— Я понял… Поставьте эту рухлядь на ноги.
Послужильцы кинулись поднимать Видохина, с немалой возней, шумом и топотом, поставили его, как требовал Рукосил. Полыхнул беспокойный красно-рудый свет. Рукосил принялся шептать, перемежая колдовскую тарабарщину человеческими словами — внезапно упало что-то тяжелое.
— А! — взвизгнул кто-то из послужильцев. — У! — завыл он и выругался.
Золотинка ожидала, что Видохин исчезнет так же, как исчезла Анюта, но он остался. Разве что голос его внезапно, прыжком сместился. Только Золотинка слышала ворчливое дребезжание там, как оно, оборванное на полуслове, продолжалось здесь. То есть у Золотинкиных ног, где у людей головы.
— О! — застонал Видохин. — В омут! Кто огрел?
— Простите, мой государь!
— Собака! — простонал Видохин. — Говорил же, тихонько!
И тут Золотинка поняла, что исчез не Видохин, а Рукосил. Видохин остался и своим дребезжащим, пресекающимся от слабости голосом распоряжался Рукосиловыми послужильцами.
— Ананья, ну как умру? Сердце зашлось… такая боль… Кто так бил?
— Не снимайте шубу, мой государь, — почтительно отозвался Ананья. — Для тепла и для правдоподобия. Ничем нельзя пренебрегать. Недомерки подозрительный народ. Это смелый шаг, мой государь.
— Буду просить два стакана крови золотого отрока. Красный жених и лилейная невеста. Красный жених — это кровь золотого духа… Обнимать колени пигаликов и валяться во прахе, — проговорил, прерываясь стонами, Лжевидохин. — Но так мало времени. Черт! В омут! О!.. Пока недомерки не раскрыли убийства Черниха.
— А зачем им раскрывать?
— То есть?
— Большая ложь надежнее маленькой, мой государь. Нужно перебить человек двадцать своих и тогда поверят, что это был несчастный случай. Только чтобы несчастье выходило за пределы всякого вероятия, что-нибудь совсем непомерное: пожар, землетрясение, мор.
— Удачный набор! Резаная рана от пожара? Или такой мор, что Черних сам на меч бросился?
— Нужны горы трупов, мой государь, чтобы спрятать среди них окровавленного пигалика.
— Ладно, там видно будет. Надо уходить. Засыпьте его мусором, Леща тоже. Затрите кровь. Живее!
— А ключ? Надо запереть.
— Ключ в шубе. Здесь он, у меня в кармане. Уходим, пока не наведались пигалики… Всё. Но что за жизнь, Ананья, я могу сдохнуть в чужой шкуре вместо Видохина… И кто так треснул по голове?
Послужильцы суетились, передвигаясь по башне вприбежку, что-то шумно таскали, волочили, бросали.
— Расходитесь в разные стороны, чтобы не привлекать внимание.
Дверь часто скрипела — они выходили. Последним некоторое время еще пыхтел и причитал Лжевидохин, потом заскрежетал несмазанный замок.
С тяжким стоном обвалив корзину, Золотинка осталась на полу — голова обморочно кружилась. Пришлось заново учиться ходить: поднявшись, девушка натыкалась на бочки и корзины. Дверь оказалась заперта на замок, чтобы открыть его нужен был ключ, оставшийся у Видохина. У Лжевидохина. Золотинка снова взобралась на ящик подле бойницы.
Побоище, похоже, кончилось. Вся площадь была усеяна телами павших, которые валялись там и сям в невероятных положениях с запрокинутыми на голову, перекрученными конечностями; из рваных ран пучками торчала солома, нарисованные рожи на тряпичных головах застыли в выражении зверского оскала. Толпы зрителей, жавшихся прежде по окраинам площади, бродили теперь среди поверженных кукол, однако в этом разброде намечалась определенность: люди поглядывали туда, где скрывалась за толстыми стенами Золотинка. Рассеянный гул площади не подавлял шумной грызни и воплей, раздававшихся у самого подножия башни. Глубже засунувшись в бойницу, Золотинка обнаружила, что Лжевидохин попал нежданно-негаданно в дурацкий переплет, он остервенело бранился, защищаясь от Зыка.
С палкой в зубах злобный пес наскакивал передними лапами и бодался, старик-оборотень по крайней телесной слабости только и успевал закрываться полами шубы. Среди зевак толкались Ананья и Лжелепель, настоящее имя которого, как Золотинка поняла, было Мамот; озадаченные лица Рукосиловых послужильцев выдавали всю меру их растерянности.
Низкий душою пес вымещал полученные от хозяина побои на беспомощном старике, в котором, естественно, не признавал хозяина. Не признавали хозяина, но уже по другой причине — совсем неестественно, и Ананья с Мамотом, так что Зык беспрепятственно терзал старика, озлобляясь все больше. Грузный Лжевидохин изнемогал в нелепой борьбе, крупные капли пота летели со стариковского лба, струились по морщинистым щекам, он тяжело дышал, разевая беззубый рот. Наконец, Рукосил решился подать знак, бросил красноречивый взгляд в сторону послужильцев, и Ананья, обнажив кинжал, отделился от кучки потешавшихся зевак с громко выраженным намерением «шугануть ошалевшую псину», потому как «бедный старикашка совсем дошел».
Зык опрокинул тщедушного защитника молниеносным прыжком; грохнувшись под смех толпы на каменья, Ананья выронил кинжал и прикрыл голову. Замешкал безоружный Лжелепель, откровенно оробевший перед свирепостью пса, но тут-то и явился с обнаженным мечом кольчужник, один из доверенных охранников Рукосила, что были с ним башне. Дюжий малый, привеченный, как видно, хозяином за тупую, не рассуждающую силу, с невнятным ревом ринулся в свалку и промазал — меч скользнул по боку верткого пса — вопли, вой, топот. Подхватившись подобрать кинжал, Ананья саданул рычащего зверя в ляжку и тоже мазнул, распоров брызнувший красным шов.
— Осторожней! — загалдели теперь в толпе, защищая собаку. — Это Зык, конюший-то не похвалит!
— Кончайте! — злобно выкрикнул обессиленный Лжевидохин.
Острие вонзилось в плоть, вздыбленный стоймя Зык дергался, разрывая себе нутро железом, царапал меч, чтобы дотянуться до врага, и хрипел кровавой пеной. И так велика была ярость чертовой псины, что отважный рубака, пропирая сквозь жесткое тело меч, не переставал ужасаться.
Пасть отвалилась, Зык сдавленно засипел, роняя хотенчика вместо с хлынувшей горлом кровью. Выворотившись с меча, пес рухнул невероятно длинным, в человеческий рост телом — хлестко шлепнулся о камни. Кровь лилась из развороченных ран, лапы корчились, вздергивалась с открытыми глазами морда — сраженный зверь еще жил злобой. Забрызганный кровью Ананья — он очутился на коленях — с хищным вскриком вонзил кинжал, распоротое тело уже не вздрогнуло.
— Конюший-то ведь не похвалит, — опять заметил кто-то в толпе. — Беда.
Никто, однако, еще и предположить не мог действительные размеры беды.
Скользкий от крови обрубок, что вывалился из пасти, лихорадочно кружил над землей, повторяя предсмертные корчи Зыка, — толпа в изумлении загудела. Но один только Лжевидохин понимал, как важно перехватить палку, едва оклемавшись, он кинулся ее ловить. В первые мгновения это можно было еще сделать, как можно при удаче поймать на лету муху, но Лжевидохин не был Рукосилом, о чем на свое несчастье забыл. В смелом и крайне неуклюжем броске он споткнулся, обрубок же мстительно долбанул старика в лысину, отчего тот охнул, пораженный до помрачения, и растянулся тряпичным чучелом.
В этот миг, содрогнувшись, пес испустил дух — кровавый обрубок палки, взвился выше голов и по крутой дуге саданул в укрытую железной чешуей грудь убийцы. Кольчужник упал — скорее от неожиданности, однако несколько следующих без задержки ударов — в челюсть, по рукам, всюду куда пришлось — довершили дело. Не успевая защищаться, нелепо мотая руками, стражник страшно хрипел, весь окровавленный, а хотенчик бросился на Ананью и жутким ударом в живот выбил из него дух. Выпучив глаза, тонконогий человечек рухнул без вскрика.
Никто не мог избежать молниеносных выпадов окровавленного обрубка, в глазах рябило от его озверелых метаний. Несколько случайных зевак пали жертвой рехнувшегося куска дерева, прежде чем успели сообразить, что с ними произошло. Припадок падучей захватил толпу, люди дергались, нелепо вскидывали конечности, вопили и корчились, казалось, без всякой причины. Уткнулся в землю, не досмеявшись, жизнерадостный толстяк, до последнего мгновения полагавший, что присутствует при весьма потешном происшествии. Кто-то ползал по кругу, зажимая окровавленное лицо, кто-то выл и корчился. Стон стоял, раздирающий душу вопль, люди искали спасения в бегстве и сшибали друг друга.
Истинные размеры постигшей людей напасти Золотинка осознала, когда взяла в соображение, что рехнувшийся, помраченный нечеловеческой злобой хотенчик не знает устали. Припадочная злоба его не могла ни выдохнуться, ни ослабнуть — с этим, со жгучей жаждой мести, Зык, закусив хотенчика, испустил дух и это, безмозглая ненависть, стало участью Золотинкиного создания до скончания дней. Отделившаяся от поверженного железом Зыка ярость, самый сгусток, крайнее выражение злобной собачьей души, повела свое собственное, без осмысленного начала существование. Бешенство палки может прекратиться лишь с самым ее бытием, когда ненависть без остатка размочалится в щепу. Но и щепки, мельчайший дрязг, будут нести в себе разрушение, пока не сотрутся в пыль. Прах ненависти, рассеиваясь по свету, станет язвить глаза и жечь руки, как невидимый и неразложимый яд.
Однако, наблюдая постигшее Рукосила бедствие, Золотинка в своих отчаянных обстоятельствах не могла удержаться и от злорадства. Ближайшим следствием случившегося было некоторое облегчение для затравленной беглянки, более или менее значительная передышка. Золотинка оставила бойницу, чтобы осмотреться и сообразить собственное положение.
Толстые стены глушили шум и гам площади, он проникал в промозглый полумрак башни, как далекий прибой; ступив шаг или два от света, Золотинка оказалась в полнейшем уединении. Помедлив, она решилась разобрать накиданный в углу мусор — пустые ящики, корзины, бочарную клепку — и раскопала сначала стражника, а под ним бездумным лицом вверх Черниха. Противники были безнадежно мертвы, они не нуждались в помощи.
Золотинка засыпала их тем же мусором.
Более тщательный и подробный осмотр помещения не прибавил ничего нового: Анюта и Видохин исчезли, не оставив приметных следов. Тяжелую, окованную железом дверь башни нельзя было открыть без ключа ни изнутри, ни снаружи.
Западня.
Не поздно было бы еще оставить крепость и бежать, найди только Золотинка способ выбраться из надежно запертой башни, но каждый час задержки — и девушка это остро ощущала — будет усложнять и без того незавидное положение, в котором она очутилась. Убийство пигалика, надо полагать, подтолкнет Рукосила к самым отчаянным мерам. Пожар, мор, землетрясение… Кто знает? Пожар, во всяком случае, вещь обыкновенная, доступная самому заурядному злодею. И если возникнет надобность, остановится ли Рукосил перед тем, чтобы спалить собственный замок, когда поставил на кон весь мир?
Золотинка еще раз поднялась к бойнице, примериваясь нельзя ли как-нибудь изловчиться, чтобы протиснуть в щель. Об этом нечего было и думать. Она заранее это предвидела. Точно такие же бойницы глядели во все стороны и на втором ярусе, а на третьем, в мастерской Видохина, и на четвертом достаточно было простора и света, но высоко. Без хорошей веревки нечего и заводиться. Да и не известно еще, будь веревка под рукой, когда бы представился случай спуститься с самого верха башни, не привлекая к себе внимания.
Возвратившись в обитель ученого, Золотинка нашла в посудном поставце среди потребных для опытов склянок остатки съестного. Она поела, не присаживаясь: черствый хлеб и кислое молоко. Потом, зажавши в зубах огрызок сухаря, взялась за окно. Пришлось подсунуть в щель конец кочерги, чтобы приподнять, наконец, застрявшую в грязных пазах оконницу.
Открылся обзор на большую часть площади, за исключением правого угла возле Новых палат, который прикрывало тяжеловесное здание амбаров. Одержимый хотенчик по-прежнему сеял крик и смятение, перебрасываясь вдруг через опустевшую площадь, а люди выглядывали из окон, жались по углам и в укрытиях. Чудовища, дикари, скоморохи в необыкновенном возбуждении перемешались с господами и челядью, и однако большого испуга как будто не примечалось. Находились любопытные, движимые, впрочем, более неведением или шумом вина в голове, чем отвагой, которые, настороженно вглядываясь, прикрывшись доской или стулом, подбирались туда, где раздавались вопли и орудовала палка. Недомыслие этих удальцов имело под собой, может статься, то основание, что бесноватая не успевала молотить, и зрителей все же было много больше, чем пострадавших. Люди переговаривались, громко, в голос кричали через площадь с тем отсутствием сдержанности, которую приносит очевидная для всех беда. Слышно было, кричали про сети для поимки «съехавшей с глузду» деревяшки. Никто не знал только, где эти сети искать и как их ставить, если найдутся. Кричали еще, что надо бы заманить палку в помещение и там запереть. Дело оставалось за малым — заманить.
Лжевидохин между тем перебрался кое-как к водоему. Тяжело припав на закраину, старик-оборотень черпал воду, чтобы замыть окровавленную лысину, — широкие рукава шубы вымокли выше локтей. Доверенные приспешники Рукосила, как видно, пострадали не меньше и сами нуждались в помощи. На виду оставался один только Лжелепель, который вовсе еще не был отмечен хотенчиком. Поддельный Лепель стал на колени рядом с хозяином и тоже зачерпнул воды. А старик что-то ему внушал — Золотинка поняла это по особенной неподвижности молодого оборотня, тот замедленно полоскал руки и, забыв плеснуть в лицо, внимал. Он переспрашивал или отвечал, не поворачиваясь к собеседнику, а потом поднялся с живостью здорового, не битого еще человека.
Вот, значит, что-то они затеяли.
Золотинка, чуть отступив от окна, чтобы ее нельзя было приметить с площади, непроизвольно дожевывала сухарь, ожидая ближайших последствий сговора. В самом деле, Лжевидохин заторопился оставить водоем, из последних сил, тяжело опираясь на закраину, поднялся и заковылял; однако, как ни спешил он, поневоле принужден был останавливаться, хватался руками за грудь и разевал рот, судорожно вздыхая.