автоматные очереди. Профессор оглянулся и, как бы вспомнив, где он находится, смущенно шевельнул бровями.
- Хм, да. Вот о чем рассказывают старые человеческие кости...
Лязгая гусеницами, прошел танк, и Волков отчетливо услыхал команды на немецком языке. Заскрипел тяжелый засов двери, она широко распахнулась. В просвете стояли немецкие автоматчики.
- Pfui, Teufel! - сказал один из них. - Hier stint es... Dieses Vieh! [Фу, дьявол! Это зловоние... Скоты! (нем.)]
VII
Ночной бой короток. Разрывы мин всплескивались у депо, освещая тендеры паровозов. На платформах стояли укрытые брезентом танки, грузовики, орудия.
Пули с визгом рикошетили от круглых, будто пропитанных жиром цистерн. Андрей споткнулся о шпалу.
В тот же момент яркая ракета высветила и платформы, и саперов, закладывавших взрывчатку, и убитого часового, лежащего под колесом. У водокачки длинными очередями неожиданно застрочил пулемет. Кто-то из бойцов, громко вскрикнув, упал.
Андрей нырнул в какую-то раскрытую дверь. Маленькую комнату дежурного станции освещала синяя лампа. Круглолицый веснушчатый курсант бинтовал ногу Звягину, сидевшему на грязном полу. Осинский торопливо набивал патронами магазин винтовки. Рядом, у стола, лежал толстый офицер в мундире песочного цвета, с простреленной головой. Телефонная трубка покачивалась на шнуре. В ней хрипел чей-то голос.
Андрей взял трубку.
- Blinder Alarm [Ложная тревога (нем.).], - сказал он и нажал рычаг.
- Вот ранило меня, - кривясь от боли, но весело, точно желая показать, что рана ему нипочем, сказал Звягин. - Это я фрица кокнул. Он из пистолета в меня, а я очередь... Ух как мы ворвались! Сейчас взрывать будем? Да? А где Солодяжников?
- Там еще, - проговорил Осинский. - За вагонами... Я следом бежал.
- Пулемет мешает, - сказал Андрей. - Надо уничтожить его.
Он знал, что в ночной схватке все решают минуты - Ты, Звягин, посиди. Скоро вернемся. - И, не дожидаясь, пока младший лейтенант ответит, приказал курсантам: - За мной! Быстро!
Вдоль стены они добежали к углу здания. Что-то горело в депо. И был виден постамент, на котором осталось два гипсовых сапога. Левее у самой земли вспыхивал клубочек желтого огня.
- Вон он где, - сказал Андрей.
Осинский дрожал как в ознобе и старался отодвинуться чуть назад. И самому Андрею хотелось попятиться, укрыться за стеной, где пули не достанут его.
- Вперед! - злым шепотом сказал Андрей. - Ползком...
Жесткая, утоптанная земля царапала локти, и потому, что она была такая жесткая, казалось, ползут они на виду. А пулеметчик не замечал их. Выдернув чеку гранаты, Андрей шепотом, хотя пулеметчик в треске очередей расслышать его голос не мог, сказал:
- Теперь дальше! Впереди какая-то яма...
И вдруг Осинский поднялся, громко крича неестественно тонким голосом, выставив перед собой винтовку, бросился к пулемету. На секунду пулемет замолк:
должно быть, солдат растерялся, затем светящаяся трасса пуль уперлась в Осинского и погасла в его теле.
Андрей и второй курсант прыгнули в яму и тут же одновременно швырнули гранаты. Красноватый всполох разрывов, как почудилось Андрею, вскинул и круглую башню водокачки.
- Накрылись фрицы, - сказал курсант. - Можно идти...