106045.fb2
Марина, по прозвищу Эхо, вышла от Маэстро за полночь. Она задержалась дольше остальных, слушая соображения Элефанта о петле: что это такое и как, на его взгляд, к ней готовиться. Говорил он, как, впрочем, и всегда, длинными монологами, изобилующими скрупулезной детализацией доказываемых положений и самих доказательств, но все уже давно привыкли к его манере. И ушла Марина не потому, что ей стало неинтересно, слушать Магистра петербургских трассеров она могла бы, наверное, без конца, и не потому, что не могла оставаться здесь дольше, свободу идти куда она хочет, быть где она хочет и оставаться там столько, сколько она захочет, Марина отвоевала еще на первом курсе института. Просто завтра, с утра, начиналось ее время дежурства подле Маэстро, и поэтому она должна была выспаться, а с Элефантом разве уснешь...
"Странно, они так похожи, раньше я этого как-то не замечала", - думала меланхолично Эхо. То, что Маэстро ей симпатизирует, она знала давно и ей было это лестно, но в группе трассеров не принято выделять кого-либо в своих отношениях. Теперь же, кажется, сам Элефант влюбился в нее... Эхо вспомнила весь их сегодняшний вечер и нашла еще несколько едва заметных штрихов в подтверждение этой своей мысли.
Она вспомнила, как простодушно и доверчиво рассказывал он о своей цели - найти легендарное озеро превращений и переродиться в некое подобие пророка и мессии. Слушать его было и сладко, и смешно, и страшно. Хотелось и верить в возможность могущества, и даже, на мгновение, верилось, и тогда становилось страшно от сознания, что за титан сидит подле нее и поверяет свои думы, страшно быть песчинкой на его циклопической ладони, но стоило миражу слов рассеяться, как становилось смешно, и Марине большого труда стоило не показать и виду. Она и сама не знала, отчего ее разбирает смех, может быть оттого, что стоило ей шевельнуть пальцем?.. Но в эти мгновения недвижно-безразличный Маэстро вмешивался в ее сознание одним своим присутствием, и ей становилось стыдно. Сколько раз хотела она вмешаться в жизнь Маэстро, но всякий раз ей казалось, что ее чувство к нему слишком поверхностно и что это не дает ей права отнимать у него нечто большее... Вот и получалось, что Маэстро делил часы отдохновения с воображаемыми красотками...
Марина разом обрубила свои мысли, поймав себя на том, что начинает кипятиться. Впрочем, по инерции, она еще представила себе, как он не там, на трассе, а здесь приударяет за девицами, и это получилось так натянуто-нелепо, искусственно, какой-то Витя с их курса, прозванный "ПБ", в маске Маэстро.
Станция метро была в двух кварталах от дома Маэстро, и, выйдя на бульвар, Марина решила прогуляться до нее пешком.
Погода была ясная и тихая, чуть подмораживало, но не больше минус пяти, так что пройтись после многочасового сидения в душной комнате было приятно. Как-то само собой вспомнилась юность, школа, ночные прогулки и такие же ясные черные приветливые ночи, вспомнилось то, прозрачно-возвышенное, романтически-идеалистическое настроение, с воздушными замками великих планов и путаницей опаляющих желаний. Теперь она казалась себе самой практичней, циничней, опытней, и, поймав себя на том, что к ней сейчас пришло не истинное ощущение молодости, а живописный мираж, созданный умелым и тренированным воображением по рецептам Экс-Со-Ката, Эхо, не без оттенка самодовольства, широко улыбнулась, а улыбнувшись, потянулась и в довершение всего чуть было не крикнула во весь голос: "Я живу!" Но вместо этого только шепотом повторила эту формулу радости: "Я живу, я живу, я живу", и почувствовала, как легкая дрожь пробежала по телу от темечка до пяток.
Когда-то, вступая на стезю трассер-дао, Марина без колебаний и долгих раздумий взяла себе второе имя - "Эхо". Как известно, легендарный трассер приводит на страницах своих записок несколько методов раскрытия собственной сущности, которая и должна быть возможно более полно отражена во втором имени, и советует не принимать опрометчивых решений, ибо выбор производится раз и навсегда. Марину с детских лет все считали очень отзывчивой и чувствительной девочкой, и она свято верила в это сама, а как говорили древние "tertium non datur" - "третьего не дано".
Ныне, считая себя уже не желторотым трассером, и так оно и было, Эхо приобрела стойкую привычку анализировать свои чувства и даже их мимолетные оттенки. Нет, этот врач, этот известный консультант ей понравился меньше, чем она могла ожидать. Деловит, серьезен, собран, задал только самые важные вопросы, но ей показалось, что он был с ними слишком сух и официален, а еще, пуще того, явно выделял Элефанта, это в среде трассеров всегда считалось дурным тоном, все были равны - и точка. Пусть даже непосвященным это казалось парадоксом. Уважать можно кого-то меньше, кого-то больше, кто-то может казаться тебе симпатичнее, добрей, умней, но относиться к каждому должно с равным проявлением знаков внимания. Ко всему прочему хладнокровное отношение к тому, кто в петле, было в нем только соблюдением буквы неписаных законов, а не их духа, пунктом правил, за которым легко спрятать равнодушие.
Едва Эхо вошла в метро, как эти и подобные им мысли отошли на задний план. Дело в том, что единственное лицо, которое ей удалось сделать для себя, было "пассажир".
Специфический запах, ровный искусственный свет, геометризм облика станций, стандартные фразы, повторяющиеся из динамиков через равные интервалы времени, всегда создавали у нее особый настрой. Еще на середине эскалатора она услышала голос:
- Чуть выше подбородочек...
Эхо вопросительно повернула голову туда, откуда исходил звук..
... Солнце трепетало на глади пруда, ветерок шуршал в камышах, над белыми лилиями неподвижно висели стрекозы, стрекотали кузнечики, жужжал в траве толстый шмель...
- Чуть-чуть выше подбородочек... Мария, не улетай далеко в своих фантазиях...
Она повернула голову.
Молодой мужчина стоял на коленях возле наполовину готовой скульптуры сидящей вполоборота девушки и машинально мял глину. Он был босиком, в голубой рубахе из грубой материи с закатанными по локоть рукавами и мешковатых серых штанах. Небрежно повязанный бант, всклокоченная измазанная глиной борода, ниспадающие до плеч черные вьющиеся волосы, знакомая хитринка в глазах...
- Георг, ты не поверишь, я так замечталась, что ты позвал, я посмотрела на тебя и, бог мой, сразу не узнала.
- Великолепно, великолепно...
Он сделал несколько быстрых, со стороны показавшихся бы всякому небрежными, движений, меняя что-то в скульптуре, и снова, слегка прищурившись с тенью улыбки на устах, посмотрел на свою грациозную натурщицу.
- Так о чем ты замечталась? - словно спохватившись спросил он.
- Мне представилось... ах, нет, - Мария прыснула и быстро закрыла рот ладошкой, - если настаиваешь, по лицу вижу, что настаиваешь, я расскажу тебе... как-нибудь потом... вечером, например... - Она запела какую-то мелодию без слов, наполовину вслух, наполовину про себя, сорвала травинку, бросила, поправила шляпку и, наконец, стала корчить рожи.
- Не безобразничай, - сказал мягко Георг, - ты же умница. Лучше посмотри сюда и представь, как она будет выглядеть в бронзе, видишь, вот здесь, эти складки будут казаться легкими, словно трепещущими по ветру, а на лице будет задумчивость, рука, видишь, шарит по траве, но как бы между прочим, будто ты уронила что-то, но не ищешь, а так, водишь в задумчивости наугад...
Георг говорил спокойно, неторопливо и даже растягивая слова, и выходило это примерно так: "...бу-у-у-де-ет за-аду-у-ум-чи-и-вость, рука-а, ви-иди-ишь..." Он словно убаюкивал, и Мария, поддавшись магии неторопливых этих слов, впала в какую-то полудрему и слушала его, склонив набок голову и машинально водя по траве в такт его словам, словно бы поглаживая огромного сказочного зверя, превращенного всесильным волшебником в зеленый холм. Солнце трепетало на лазурной глади небольшого пруда, окруженного, словно зелено-черной рамой - полоской камышей, колеблющихся от гуляющего в них ветра. Над белоснежными покачивающимися на воде лилиями висели радужные стрекозы, стрекотали кузнечики, жужжали в траве...
- ... девушка, вы не ударились?
Мужчина средних лет помог Марине подняться. Она посмотрела на него, на порванные на коленях колготки, потерла ушибленный локоть и, улыбнувшись, мол, все в порядке, спросила:
- Какая сейчас станция?
- Елизаровская.
Кроме этого случайного попутчика в вагоне никого не было.
- Может быть, вам помочь?
Вопрос, конечно же, был естественным, но был задан таким тоном, что Марина, невольно, на этот раз внимательнее посмотрела на случайного спутника. Он был весел, но абсолютно трезв, со вкусом одет и держался уверенно, с достоинством, но и в этом не перегибая палку.
- Спасибо.
"Я-то, дуреха, испугалась", - подумала Марина. Она не любила приставаний. Если "кавалер" держался развязно, она думала про себя: "пижон или трусит", если сдержанно и по-деловому - "практик", просто и естественно - "артист". В четырнадцать лет, претерпев метаморфозу, подобно андерсоновскому герою, она стала предметом зависти своих подруг. Поначалу она еще не смела отказать в такой малости, как знакомство, но быстро поняла, что это "не то". Кто-то из девчонок поделился с ней простым правилом-рецептом, позволившим быстро заключить сделку со своей совестью. "Если к тебе подрулил - не бойся, не пропадет. Девчонок много. Лучше смотри на тех, кто сам к тебе не подойдет". И много чего еще разного. Только последние полгода, овладев очередной ступенькой трассер-дао и вплотную подойдя к познанию и созданию характеров, она - Эхо, смогла сбросить с себя слой бессвязных "житейских" представлений и мудростей. Поэтому она часами могла слушать толкования трассер-дао Элефантом и чувствовала себя обязанной влетевшему в петлю Маэстро.