Полный боли крик ударил Золотинку под сердце.
Выронив кочергу, Юлий согнулся едва ли не пополам и тут же вскинулся, но никакие рывки и дрыганья не помогали: на запястье левой руки, за обрезом железных наручей прирос серый бугор — вонючий едулоп ожил и впился. Напрасно Юлий пытался отодрать его — только корчился.
На сдавленные стоны наследника кинулись люди, но Золотинка оказалась проворнее всех. Едва осознав несчастье, она перехватила пораженную едулопом руку и прежде, чем Юлий, пронзенный болью до помрачения, до обморока, успел вырваться, зажала зубастую тварь под самый корень и дернула что было силы — Юлий вскрикнул и обмяк, расслабленный мукой. Золотинка, вывернула к себе на живот раненую руку, и спиной затолкала юношу к стене, чтобы не упал.
В отчаянии чувствовала она, что едулоп не дается. Только что вялый, высохший, раздавленный чьим-то каблуком, он быстро разбухал, наливаясь кровью; это было уже иное, хищное, напряженное мышечной силой тело. Юлий судорожно дышал, разевая рот, он сипел и дрожал, Золотинка ощущала несносный его озноб и торопилась. В лихорадке она пыталась скользкую едулопову плоть крутить — Юлий дернулся, не сдержав крика, словно Золотинка раздирала его живьем.
И все хуже: зубы — не те мягкие бородавки, что полчаса назад жевали Золотинкину руку, настоящие зубы! — вонзались глубже, будто сдавленные неумолимой челюстью. Платье окончательно соскользнуло, путая руки и страшно мешая, сверкнула на груди цепь. Сорокон навел Золотинку на мысль, что едулоп потому накинулся на Юлия, что тот остался без защиты волшебного камня, когда швырнул его в огонь. Волшебным камнем, значит, и нужно было действовать. С самого начала!
Не отпуская бьющегося за спиной Юлия, Золотинка ухитрилась стянуть Сорокон через голову. Едва изумруд коснулся разбухшей нечисти, полыхнул испепеляющий свет. Едулоп дернулся, зашипел, как обожженная змея, и на глазах съежился. Сорокон полетел прочь, громыхнул по скамье — Золотинка не дала себе передышки ни на мгновение; не больно щадила она сейчас Юлия и вовсе не замечала вконец растерявшихся дворян, которые отчаянно галдели, воображая, что помогают советами. Она выдирала едулопа по частям, раздирая помертвелую кожу, выщипывая севшие на зубы десны, и нашла под кровавым мясом плотно поставленные костяные кочерыжки, которые вонзились в руку. Попавший на обрез наручей коренной зуб продавил насквозь пластину доспеха, не говоря уже о подстилающем железо рукаве кожаного полукафтанья!
Золотинка впала в исступление. Раз за разом она пихала Юлия на стену, чтоб не корчился, спиной перебирала она острые углы и крылья его железной груди, но едва ли соображала свои действия и ощущения по отдельности. Корявые, покрытые жирной кровью корни зубов, впивались ей в пальцы острыми щербинами и отростками; оскалившись от усилия, напрягаясь спиной и шеей, Золотинка выдирала костяшку и швыряла. Юлий надрывно стонал, но Золотинка не ощущала ни чужих, ни своих страданий. Подушки пальцев ее окровавились, она стискивала их с неестественной силой, словно немела в железной хватке. Черные ямки на месте выдранных кочерыжек тотчас же заполнялись кровью, которая шла толчками. Все было залито кровью: растерзанная рана, спустившееся Золотинке на плечи платье, щеки, рот, обнажившаяся грудь — тоже измазана. Кровавые брызги разлетались, оседая на лицах близко подступивших советчиков.
Прореженных зубов оставалось все меньше, но каждый раз, роясь в чудовищной язве, Золотинка в отчаянии чувствовала, что не ухватить. С мертвящим постоянством они прорастали в плоть, и Золотинка осознавала опасность: врастут и тогда уж ничем не выдрать, только руку рубить. После мгновения растерянности, она припала к ране ртом, захлебываясь в крови, и закусила расплывшуюся, потерявшую прежние очертания кочерыжку — послышался несносный треск раздираемой заживо плоти… Но она выдрала эту гадость онемевшими зубами и выплюнула, ударила Юлия спиной и снова вгрызлась в липкое изорванное запястье; разобрать здесь что-нибудь можно было только на ощупь.
И она ощупывала, драла, перебирала язву зубами и языком… И ничего уже как будто не находила…
Тогда, разом ощутив чудовищную усталость, распрямилась.
К несчастью, Золотинка позволила себе слабость слишком рано, рано перевела дух, ощущая, как возвращается в пальцы боль и горит рот. Нужно было искать, искать, ощупывать рану еще раз, еще раз ковыряться в пробитых до покореженной кости колдобинах, в рваном кровавом мясе, и она имела это в виду, давши себе волю несколько раз вздохнуть… Но множество не находивших себе применения людей оттерли ее от мало что соображающего Юлия, а у нее не хватило сил сопротивляться. Они же, мешая друг другу, пугаясь раны и крови, никак не могли исправить оплошность: Золотинка пропустила зуб. Тот, что пробил железо наручей и целиком ушел под поверхность пластины. Помраченный нечеловеческой пыткой, что Юлий мог объяснить? Весь в поту, он потерял сознание, и взор помутился.
В стороне от раненого Золотинка боролась с осевшим на руки платьем, и пока она изворачивалась и крутилась, а Юлий стонал в беспамятстве где-то рядом, припомнился вдруг брошенный в горячке Сорокон… Скользнул по скамье… И на пол?
Гремучая цепь с большим зеленым камнем не могла бы укрыться от лихорадочно ищущего взора, если бы… если бы лежала там, где упала. Золотинка схватилась за грудь, не имея мужества вместить разумом размеры беды. Изумруда не было и под одеждой, где привыкла она ощущать его теплую тяжесть. Пропал!
Отерши отдающий едулопом, словно набитый жгучей жвачкой, рот, Золотинка отметила, что щеки ее измазаны темно-красной коростой… Она вернулась к платью, ощупывая и там, где нечего было искать, и охнула… Но это было только лишь Рукосилово кольцо. Неведомо как и когда она ухитрилась сунуть его за ворот, и кольцо провалилось к поясу.
Великий Сорокон, наученный вызывать искрень изумруд, который в руках любого заурядного волшебника может теперь спалить все сущее, этот изумруд, волшебный камень, она бросила подле себя на скамью, когда едулоп терзал Юлия. Что ей было тогда до всего мира, до всего сущего?
— Изумруд! Украли! — просипела Золотинка сразу же севшим голосом. Громкие причитания вокруг, распоряжения, беготня, треск разрываемой на повязки ткани — ожесточенный гам этот нельзя было перебить жалким воплем о краже. И Золотинка вскричала еще раз так, будто обступившие Юлия дворяне находились на другом берегу реки:
— Караул!
Душераздирающий призыв этот, указывая на неведомую опасность, оборвал галдеж и заставил всех оглянуться. Золотинка заключила:
— Воевода Чеглок, подойдите сюда скорее.
Действительно, Чеглок уразумел суть происшествия с полуслова; хотя Золотинка и не помянула искрень, не произнесла слова Сорокон, впрочем, мало что кому говорящее, воевода сразу почуял, что дело нешуточное, — Золотинка ведь сверкала изумрудом у всех на глазах. Встревоженный, казалось, не меньше самой Золотинки, Чеглок распорядился перекрыть выход.
Мудрено было только сообразить, какой именно выход имеется в виду. В неосвещенных сенях, беспрестанно хлопала дверь в сквозящую зимним холодом ночь. Пока Золотинка, ничего не помня, терзала Юлия, бессчетное множество вестовых, дозорных, всякой челяди и порученцев шмыгало по неведомым надобностям через сени во двор, а при необходимости и в другую сторону: мимо лестницы во внутренние покои дворца, совершенно темные. И тот, кто похитил Сорокон, он ведь, наверное, не зевал.
С тяжелым сердцем, оглушенная новым ударом, когда казалось, что все несчастья уже случились, Золотинка настаивала на обыске: обыскать людей, не разбирая чинов и званий! Но это легко сказать. Едва ли воевода боярин Чеглок имел достаточно власти, чтобы вот так вот ни с того, ни с сего подвергнуть личному досмотру окружавших его вельмож и военачальников. Он замялся ни да, ни нет, скорее нет, чем да, и даже определенно нет, а Золотинка, не зная, за что хвататься, снова выскочила в сени, где едва можно было различить неприкаянные тени. Кто тут кого стерег, кто перекрывал выход и в какую сторону?
Тоскливый вскрик Юлия бросил Золотинку назад в караульню.
Без панциря, без верхней одежды, с обнаженной рукой, бледный от потери крови, Юлий слабо корчился на составленных и укрытых тощим тряпьем лавках. То он вытягивался, изгибая спину, то поджимался, стискивал пальцы здоровой руки и закидывал назад голову, жмурился и сипел сквозь зубы. Мир исчез для него, осталась одна лишь боль. Имел ли он силы, чтобы признать Золотинку, которая сунулась между державшими княжича людьми? Рану они перевязали и повязка сплошь пропиталась кровью.
— Давайте… я попробую. Надо что-то делать, — сказала она, страдая.
Ладонь ее, однако, не ощущала раны. Внутренняя душевная немочь мешала ей удержать в представлении растерзанное болью запястье, от которого исходили толчками жгучие волны, мука эта отдавалась под сводом черепа и в позвоночнике, острые, как лезвия, лучи ее возвращались ознобом до самых кончиков пальцев. Одеревенев от напряжения, Золотинка раз за разом соскальзывала с бурлящих мучений куда-то в сторону, в холод, теряя самообладание и веру.
И пробовала она все то же при горящем камне Рукосила, он мало чем помогал. Попорченный от соприкосновения с темной душой прежнего владельца, камень светил тускло. Но, верно, не только это, не только слабость волшебного камня, который и в сравнение не шел с великим Сороконом, не только недостаток сноровки и самообладания мешали Золотинке сосредоточиться, было и другое. Она ощущала преграду, чужеродную волю, заклятие, через которое не могла проникнуть, чтобы сомкнуться с естеством раненого. Голым усилием ничего нельзя было взять.
А за спиной Золотинки ожидали очереди сумрачные мужи Шист и Расщепа. Врачи успели скинуть кафтаны, закатали рукава, а на лавке, нарочно пододвинутой, разложили набор костоправных приспособлений, всякое отточенное, граненное, изогнутое, зубастое железо. Врачи готовы были взяться за дело тотчас, едва беспомощная волшебница уступит место у ложа больного. Более округлый, степенной полноты Расщепа и его угловатый, сложенный дородными уступами товарищ Шист.
Когда Золотинка отстранилась в изнеможении, Шист, удерживая голову больного, поднес к его стучащим зубам стакан маковой настойки, а Расщепа тем временем, обругал не так наложенную невежами повязку и принялся ее развязывать. Врачи изъяснялись отрывисто и неполно, но даже нескольких замечаний было достаточно, чтобы уразуметь их намерения. Именно: выдолбить, выдернуть, вывернуть, вырезать, а при необходимости и выжечь.
Золотинка не стала ничего говорить; во всяком случае, на этих людей можно было оставить Юлия, больного они не бросят, пока сохранится хоть малейшая возможность вытягивать, выворачивать и вырубать. Оставалось только надеяться, что здравый смысл и природная человечность уравновесят в нужных долях костоправное рвение.
— Боюсь, товарищ, придется отрезать руку, — негромко пробормотал Шист, ощупывая посинелый локоть юноши.
— Инородное тело между лучевыми костями, — сказал Расщепа, ковыряясь в ране железным крюком.
Шист напрягал тяжелые плечи, чтобы, несмотря ни на какие рывки и стоны, не выпускать залитую кровью руку раненого; побуревшая, в алых пятнах повязка пала на пол.
— Заражение, — заметил кто-то из них. Достаточно было взгляда на прошибленные потом лица врачей, чтобы уяснить себе, как обстоят дела.
— Будем рвать.
— Потом резать.
Золотинка напряженно дышала, ожидая, к чему они придут, на чем остановятся, и не стерпела.
— Не трогайте только руку. Не надо резать, прошу вас! — воскликнула она с мольбою. И повторила, потянувшись к врачам, когда они оторвались от дела, чтобы потратить на девушку взгляд. — Пожалуйста, сохраните руку!
— К вечеру, барышня, — раздражительно возразил Шист, — огонь поднимется до плеча. Тогда нечего будет и отрезать!
— По локоть, — пояснил Расщепа, показывая глазами место, где нужно будет отпилить руку.
Бледный, изможденный лицом Юлий мучался, прикрыв веки, вряд ли он сознавал, что вокруг происходит.
— Но как же? — лепетала Золотинка. — Спросите княгиню Нуту. Можно ли так… не спросив?
На это врачи не отвечали, да Золотинка и сама понимала, что нет у них времени на пустые препирательства.
— Ну, подождите до полудня! — продолжала она в отчаянии. — До полудня хотя бы, а? Умоляю!
— Это опасно, — обронил Шист, не оглянувшись.
Они не слушали, и Золотинка сделала усилие, чтобы овладеть собой и переломить течение разговора. По некотором времени она сказала вполне твердо, столь твердо, сколько нашла мужества:
— Подождите до полудня, я говорю! Вся ответственность иначе… будете отвечать головой!
Бедные врачи! Сколько раз они отвечали головой за всякий хрип и сердечное колотье вельможных особ! Они прекрасно знали, что это такое отвечать, и склонялись к тому, чтобы принять к сведению Золотинкины предостережения, независимо оттого имела она права на угрозы или нет.
Тогда Золотинка переметнулась к воеводе Чеглоку, который на той стороне очага толковал под стоны Юлия со своими полковниками и сотниками.