Я стоял в огромной толпе, собравшейся в череде пестро-золотых залов, украшенных в стиле рококо. Колонны, подсвечники, люди - все диковинно умножалось в зеркалах, раздваивалось, и под стать зрительному впечатлению обманчивый шум голосов гулял по залам, огибая увитые разноцветным каменным плющом колонны. Оттуда слышалось: "Я есть носитель нравственного идеала! Дорогу носителю! Я есть маленький человек!", а отсюда доносилось: "Мы должны постоянно искать Истину. Сразу, целиком, в абсолютных формах она нам не дана".
И снова: "...эту Истину я знаю с самого детства... знавал я одну Истину... Истина лежала меж двух..."
- Как всегда? - как всегда.
А прямо над ухом бубнил стариковский голос:
-... Мы, положим, мечтали разве что хотя бы приблизиться к Истине, хотя бы одним глазком, в щелку взглянуть, а этим... неразборчиво... подай ее на блюде да еще в самом... неразборчиво... виде...
Слева донеслось:
- Время, милашка, можно убивать, но нельзя убить.
- Это есть шутка? Я мочь смеяться, - ответствовал ему гнусавый голос.
- Поиски Истины - благородная цель, - вещала, вращая глазами, дама в голубой шляпке, похожей на тюрбан, - и оч-чень, оч-чень забавное занятие...
- Нет! Нет, пока я сам не пощупаю собственными руками! Нет, не поверю! - кричали в отдалении, на что кто-то поблизости желчно заметил:
- Этим глупцам недоступна никакая другая Истина, кроме той, что они могут потрогать...
- Не хотите... - вкрадчивым голосом вдруг предложил мне некто небольшого роста с полудетским лицом, протягивая разложенные веером картинки. - Извиняюсь, в естественном виде, разные Истины... хотите, есть в момент познания...
Я брезгливо оттолкнул его руку и ...
- Я вижу, тебе здесь основательно нравится, - услышал я сначала как бы идущий ниоткуда чем-то знакомый голос, - а мне нет. Красавицы слишком жеманны и кокетливы, еще бы, они "на ты" с самой Истиной, и сам черт им не брат, мужчины себе на уме, лакеи такие серые, одинаковые и бесстрастные, что скорей уж подавишься бутербродом, чем обратишься к таковому. Паркет восхитительный, но из-за этой давки его совсем не видно, коктейли ароматнейшие, но, подишь ты, все так и норовят подтолкнуть тебя под локоть, на улице свежо и темно, но уж больно одиноко наблюдать через окно столько довольных собой и окружением людей, находясь в темноте и одиночестве, как побитая собака.
Я повернулся на голос моего невесть откуда взявшегося комментатора. Среднего роста худощавый малый в парике с ниспадающими до плеч золотистыми кудряшками, в расшитом золотом камзоле и белых атласных панталонах, большие башмаки, весь в кружевах, поигрывающий легкой резной тростью из черного лакированного дерева, с перстнями, играющими под огнем тысяч свечей россыпью бриллиантовых искр.
- Ну не гляди ты на меня, как баран на новые ворота, - насмешливо протянул он, - ты ведь тоже не сам переодевался.
Только сейчас я взглянул на себя и увидел, что на мне дорогой костюм, взятый словно бы из сказок "Тысячи и одной ночи". Синяя расшитая куртка, шаровары, туфли с острыми загнутыми вверх носами, а на голове, по-видимому, - тюрбан.
- Вот видишь, - торжествующе сказал он, наблюдая, как я в недоумении ощупываю свой головной убор, - а помнишь нашу молодость... то ли дело... эх, помнишь наши длинные холодные вечера... ватничек, валенки, сидишь около буржуйки, греешься, за дощатой стеной составы стучат... благодать. Наберешь снегу в жестяную кружку, растопишь на буржуйке... как славно... и народ такой, дивный, прямо сказать... ворвутся с гоготом, кроя матерно погоду, опрокинут чайник... шум, смех, крик... как, право, дружно, весело, хорошо, одним словом, на душе... И сам сидишь небритый, грязный (по месяцу бани не было), по столу тараканы бегают, что твои рысаки, через щели в крыше ветер воет, а тебе хорошо... тасуешь жирными от селедки руками замусоленную колоду и улыбаешься во весь рот, словно ты в раю. Плюнешь на пол, чихнешь так, что аж мурашки по коже пробегут, двинешь соседа локтем в бок, кто-то спросонья лягнет тебя ногой в вонючем носке... хорошо, хорошо, одним словом, лучше и не бывает... Намнешь колбасы жареной с картошкой и храпишь себе на нарах, что твои святые... вот так и жили, не скучно, надо сказать, не скучно...
- Факир? Ты здесь? Но тебя же нет...
- Чудак-человек. Потому-то я и есть, что меня нет...
Факир. Да, это был он. Просто его лицо подернулось аристократической холеностью, появились новые, нехарактерные для него нотки самодовольства и покровительственности.
- Ты давно здесь?
- Сам не знаю, впрочем, наверное давно. Уж и не упомню, сколько Истин при мне короновались.
- Навеселе. Если ты считаешь, что истина - в вине...
- Тс-с-с. Не произноси прописных истин - потом от них будет не отвязаться. Ну, вот и они.
Чуть поодаль от нас, появившись неизвестно откуда, уже стояли три премиленькие девушки в белом, искоса поглядывая на нас.
- "Выпьем, ей-богу, еще", - с вызовом процитировал мой приятель, и они, поморщившись, отошли в сторону и потерялись в шумной толпе, но все же были все время где-то поблизости, мне иногда казалось, что я снова вижу их сквозь мелькание фигур.
- Ты еще не догадался? Я прикидываюсь. Так веселей. Смотрю, ты стал тугодум.
- Разве? - обиделся я, попутно раскланиваясь с какой-то пышной дамой, не смея не ответить на ее поклон.
- Конечно. Ну что тебе далась эта Теорема. Слушай сюда. Как ты мог даже подумать, что на приеме у Истины могут подавать столь глубоко ей противные напитки? Видишь свой промах? Просто я здесь застрял. Приятные люди, вечное веселье, но без балагана, как я люблю, а что до этикета, - добавил он шепотом, - то при известном терпении можно ужиться и с этикетом.
- ...
- Ты слишком неосторожен. Если так пойдет и дальше, ты соберешь вокруг себя всех Истин, которые только есть в этом зале.
- А кто эти?
- Вон те? Одна с бланшем, другая в синяках, а третья в рубище? Неужели сам не догадываешься? Это избитые Истины. Старайся не обращать на них внимания, а тем более не думай спутаться с ними, а то... Познать их легко, да проку от них мало, а удовольствия и вовсе никакого, к тому же, по сути своей они банальны и пошлы, стары, как вавилонский грех, хоть могут неопытному глазу сначала показаться новыми и свежими. Некоторые, правда, путают их с простыми Истинами, но это уж надо быть совсем близоруким. Наш духовник, Экс-Со-Кат, разумеется, с ними сильно дружен, если не сказать больше. Они - верные его служанки, хотя, как говорят: "Простота...". Ну да бог с ними.
Жизнь так устроена, что всякий, кто не ищет выгоды и не скован цепями долга, имеет право на игру. Беда лишь в том, что каждый ищет свою Истину, а она одна на всех. Что касается меня, то, как говаривали латиняне, "dictum saрienti sat" - "сказанного достаточно разумному". Ладно, поясню свою мысль. Мне Истина нужна не приукрашенной и не голой, то есть разумному достаточно увидеть в разумных пределах, дальше он сам домыслит остальное.
- Постой, а почему они все... такие?
- Почему коронуют Истину, а не, скажем, Выгоду, и правит Время, а не Момона? Я тут ни при чем. Это ты, сам. Богов и божков много, высших - десятки, а простейших биллионы, и никто не знает и не догадывается, на сколько миль сейчас вокруг нас лежит Их царство. Это как коктейль, и ты - хороший бармен, только не перебарщивай сладким. Ну, мне пора. Привет.
Он сделал несколько шагов вбок, я хотел последовать за ним, чтобы спросить, как же надо себя вести, но фланирующие пары моментально отрезали его от меня, и тут...
...это произошло вдруг...
Вдруг, откуда ни возьмись...
Сияние, как мне показалось, заполнило весь зал.
- Я рада приветствовать вас, мой милый друг... - я зажмурил глаза, а когда открыл их, то уже не было и намека на свечение, а прямо передо мной стояла божественно красивая девушка с гладко зачесанными волосами, правильным носом, хрупкая и грациозная, как ребенок, но уже вполне оформившаяся, как женщина, с матово-прозрачной кожей небожителей. Она улыбалась. Мне. Кажется, ее рассмешило мое смущение.
- О чем же мне с вами говорить? Я, право, не знаю, - промямлил я.
- А мы не будем говорить, - голос ее зазвенел, как колокольчик, но тихий-тихий, меланхоличный колокольчик. - Пойдем.
Она взяла меня за руку, и мы пошли через переполненную залу так же легко и свободно, как если бы были здесь одни. Никто не уступал нам дорогу специально, просто оказывалось, что мы всякий раз проходим между приглашенными, словно бы невидимое течение несло нас между ними.
Мы вышли на балкон, как мне показалось, но это была верхняя площадка длинной, спускающейся вниз неисчислимыми маршами каменной резной лестницы, увитой зеленью веток, цветами, от аромата которых кружилась голова.
- Вы, знаю, любите ночь, - задумчиво сказала она, глядя неподвижным взором вперед и вверх, туда, где светили тысячи звезд. - В полночь у меня небольшой прием, приходите, я вас приглашаю.
И она рассмеялась, не словам, не вечеру, не мне, а просто от избытка чувств, от переполнявшей ее радости. От этого смеха мне сделалось невыразимо томно и сладко, словно бы со мной снова была моя Агата...