В цепком пожатии его сухой руки Андрей уловил невысказанную тревогу.
- Будь! - проговорил еще Волков и тут же встал, сразу исчез в темноте.
Затихла перестрелка у реки. От леса наползал холодный туман. И в этой предутренней тишине яснее звучали голоса бойцов.
- ...А я скажу, - шепелявил один, - лучше нет баб, чем волжанки. На любовь они злые. Ну и в ревности, что ведьмы. Оттого без зубов хожу. Наши рыбачки веслом, как скалкой, действуют. Раз они вдвоем сговорились и застукали меня...
- Сатрап ты, Прохоров, - вмешался другой, хрипловатый голос. - Сатрап, говорю, отсталый человек!
Мало тебе одной было?
- Эх-ха! - засмеялся Прохоров. - У бабы насчет отсталости свое понятие... Ты, Лютиков, верно, и не целовался еще?
- Как же, - отозвался Лютиков. - Еще как!
Андрей усмехнулся. Лютиков был нескладным, худым, точно жердь, с длинным носом и рыжий до того, что глаза его отливали бронзой.
- Как же! - громче сказал Лютиков. - Первая красуня на заводе. Что называется, амур...
- Кто?
- Амур, темнота. По-итальянски значит пальчики оближешь!
- Да ну?
- Вот тебе и "ну"!
- Врет, братцы, ей-богу, врет!
- Не мешай! - проговорил басом сержант Власюк, и Андрей мысленно увидел его: коренастого, плотного, точно сделанного из железа, с изрытым оспинами лицом и пшеничными усами под широким носом.
- Рассказывай, Лютиков.
- А чего тут рассказывать? - Лютиков значительно откашлялся. - Подходит она ко мне... Давай, говорит, поцелую тебя, только нагнись...
- Сама? - весело спросил Прохоров.
- Ну да! Взяла за уши и поцеловала. Целый день все из рук у меня валилось. Потом слышу, она подругам толкует: Лютиков еще что... на спор я и дохлого мерина бы поцеловала...
Бойцы задвигались, всхлипывая от смеха.
- Эх, Лютиков... Ну дает!
- Уморил, черт рыжий!
- Да-а, - протянул кто-то. - Шестой день воюем...
- Поп мне один рассказывал, - вставил Лютиков, - на шестой день бог человека сотворил. А уж он такое натворил, что и бог к чертям отправился... Веселый был поп. Жуликов в карты чистил и вместо божьей матери к тюремным нарам деваху из журнала повесил. Телеса ей обрисовал, чтоб пудов на семь выглядела. Коль, говорит, бога нет, возрадуемся делам земным и греховным...
- Лютиков, хватит байки травить! - сказал Власюк и добавил мягче: - А ты бы, Климов, стихи почитал.
- Да не знаю что... Вот, если понравится, - отозвался Климов. И Андрей сразу как бы увидел этого застенчивого, голубоглазого, с длинными ресницами бойца. Негромко, медленно Климов читал:
Можно ль ветру сказать: успокойся,
Можно ль сердцу сказать: не люби!
Я возьму тебя, только не бойся.
Ведь нельзя уронить запах ранней зари,
Запах нив и лугов, где ложится туман...
"Интересно, - подумал Андрей. - Чем-то стихи похожи на Климова".
VIII
Над острыми зубцами леса выплывала рогулина месяца, и туман стал пестрым от черных теней деревьев.
Среди этих теней Андрей увидел фигуру комбрига. За ним шагал еще кто-то пониже ростом.
- Начинайте посадку! - издали крикнул Желудев. - Черт знает сколько времени теряем!
- Власюк, - сказал Андрей, - быстро!
Желудев подошел и, оглядев лейтенанта, кивнул на спутника:
- Твой радист.
Это был щуплый, в обвисшем комбинезоне паренек с тяжелой рацией за узкими плечами. На тонком лице диковато блестели широко открытые, испуганные глаза.
- Ладно... знакомиться будешь потом. В трех соснах они плутали целый час, - язвительно добавил Желудев. - А ночь короткая, до рассвета бы успеть... Власюк!
- Я, - откликнулся сержант.
- Водку получили?
- Три фляги, - доложил Власюк. Он стоял у трапа и поторапливал бойцов.
- Ну, лейтенант, - Желудев крепко здоровой рукой стиснул локоть Андрея. - Ни пуха ни пера! Тут мы не задержимся. С юга уже обошли нас. И непонятно, куда целят главный удар. Дальше соображай по обстановке... Все!
Он махнул рукой высунувшемуся из оконца кабины пилоту:
- Готово!
Андрей пропустил вперед радиста и на трапе уже оглянулся. Командир бригады стоял, расставив ноги, сгорбившись, будто на плечи ему вдруг свалился тяжелый груз.