Мы будем лучшими друзьями?
- М-м, Тартис, я только что заметила, мы ведь здесь уже сколько, две недели, больше? Разве у тебя не должна расти щетина?
Пауза.
Невинный взгляд.
Широченная улыбка.
Дарен судорожно сжал кулаки, борясь с желанием придушить девчонку. Он шагал напролом сквозь низкий, по колено, кустарник, не оглядываясь на нее, даже уже не вздрагивая от ее вопросов. Иласэ торопилась следом, ненормально радостная. И не умолкала ни на секунду:
- Тебе ведь семнадцать, верно? Я хочу сказать, Ролан и Ильмар бреются уже каждый день. И Кэрик тоже. И Шон. И Сандр… Ну, не переживай, у тебя просто позднее развитие, - она ласково ему улыбнулась.
Заткнись, заткнись, заткнись! - литанией проносилось в голове Дарена.
Кустарник, наконец, кончился. Иласэ перепрыгнула через бревно, привольно разлегшееся поперек дороги, и, пританцовывая, подбежала к нему. Продела руку в сгиб его локтя:
- А что это мы сегодня такие хмурые?
Дарен резко высвободился и удвоил скорость, отказываясь замечать ее существование. За спиной послышался взрыв веселого смеха. Девчонка скакала следом, улыбаясь от уха до уха на его раздражение.
Она вела себя так с самого утра. Проснувшись, первым делом Дарен увидел широченную акулью улыбку и триумф, светившийся в карих глазах. И с этого мгновения Иласэ не давала ему покоя: дразнила, надсмехалась, висла на нем, была абсолютно невыносима.
В ответ он отталкивал ее, выворачивал руку, угрожал, ронял на землю…
Она просто вставала, отряхивалась и насмешливо ему улыбалась.
О, Дарен прекрасно понимал, какое послание нес в себе этот белозубый оскал: его больше не боялись. Страх до сих пор был единственным, что сдерживало ее невыносимое поведение. Прошлой ночью Иласэ поняла, что все угрозы были пустыми, и теперь с радостью мучила и провоцировала его.
- Знаешь, эти шрамы на твоем лице такие ужасные, - между тем щебетала она, - как будто по бледной коже прошлись плугом. Как думаешь, если не сумеешь их залечить, Локуста тебя бросит? Она такая утонче-енная. Боюсь даже представить, что скажет драгоценная нобилесса, когда увидит тебя в столь непритязательном виде.
Дарен думал о том, чтобы ударить невыносимую девчонку, думал с самого утра. Но он боялся даже пробовать. Что, если он посмотрит в эти огромные карие глаза и, как тогда, застынет? Она будет поминать ему об этом до конца жизни.
Юношу передернуло. Даже случайные мысли о вчерашней ночи вызывали отторжение. Дарен не хотел думать, почему остановился в последний момент.
Младший Тартис не относился к тому типу людей, что любят копаться в собственных мыслях, анализировать каждый свой поступок. Попытки делать это заставляли его чувствовать себя чужаком в собственном сознании, вызывали раздражение. Все мысли и эмоции оказывались сплетены в какой-то жуткий непонятный клубок и неизменно противоречили друг другу.
Дарен осознавал, что какая-то часть его, очень глубокая, не имевшая никакого отношения к логике, воспринимала Иласэ как настоящего человека, девушку, а не просто ствуру. Именно эта его часть запаниковала и не позволила ударить.
Но хуже было даже другое: перед этим Дарен почти потерял над собой контроль. Он был так зол, что ему просто хотелось причинить кому-нибудь боль, и неважно, кто перед ним.
Дарен испугался, что превращается в Амадея.
«Только трусы бьют женщин» - говорил он, когда отец был рядом. Старший Тартис всегда делал вид, что не слышит.
Предполагалось, что Дарен не знал, как на самом деле строились отношения его родителей. Амадей никогда не бил Клариссу, если сын был рядом. Однако Дарен умел быть невидимым и незаметным - этим искусством он овладел в раннем детстве - и страдание матери причиняло боль и ему, и из этой боли росла ненависть к Амадею.
И здесь лежал парадокс: Дарен любил своего отца. Почти так же сильно, как ненавидел.
Темные говорят: у людей больше всего ненависти припасено для тех, кого они сильнее всего любят.
Дарен хотел, чтобы отец любил его, гордился им. А еще Дарен мечтал о мучительной смерти для отца за то, как Амадей обращался с ним и Клариссой.
На самом деле, все просто: Дарен отомстит. Он станет правой рукой Повелителя, достигнет всех целей, какие ставил Амадей, сделает Семью Тартис первой среди Темных, и одновременно с этим лишит отца всякой власти, уничтожит морально, прежде, чем убить.
Идея была одинаково пугающей и притягательной: занять место отца, стать своим отцом. Одна часть Дарена выла от ужаса, другая холодно говорила, что выбора нет, что это судьба, что все черты Амадея спрятаны в нем и лишь ждут момента, чтобы раскрыться.
Дарен предполагал, что, когда время придет, колебаний не будет, он сделает работу, не поморщившись, не дрогнув.
С Иласэ он дрогнул.
Ведь Дарен ненавидел всех ствур, по-настоящему ненавидел, и то, что в тот вечер он перечислил Иласэ, было лишь малой частью грехов выродков.
Дарен оглянулся на девчонку и с ужасом ощутил приятное чувство теплоты, когда она весело улыбнулась ему, тряхнула головой, по плечам запрыгали ее темные локоны.
Он не должен этого чувствовать, не должен! Иначе ему никогда не достигнуть своей цели, не одолеть отца. Она - слабость, а у воина не должно быть слабостей.
Она ведь - не настоящий человек.
У нее - нет, и не может быть настоящих чувств.
Она - всего лишь ствура.
- Ты не должен так хмурится, а то появятся морщинки, - с умным видом проговорила Иласэ, перебив его размышления, - старайся сохранить свою красоту, потому что при таком отсутствии умственных способностях, как у тебя, не видать тебе успеха ни в чем, кроме мужской проституции.
- Заткнись! - прошипел Дарен сквозь зубы, не поворачиваясь в ее сторону.
- Ты ведь квир, верно? Предпочитаешь мальчиков? - со светской учтивостью поинтересовалась Иласэ, улыбаясь как ни в чем ни бывало. - Если да, то это многое объясняет.
- Что я предпочитаю, - проговорил он зло, - так это проломить твой толстый череп и заткнуть тебя, наконец!
Короткое изумленное молчание, потом:
- Фи! Какой ты грубый!
Юноша развернулся, оскалив зубы, и Иласэ напряглась, как готовый отпрыгнуть зверек, но в ее глазах продолжали плясать демонята.
Дарен прорычал:
- Это твое последнее предупреждение! Закрой свой грязный рот, или я тебе помогу!
Иласэ посмотрела ему прямо в глаза, подняла к лицу почти соединенные большой и указательный пальцы:
- Ни на вот столечко не закрою!
- Провались ты в Бездну! - крикнул он в ярости и пнул землю, послав волну грязи и сора ей в лицо.
Иласэ закашлялась сухой пылью, безрезультатно пытаясь отогнать ее от своего лица, проговорила:
- Бедняга, у тебя уже начались конвульсии!
За этим последовало задумчивое молчание, прерываемое лишь скрипом ломаемых под ногами веток. Дарен раздумывал над вопросом, где бы найти бездонную яму, откуда девчонка не сможет его доставать, когда, к его изумлению, она сказала, почти жалобно:
- Ты на меня сердишься?
Дарен бросил в ее сторону испуганный взгляд: что на сей раз?
- Я же просто дразнилась! Можно подумать, раньше ты вел себя лучше!
Дарен понятия не имел, что с ней происходит. Эти странные изменения настроения…
- Тартис, извини, что я так сказала! Не думала, что примешь мои слова так близко к сердцу!
Когда он ничего не ответил, Иласэ нахмурилась:
- Я мирилась с твоими выходками много дней. У тебя нет никакого права сердится!
- Слушай…, - начал он, намереваясь наорать на нее неизвестно который уже раз за этот день. Но передумал. Если девчонка и впрямь чувствует себя виноватой, нужно спросить ее о вчерашнем вечере, о том, откуда она выудила всю информацию о его семье. Как бы сильно Дарену не хотелось забыть вчерашнюю катастрофу и притвориться, что ничего подобного не случилось, он был обязан знать.
- Ты не должна говорить о том, чего не понимаешь, - произнес юноша сурово, пытаясь подтолкнуть ее в нужном направлении.
Иласэ все поняла не так.
Сперва девушка нахмурила брови, мысленно перебирая весь их разговор, потом широко распахнула глаза и прошептала в ужасе:
- Так ты вправду квир! О, прости, пожалуйста, Дарен, я не хотела над тобой смеяться! - Иласэ схватила его за руку, - Я же не знала!
- Заткнись, я не квир! - завопил Дарен, щеки которого ярко вспыхнули; резким движением выдернул у нее ладонь и оттолкнул от себя.
Иласэ тоже вскрикнула, с трудом удержавшись на ногах. Ее взгляд удивленно и недоверчиво впился в его лицо, ища правду. Она явно была серьезна.
Дарен сделал глубокий вдох:
- Я не квир, - произнес он негромко, цедя слова сквозь зубы.
- А-а…, - сказала Иласэ очень тихо.
Дарен чувствовал себя невероятно униженным, наверное, это и заставило его выпалить:
- И вовсе я не веду себя, как квир!
Дурак, трижды дурак, нашел, что сказать! - ударил он себя мысленно.
- Конечно, нет! - торопливо согласилась Иласэ.
- Именно!
Они продолжали идти, глядя в противоположные друг от друга стороны.
- Но если б ты был - ничего страшного, - произнесла девушка нерешительно.
- Я не квир! - крикнул он, моментально теряя все свое самообладание.
- Ясно! - крикнула Иласэ в ответ.
- Поняла?
- Да!
- Точно?
- Точно!
- Хорошо.
В последовавшим за тем неловком молчании единственное, что мог делать Дарен, так это думать, действительно ли Иласэ считала его квиром. Настроения такие размышления ему не подняли.
- Значит, ты говорил о прошлом вечере, - пробормотала Иласэ, глядя себе под ноги.
Проклятье, он уже забыл об этом.
Она тем временем продолжала:
- Прости, я не должна была так говорить, у меня не было на это никакого права. Уверена, твой отец очень любит тебя, даже если ему сложно это показать, - и девчонка робко улыбнулась. Ну мог ли этот разговор стать еще хуже?
Дарен с трудом удержался, чтобы не выдать, насколько она была права вчера. Да, его отец ненавидел его, а он ненавидел Амадея.
- Как ты узнала про мою комнату? - спросил он резко.
- Ну, - она слегка покраснела, - в том году на кухне Замка работал серв, которого твой отец выгнал из домена. Когда я засиживалась за работой и не успевала на ужин, то спускалась вниз, и, случалось, что он там дежурил. Иногда мы разговаривали. Как-то он упомянул, какие видел украшения в доме Тартисов, а я спросила про твою комнату.
- Хорошо посмеялась за мой счет с Кэйросами? - Дарена затрясло от злости. И о чем только думал отец, выпуская серва из домена?
- Н-нет, я никому не говорила.
Дарен пристально взглянул на девушку, но Иласэ не пожелала встречать с ним глазами.
- Мне просто было любопытно, - пробормотала она.
Любопытно?
- А чего ты ожидала? - спросил он язвительно, - высушенные головы ствур на стенах?
- Нет, извини, - Иласэ заправила за ухо выбившуюся прядь, - мне просто было интересно, на что похожа комната Дарена Тартиса.
Дарен хмыкнул, обдумывая ее слова. Мысль, что любимица Старшего магистра и одна из самых сильных магичек этого века заинтересовалась им настолько, что даже расспрашивала слуг, была… приятна. В конце концов, все знали, что для Иласэ Аллеманд в мире существовали только две вещи: магия и Кэйросы. Именно в таком порядке. Да, пожалуй, ее интерес ему почти льстил.
- А расцветка моего нижнего белья тебя тоже интересовала? - Дарен ухмыльнулся.
- Нет! - Иласэ отчаянно затрясла головой.
- А все остальное? - его улыбка превратилась в оскал, - про моих родителей? Ты вытащила из слуги все отвратительные маленькие секреты, которые он знал?
- Нет! Все остальное… серв ничего не рассказывал мне об этом. Я сама догадалась: сложила вместе, что видела, и что говорил мне ты.
- Например? - Дарен прищурился.
Иласэ вздохнула:
- В прошлом году, во время Игр Кабарга твоя мать выглядела очень сердитой, ни с кем ни разговаривала. И все время держала в руках маленькую вигоневую шкатулку. Ты ведь знаешь, для чего их используют?
Дарен кивнул. Его мать уже несколько лет увлекалась «серебряной пыльцой», и юноша ужасно боялся, что однажды она не захочет вернуться из очередного сладкого путешествия… Вигоневые шкатулки, в которых Кларисса хранила порошок, Дарен ненавидел.
- А твой отец…, - Иласэ заколебалась, - он очень страшный человек, даже среди Темных; его боятся наравне с Повелителем. И в тот день, прежде, чем потерять сознание, ты говорил, что он тебя не любит, что ты для него недостаточно хорош, недостоин быть его сыном.
Он так сказал? Дарен отвернулся от нее, глядя в пустоту. Он никогда не произносил этих слов вслух, не говорил даже Локи.
- А почему… почему тебе так кажется? - нервно спросила Иласэ, - он плохо с тобой обращается?
Ну-ну, давай поделимся историями нашего детства!
Дарену очень хотелось бы в деталях объяснить, насколько жизнь его семьи ее не касается, но получилось бы, как признание.
- Нет, - сказал он холодно, - просто мы не ладим.