— Вы не заметили главного, милая барышня: у вас нет выхода. Вам придется овладеть миром или погибнуть. Вам придется завести три тысячи платьев просто для собственной безопасности. Другого выхода нет. Или пшик-вжик ой-ё-ёй или три тысячи платьев. Искрень и есть тот самый философский камень, над которым понапрасну свихнулись выдающиеся умы древности. Это могущество. Это власть. Это полное и совершенное оружие. Как вы думаете, Рукосил оставит такую игрушку в чужих руках? Оставит он в живых человека с такой властью? Вам придется стать сильнее всех, просто для того, чтобы уцелеть. В итоге все то же: три тысячи платьев. Деваться некуда… Теперь пигалики. Вы потревожили осиное гнездо, барышня. Сообщество свободных пигаликов объявило Золотинку в розыске. Это не так уж часто бывает, чтобы все сообщество пигаликов взялось разыскивать потерявшуюся девчушку. Разыщут. Сообщество свободных пигаликов взялось за одну юную, бестолковую, не имеющую ни союзников, ни собственного войска, ни укрепленных замков девчушку. Как эта милая девушка, с таким чудным, по уверению Рукосила, именем, думает уберечься от смертного приговора, который вынесли ей не ведающие сомнений пигалики? Пусть эта славная девушка примет во внимание, что пигалики ни во что не вмешиваются до поры, но все знают. У них везде свои люди, поверьте, пигалики лучше меня знают, кто у меня на кухне ворует, сколько и почем.
— А вы, вы, Дракула? Вы тоже? — перебила его Золотинка, что-то сообразив.
Дворецкий наградил ее впечатляющим взглядом и сказал, несколько сбившись, правда, с тона:
— Мне приходилось оказывать пигаликам мелкие услуги. Но я не брал платы… Старался не брать… Поймите, барышня, вы в опасности, и что еще хуже, вы сами опасны. Вы расточаете вокруг себя затхлый дух застенков, ароматы ядов и тепловатые испарения крови. Голова кружится, барышня. Поэтому я ухожу в запой. От сильных впечатлений у меня кружится голова. У меня не стойкая голова, барышня. Я ухожу в запой. До свидания. Когда овладеете миром, позовите меня. Поверьте, я добросовестно, со тщанием буду перетряхивать, проветривать и пересыпать багульником на предмет моли все три тысячи ваших платьев. С радостью, с гордостью и с любовью отдам вашим платьям остаток жизни. А сейчас вам нужно бежать, чтобы осмотреться и пораскинуть умишком, вам нужны союзники и подданные. Сначала союзники, потом подданные. Думаю, вы сумеет сговориться с кем-нибудь из владетелей, поищите среди обиженных, не очень подлых и не самых глупых. Вам не трудно будет увлечь кого-нибудь из молодых и предприимчивых. Ищите союзников, ищите подданных и не забывайте никогда, не давайте другим забыть, что вы царевна. Это важно. И торопитесь. Через сутки начнется погоня. Над дорогами снова запорхают сороки, совы и орлы.
— Я знаю.
Он почти не запнулся на этом ненужном замечании.
— Первое время передвигайтесь ночами. Не доверяйте никому. Горы — вотчина пигаликов. Держите путь к равнинам и морям. Пигалики избегают морей, как комары. Все, царевна, я ухожу, до свидания. Я видел вас, как живую. Вы и сейчас мне мерещитесь — удивительное создание!
Благополучно опорожнив кружку, он начал устраиваться, поставил к изголовью несколько бутылок, улегся и прикрыл глаза. Притихшая, задумчивая Золотинка нисколько его не стесняла. Она оперлась рукой на стол, как бы собираясь подняться, но все сидела, не поднимая головы.
— Дракула, — позвала она, наконец.
— Три тысячи платьев, царевна! — сразу отозвался дворецкий и растопырил ладонь, разумея, надо полагать, свою пятерню за такую счетную единицу, какой можно было бы измерить любые тысячи. — Целые амбары лучших платьев. Шелк, царевна, бархат, атлас, золотое и серебряное шитье.
— Дракула, откуда пигалики на свадьбе?
— Их пригласили. Так полагается.
— А где их найти, чтобы не шастать под окнами Новых палат?
— Зачем искать? Они сами вас найдут.
— Но если понадобится?
— Ну, в подземелья вы к ним не попадете. По доброй воле не попадете. Когда бывают у нас… Знаете Видохина? Это наш ручной сумасшедший. Пигалики его особенно уважают… Башня Единорога справа от спуска на нижний двор. Он там. И там все их пигаличье кубло. А больше не знаю. Пигалики не любят, когда к ним стучатся без приглашения.
Длинная и обстоятельная речь заставила Дракулу протрезветь настолько, что он приподнялся и выхлестал, через силу, полную кружку вина. И тогда уж повалился пластом, для большей убедительности откинув на пол и руку, и ногу.
— Уходите скорей и не забудьте закрыть за собой дверь, — сказал он напоследок.
Но Золотинка кусала пальцы. Не вчитываясь, полистала конторскую книгу на столе. И отвлеклась на смутный рев площади. Сквозь зеленые стекла трудно было разобрать, что там. Она потянулась через стол, подергала захватанную медную ручку и с треском распахнула оконницу.
Порывай ступил на канат, скоморохи жались в глубине раскрытой башни. Одной ногой медный болван опирался на канат, а другую не смел оторвать от помоста. На жуткой высоте под небом… Понимал ли Рукосил, что это потешное представление означает для болвана самоубийство?
Он ступил и второй ногой. Это был миг недостижимого и почти состоявшегося равновесия. Застыв столбом, в следующее мгновение Порывай оборвался вниз и с гулким стуком, так поразившим площадь, зацепил локтем помост, а рукой успел ухватить канат. Поболтавшись над пустотой, он не оставил свои упорные и безнадежные попытки, высвободил с помоста локоть и стал подтягиваться, но сразу же опрокинулся через туго зазвеневший канат головой вниз.
Страдая, Золотинка отвела глаза и снова заставила себя смотреть.
До помоста можно было дотянуться рукой, но Порывай словно забыл, что спасение рядом. Раз за разом с вызывающим смешки постоянством он переворачивался вверх тормашками, не умея поймать равновесие, пока не изловчился устроиться верхом, пропустив толстую веревку между ног, и стал подтягиваться вперед короткими рывками. Под тяжестью медного человека канат поддавался и подрагивал, готовый, кажется, лопнуть.
На этом можно было бы успокоиться и опыт считать свершенным, но площадь неистовствовала:
— Это что такое? Долой! На ножки вставай, безмозглая чушка! — завывала площадь, потешаясь тем больше, что, может быть, не вовсе еще был забыт испуг, постигший ее при виде ожившего истукана. Словно спохватившись, что можно и нужно веселиться, площадь изощрялась в измышлении бранных выкриков.
Под сплошные поношения и гам Порывай — словно бы он имел чувства! — подобрал ногу, занес на канат, чтобы встать, но выпрямиться не сумел — ухнул!
Он успел перевернуться в воздухе только раз, с коротким, похожим на содрогание стуком прошиб головой мостовую и воткнулся по плечи, не переставая подрыгивать. Потребовалось немало судорожных усилий, чтобы вывернуться, но и после того, как упал навзничь, он продолжал дергаться, наподобие раздавленного жука.
Падение истукана ошеломило народ, словно никто и предполагать не мог такого конца — небывалого и грозного… Золотинка закрыла окно.
Сначала она сидела, обхватив виски ладонями, а потом выдрала из книги чистый лист и опять впала в задумчивость, не сразу вспомнив, что нужно поискать перо и чернила.
«Здравствуй, Юлий милый!» — вывела она поперек разлинованных столбцов и нахмурилась, поджав губы… Последнее слово пришлось вычеркнуть. И тут же она принялась оправдываться, зачем это сделала. Одно вытекало из другого, строчка влеклась стремительно, Золотинка остановилась только для того, чтобы отбросить расщепившееся, сеющее мелкие брызги перо и переменить его на свежеочиненное.
«Милый? Просто Юлий. Но ведь это и само по себе много, правда? Разве мало быть просто Юлием? По-моему здорово: Юлий, и без всяких!
Когда письмо попадет к тебе в руки, я буду далеко. Наши пути ведь никогда не сходились, а просто пересеклись и разбежались, перекресток остался позади и мы быстро удаляемся друг от друга».
На этом Золотинка внезапно остановилась и, подумав, так же стремительно, как писала, изорвала письмо и сунула клочья в кошель, чтобы потом выбросить. Немного погодя она вырвала из книги еще лист… Который вместил одну только строчку: «Здравствуй, Юлий милый!» Дальше Золотинка писать и не пыталась — задержала перо на весу… сунула в стакан, а лист сложила четвертушкой и в глубокой задумчивости затолкала его туда же, в кошель.
Затем она прибрала на столе, оглядела комнату не осталось ли каких следов и, перед тем как покинуть Дракулу, прикрыла лицо все той же черной харей.
Когда скрипнула на прощанье дверь, дворецкий приподнял веки.
Первый же взгляд на площади открыл Золотинке, что гульбище Новых палат опустело. Новобрачные и вельможи с ними вернулись к пиршеству.
И разносился прерывистый, неровный, как возбужденное дыхание, перестук. В поднебесье, которое распадалось сияющими клочьями облаков, по резкой черте каната шел человек с завязанными глазами. Широкий черный шарф закрывал лицо по самые губы, черные траурные концы покрывали спину. В созвучии с неверным шагом удалец пристукивал в барабан.
Но представление, кажется, уже никого не занимало, толпа устало гудела, не обращая внимания на канатоходца. Вокруг покалеченного Порывая еще мутились людские завихрения, а Лепель, разметая полы шуб, распоряжался дикарями, оглядывался и покрикивал — они уходили, вскинув на плечи грабли.
Пробираясь окраинами площади, Золотинка не высмотрела Буяна и, зря протолкавшись с четверть часа, направилась было к спуску вслед за дикарями Лепеля. Красный зев широкой полукруглой двери в основании башни Единорога, которую ей указал первый же встречный, намерение переменил. Золотинка остановилась в сомнении.
Все вокруг как будто бы успокоилось. Свисали в безветрии знамена, и самый праздник словно бы потускнел. События, наверное, происходили, но не здесь. И движущийся на канату человек с теленком на плечах уже не мог возбудить никакого иного чувства, кроме мимолетного недоумения. Теленка, склонив голову, канатоходец принял на загривок, шест уложил на предплечья; особые трудности создавали чудаку высокие каблуки желтых женских туфель, в которых он выступал. Было немного жаль человека, без крайней нужды усложнявшего себе жизнь. Вот и все.
Золотинка толкнулась в красную дверь плечом, потом постучала. Она стучала, прислушивалась и отходила, чтобы не отсвечивать в малолюдном месте слишком уж вызывающе, описывала в охвостьях толпы подсказанную возбуждением кривую и возвращалась. Никто не откликался за дверью, где обитал и жительствовал добрый знакомец пигаликов Видохин. Золотинка тревожилась, рассчитывая все же покинуть крепость до темноты. Кто знает, не закроют ли они на ночь ворота?
И что вообще будет ночью? Мерещилась Золотинке резня. Оглядываясь на праздничные толпы, она видела внутренним оком сплошные опустошения среди пока что еще живых людей. Может быть, это был вызванный утомлением и лихорадкой обман.
В очередной раз оставив попытку достучаться к Видохину, Золотинка отошла — шарахнулась от дверей прочь, то есть повернулась со свойственной ей порывистостью и налетела на соглядатая.
— Кого ты ищешь, мальчик? — сказала ей женщина средних лет.
Намеком проглянувшая улыбка говорила о чем-то невысказанном, что заставило Золотинку замешкать с ответом. Это невысказанное ускользнуло вместе с улыбкой. Сложенный тремя цветами наряд незнакомки: черный, белый и серый — возбуждал воспоминание… И Золотинка узнала печально сложенные губы и мудрый спокойный взгляд — волшебница Анюта!
Здесь? В логове Рукосила? Слишком неожиданной оказалась встреча, необъяснимым представлялось спокойствие Анюты в гибельном соседстве с Рукосилом, чтобы Золотинка обрадовалась. Она часто вспоминала Анюту, связывая с ней свои меняющиеся надежды и расчеты, но сейчас — растерялась.
— Отчего вы думаете, что я ищу? — уклончиво сказала она.
— Э! — протянула женщина, улыбаясь — глаза ее ожили. — У меня на ищущих особый нюх. Я их издалека чую.
— Пожалуй, я ищу не кого, а что.